Люциан Воляновский - Жара и лихорадка

Ночь в «длинном доме» не принесла с собой тишины. Слышно, как храпят соседи, как по деревянному полу переступают собаки своими тощими лапами, как стучит дождь по крыше, как кричат птицы. А едва лишь начало светать, поднялись женщины, чтобы развести огонь.

Это их ежедневная работа. Но сегодня день особенный, сегодня — Геваи Анти — праздник в честь тех, кто навсегда покинул дом. Может, они умерли от старости, а может, от лихорадки. Люди с побережья говорят: в их смерти виноват комар. Неужели же маленький комар может убить большого воина? Здесь чтут память и новорожденных, и глубоких стариков. Два дня в речной воде мок рис; приготовлены жбаны с вином или водкой (не знаю, как правильно назвать это варево, которое перегоняется из риса).

После полудня со стороны реки к дому направляется процессия, и мы вместе с нею; удары гонгов и барабанов должны предупредить духов, что готовится пиршество. Перед тем как войти в дом, главный распорядитель церемонии, украшенный перьями диких птиц, громко произносит:

— Приветствуйте гостей! Приветствуйте их с уважением!

По шаткому стволу мы входим в дом; стоящие на коленях девушки угощают нас чаркой с напитком. Траурного настроения нет, это ведь не поминки, а, скорее, повод выпить и повеселиться. Пьют не спеша, одну чарку за другой. Яркая, разноцветная толпа сидит на полу, внимательно слушая приветственные речи и тосты. Главный распорядитель произносит тост за даякско-польскую дружбу (!!!), и мое желание изловчиться, чтобы вообще не притронуться к этому зелью, пресекается в корне! К счастью, «вступление», изобилующее тостами и требующее активного в нем участия, подходит к концу, и начинается само пиршество.

Я делаю подряд несколько снимков, мой попутчик тут же напоминает, что я могу перезарядить свой аппарат только в Корате… Магнитофон записывает церемониальные заклинания…

Перед нами ставят маленькие мисочки с хлебом, кусочками мяса, с четвертушкой цыпленка и другой едой. Это и есть ужин для духов умерших жителей деревни.

Главный распорядитель, держа за лапы связанного живого петуха, размахивает им над нашими головами и произносит заклинание. Списанное затем с магнитофона и переведенное с помощью двух переводчиков, оно звучит примерно так: «Гости, я нахожусь здесь, чтобы приветствовать вас. Я размахиваю этим жертвенным петухом над вашими головами, чтобы соблюсти обычаи предков. Если кто-нибудь из вас видел плохие сны или заметил, что над вами висит проклятие, это изменит вашу судьбу. Вы прибыли к нам из дальних деревень. Вас видно. Здесь с нами духи наших предков. Они между нами. Их не видно. Я приношу им эту жертву. Я здесь для того, чтобы молить духов о благословении и достатке для вас и для нас. Благословения на долгие годы…»

Неожиданный взмах ножа, крик петуха, и каскад его цветных перьев знаменует собой и конец речи и конец жизни жертвенного петуха. Он дергается, кровь его брызжет на мисочки с едой для духов. Девушки подают нам новые чарки с напитком, а обрызганные кровью мисочки с едой ставятся на порог дома.

Начинаются танцы, которые длятся несколько часов. Танцует главный распорядитель, танцуют девушки, отдельно — мужчины. Танец рассказывает обо всем, что имеет значение в повседневной жизни даяков: о ссорах, о сборах риса, об охоте, о любви и смерти.

Сонные ребятишки снуют по углам и наконец засыпают где попало, но только не в своей постели. Молодые девушки сначала сторонятся чужестранцев, но время и вино делают свое дело. Праздник в «длинном доме» заканчивается весельем; отныне нельзя вспоминать тех, кто ушел из деревни, ушел туда, где вечно счастливые даяки охотятся на зверей, где они всегда сыты, веселы и никогда не болеют.

Прозаическая действительность «длинного дома», которая неотвратимо наступит на рассвете после окончания пиршества, очень далека от того рая, где даяки не будут знать никаких болезней.

Путешествуя по странам, где люди болеют малярией, я вспоминал некоего американского журналиста Джозефа, заведовавшего отделом путешествий журнала «Эсквайр». Когда я с ним познакомился, он был уже человеком пожилым и, кажется, наездил столько километров, сколько не налетал ни один летчик регулярных авиационных линий.

Джозеф рассказывал, что во время нападения Японии на Китай он находился в Чунцине. Однажды к нему явился его родственник, кстати, его коллега по профессии, который в клубе для иностранных журналистов во всеуслышание заявил, что приехал собрать материал для своей книги о Китае. Он собирался пробыть там три дня и снова вернуться в Штаты.