Лев Успенский - Шальмугоровое яблоко

Как бы там ни было, но бухгалтер «Ленэмальера» А. А. Коноплев сошел с троллейбуса у себя дома, на площади Труда, почти успокоенный. С какой стороны все это может его, Коноплева, касаться? И… может быть, даже и жаль слегка, что не может… «В день третьего ты придешь ко мне, Золотоликая!» Ведь кто-то кому-то писал эти раскаленные слова. Кто-то кого-то называл таким именем – Золотоликая… Или это из какого-нибудь приключенческого ; романа, которыми так увлекался тихий бухгалтер Коноплев? Да, в романах такие вещи случаются, но вот так, в жизни, это если и может произойти, то уж никак не в артели «Цветэмаль», не в Замятином переулке, не в «доме, где управхозом тов. Григорьев Н. М.».

В смутноватом настроении своем Андрей Андреевич прошел по бульвару, где еще опадали желтые листья вязов и лип, свернул в переулок, пересек Красную улицу… Дома все было в порядке, хотя Маруся еще не вернулась. Светочка же мирно зубрила свою древневерхненемецкую чертовщину под большой лампой с красным шелковым абажуром. Из кухни раздавалось бравурное пение: там Раечка Серебрянкина, милая-милая подруженька, без лишних церемоний жарила яичницу на одну персону. На тахте, подогнав длинные ноги, спала, положив под щеку вторую часть «Фауста», вторая приятельница, Рэмочка – Революция – Электрификация – Мир. А самое показательное – Светлана не залебезила, не стала ходить на задних лапках: «Папочка, папочка!», а небрежно уронила с древневерхненемецким выговором что-то вроде «гут морген, фатэр». Значит, совесть у нее была чиста.

Повесив пальто на вешалку, Андрей Андреевич достал из его кармана и яблоко, и ту записку.

– Был у нас кто-нибудь сегодня вечером?

Светлана даже глаз не подняла:

– Юрка приходил. Мы его выставили: мешает… Да, к тебе приходил какой-то тип, вроде корейца или японца. Принес пакетик, говорит – от знакомых. Да там. На письменном…

– Пакет? Мне? Что, из артели? Отложив рассказы и показы на потом, Андрей Андреевич, слегка удивленный, прошел в комнату. Пакеты на дом со службы он получал разве только в далекие довоенные годы, но тогда и служба у него была не «Ленэмальер».

…В их с Марусей комнате было полутемно. На большом столе горела его собственная старинная канцелярская лампа с зеленым фаянсовым колпаком: с трудом, но отстоял ее от своих дам. Справа, на грудке отчетных «дел», лежали счеты; слева, на краю стола, стоял и арифмометр, не пользовавшийся особой симпатией хозяина. А посреди стола на розовой глянцевитой бумаге был небрежно положен небольшой, туго перевязанный поверх серо-желтой оберточной бумаги пакет.

Не без недоумения – на пакете не было ни адреса, ни какой бы то ни было надписи – Коноплев разрезал перочинным ножичком своим прочную, крепко витую, вроде как сизалевую бечевку. Бумага, похрустывая, развернулась. Два предмета оказались внутри: плотная книжка в сером парусиновом переплете с кожаной застежкой-хлястиком и совсем небольшой, почти кубический, лакированный черный ящичек, похожий на китайские или японские, но с каким-то совсем незнакомым – не то растительным, не то геометрическим – тускло-цветным орнаментом. Однако Коноплев не успел даже приглядеться к этой шкатулочке. Он, не веря себе, смотрел на книжку. По грубой холстине ее корки было химическим карандашом по мокрому написано: «А. Коноплев. Дневник № 2».

Что это могло значить? Руки Андрея Андреевича задрожали. Торопясь, не сразу догадываясь, что и как нужно сделать, он сдвинул тоненькую дощечку-крышку. Красная внутренность ковчежка полыхнула горячим светом. В этот же миг бухгалтер Коноплев тяжело опустился на свое старое, покрытое вытертым ковриком рабочее кресло. В коробке, на слое какой-то сероватой ваты или скорее растительного пуха лежало точно такое же буро-золотистое .яблоко, как то, которое он все еще держал в руке. Синие буквы замелькали перед ним: «Это – второе. В день третьего ты придешь к Золотоликой…»

В столовой громко пробили стенные часы с башенным боем. Светочка двинула стулом по полу, взбираясь на него с ногами. Рая Серебрянкина на кухне громко пела про какие-то голубые глаза…

Андрей Коноплев, человек средних лет и средней жизни, ничего не видя, смотрел в окно, где за темным стеклом отражались в невской воде фонари Василеостровских линий – Второй и Третьей… Больше ничего там не было видно…

В тот ветреный, еще не холодный, то дождливый, то ясный осенний ленинградский день смешное и обыденное вдруг ни с того ни с сего надолго ушло из жизни бухгалтера А. А. Коноплева. «Ушло, как какая-нибудь подвижная кулиса в театре, даже не стукнув… Реалистическая бытовая повесть на полуслове перешла в причудливый гротеск, в фантасмагорию. И все это – без всяких видимых причин.