Мишель Пессель - Золото муравьев

Мы вскоре заметили, что Таши очень набожен. Он часто бормотал какие-то молитвы у огня, внимательно следя за тем, как мы странно, по его мнению, готовим пищу. Со своей стороны мы почтительно наблюдали, как он вытаскивал из потертого кожаного мешочка масло (из козьего молока) и добавлял его себе в чай.

Надо сказать, у Таши очень часто бывал грустный вид. Тосковал ли он по дочке, с которой долго не мог увидеться, или такими бывают все мужчины, когда им попадается жена с тяжелым характером?

Что Таши, что Сонам ели очень мало — вероятно, этим и объясняются их подвижность и впалые щеки. Узнав, что мне сорок пять лет, они решили, что я очень старый. И еще: им очень хотелось знать, какой нам был интерес ездить по этому суровому, негостеприимному краю. Попытавшись рассказать о достижениях нашего современного технократического общества, я вдруг с удивлением обнаружил, что многие из них вовсе не так впечатляющи, как мне казалось ранее. Сонам и Таши уже знали, что такое самолет, вертолет, автомобиль, грузовик, электричество — все это они видели в Каргиле. А что мне было еще добавить к короткому списку технических достижений, которыми на Западе прикрывают пороки нашего промышленно развитого общества? Я рассказал конечно же о людях, побывавших на Луне, но куда им тягаться с самой захудалой феей минаро, которой ничего не стоит, вволю налетавшись под облаками, махнуть вдруг на Луну и поболтать с проживающим там Зайцем. Тем более что великие деяния американского Национального управления по аэронавтике, по правде говоря, не были моими собственными достижениями.

Но зато мне было что рассказать о французском вине, и вскоре оказалось, что мы с Сонамом оба искренние почитатели Бахуса. Мы вместе горевали, что в мусульманском Картсе не достать ни вина, ни пива. Не было этого и на буддийской территории. Но Сонам не унывал, спел несколько песенок о том, о сем, о красивых девушках, даже исполнил одну погребальную. Наши спутники без конца угощали нас сушеными абрикосами. А Таши с грустью вспоминал, сколько у них в селе яблок и винограда.

Статуя Будды в поселке Картсе.

Сидя рядом с этими дальними родственниками европейцев, я понял лучше, чем когда-либо, как мало изменился человек за века своего существования. Если что и изменилось, так это наше материальное окружение, эволюцию которого не всегда можно назвать прогрессом. Тогда-то я и почувствовал, каким был человек каменного века — почти таким же, как и мы. Но одновременно он не ведал обязанностей, налагаемых на нас современными социально-экономическими системами, когда за простейшие удовольствия приходится платить многими часами труда, выглядевшего бесполезным и отупляющим в глазах минаро.

Вечером, собравшись у костра, мы слушали доносившиеся из долины песни сборщиков урожая. Похожие сверху на движущиеся стожки, они цепочкой, друг за другом направлялись с поля к своим домам. Сидя в тот вечер у подножия гигантской статуи Будды, смотревшего на нас загадочным взглядом, мы почувствовали, как между нами и минаро постепенно зарождается дружба.

На следующее утро Сонам и Таши, едва проснувшись, простерлись ниц перед Буддой, а как только я соорудил лестницу, они, рискуя сорваться с высоты, принялись очищать статую от налипшего навоза.

Весь день к нам приходили жители соседнего поселка Картсе, чтобы посмотреть на нас и спросить, что мы здесь делаем. У всех них были европейские черты лица, что, вероятно, находит свое объяснение в истории Картсе. Крепость Картсе была основана тем же представителем народа минаро, который владел когда-то Гиагамом в Заскаре. Сам поселок расположился у подножия скалы и возвышался над рекой, достигающей здесь в ширину метров пятидесяти. На этой-то скале и стояла крепость Картсе, от которой теперь не осталось и следа.

В ожидании Нордрупа мы принялись копировать старинную надпись, сделанную на правой ноге статуи Будды на высоте более трех метров от земли.

Не один час ушел на то, чтобы как можно точнее передать старинные тибетские знаки и сфотографировать их в разное время дня. Потом эти снимки помогли нам расшифровать текст, который сам я с моими довольно ограниченными знаниями тибетского литературного языка перевести не мог. По возвращении в Париж я передал фотографии профессору Штейну из Коллеж-де-Франс. Он посоветовал показать письмена моему старому другу Самтену Кармаю из Национального центра научных исследований. Этот знаток тибетского языка расшифровал их с очень большим трудом, так как текст был в плохом состоянии. Датировались надписи, по-видимому, X или XI веком. В них упоминалось имя какого-то местного владыки, но потом оно было намеренно затерто. Я хочу здесь еще раз поблагодарить Самтена Кармая за его помощь.