Виктор Меркушев - Итальянские впечатления. Рим, Флоренция, Венеция

Мне, как представителю иных культурных традиций, было весьма странно, что итальянцы избрали своей столицей карнавалов именно Венецию. Я с удивлением узнал, что во многом, к чему обращаются итальянцы во время праздника, существует особый, религиозный смысл и, следовательно, он воспринимается ими исключительно как светлое начало. Восточным славянам даже не пришло бы в голову устраивать нечто подобное на территории, где кругом вода и мосты – испокон веку мосты и водоёмы считались у моих предков «нечистыми местами», от которых вменялось держаться подальше. И тем более было бы совершенно недопустимо использовать атрибутику, символизирующую нежить и небытие. Хотя, как мне случилось убедиться, итальянцы категорически отказываются признавать в зловещей, на мой взгляд, символике таковую, находя в ней даже нечто забавное.

Я поймал себя на мысли, что нигде более не думал столько о себе, о своём предназначении, о жизни и о судьбе, как здесь, в Венеции. Может оттого, что этот город так похож на наше внутреннее пространство, где не существует ближнего и дальнего, где прошлое и будущее скользит по грани настоящего и обнаруживает себя только в нём, где все расстояния, размеры и объёмы – суть не физические, а эмоциональные величины. Где любой предмет в своей прямой перспективе содержит и обратную, где всякая деталь имеет самостоятельное значение, где частное равно общему и целое не зависит от своих частей, поскольку имеет совершенно иную природу. Этот город, подобно отдельной человеческой жизни – явление исключительного, непредсказуемого порядка, он существует там, где никак не может быть городов, где должны ходить яхты и рыбацкие шхуны, плавать рыбы и кружить морские птицы.

Но Венеция стоит, возвышается посреди моря, сверкает мозаиками, порфиром и разноцветным мрамором, изгибается коваными балконами и ажурными лоджиями фасадов, смотрится в зеленоватую воду гирляндами окон, обрамлённых узорной кладкой и цветами, множится арками, украшенными колоннами и пилястрами. И везде, как огромные драгоценные кольца и ожерелья – мосты, спаянные из двух равноценных половин: рукотворной и половинки, отражённой в воде.

Однако при всей своей многоплановости и сложности, своём бесконечном многообразии и полифонии смыслов, остаётся понятие, существует слово, в котором город вновь собирается воедино и смотрится уже монолитно, как далёкий огонь или яркая звезда. Это слово – мечта. Мечта, которая не становится ближе, даже если тебе удалось подставить свои ладони под её горячие лучи.

Если и можно куда-нибудь поехать после Венеции, то разве что на отдых. К примеру, на Сицилию, на Капри, либо на побережье Одиссея, живописные скалы которого помнят не только легендарного героя, но видели богов и великанов, слышали чарующие песни сирен и пронзительные рожки фавнов.

У Италии, безусловно, есть ещё чем удивить вас, только вряд ли вы сами в состоянии будете воспринимать окружающее, поскольку не всегда чувство способно переводить во впечатления то, что находит вокруг себя разум. У любого человека существует некий предел, за которым он уже перестаёт удивляться. И я здесь, разумеется, не исключение.

В таком странном состоянии стороннего безразличного наблюдателя я и возвращался из Венеции в Рим. У меня непостижимым образом исчезла внутренняя речь, которая неизменно сопровождает любого бодрствующего человека. За окнами железнодорожного вокзала так же, как и вчера всё было погружено в феерию солнечного света, и вода Большого канала по-прежнему переливалась всеми оттенками жёлтого и голубого. Только всё то, что оставалось снаружи: катера, гондолы, переплетения стен и этажей с выступающими из них прямоугольными объёмами башен, казались отделёнными от меня не оконным стеклом, а чем-то более существенным, ибо вся эта пронизанная солнцем картинка лишь фиксировалась зрением, но не получала никакого внутреннего комментария. И было почти безразлично, что непостижимая и прекрасная Венеция уже встречала иных гостей, забыв про меня, не вспоминая больше о том, с каким восхищением я смотрел в её волшебные глаза, наполненные цветными миражами и вековыми тайнами.

Возможно, это и есть пресловутый синдром Стендаля, преследующий всех путешествующих по Италии. Слава Богу, что проявился он у меня ровно также как и у французского классика – в апатии, потере внимания, безразличии к происходящему и неспособности сосредоточиться.