Георгий Ушаков - По нехоженной земле

…Первую ночь мы провели на льду, в 40 километрах от базы. Утром меня разбудил мороз. Было еще рано. Я выбрался из палатки, чтобы провести наблюдения. Термометр показал 32° ниже нуля. Небо было ясным. Стоял штиль. На северо-востоке виднелся мыс Серпа и Молота. Вершина горы четко рисовалась на зеленоватом небосводе. Только ее подошву скрывала подозрительная белая полоса. Чтобы получше рассмотреть ее, вооружился биноклем. Вдруг резкий порыв ветра ударил мне в глаза. Он кипятком ожег лицо, вырвал несколько искр из трубки, взвизгнул, точно испытав удовольствие от своей проказы, и стих. На ледяной равнине кое-где закрутились маленькие снежные вихри, но и они скоро исчезли. Минут двадцать стояла полная тишина.

Я услышал, как проснувшийся Сергей разжег примус. Несколько собак, поднявшись с належанных мест, покрутились на одном месте и легли спиной к северо-востоку. Там местами опять закрутилась поземка. Вскоре выросло несколько снежных вихрей. Очередной шквал ветра заставил меня отвернуть лицо. В воздух взметнулся снег. Точно в испуге, вокруг лагеря засуетились сухие, как песок, снежные кристаллы.

Шквалы ветра налетали все чаще и чаще. Мыс Серпа и Молота выше и выше занавешивала белая мгла. Начинался снежный шторм. Он должен был ударить нам прямо в лоб…

Вернувшись в палатку, я рассказал Журавлеву о постигшем его несчастье… Кто любит детей, тот поймет его горе, а кто знает настоящую дружбу, почувствует мою боль за товарища…

Ветер усиливался. Его свист уже переходил в сплошной печальный вой. В другое время я бы не снялся с бивуака. Сейчас же надо было итти. Я вылез из палатки, быстро заложил обе упряжки и закрепил на санях груз. Оставалось снять палатку и свернуть постели.

Журавлев неподвижно сидел над примусом. По суровому лицу охотника одна за другой катились слезы. Широкие плечи сгорбились, словно придавленные горем. Казалось, не позови его, он так здесь и останется.

— Пойдем, Сергей!

— Как пойдем? Куда? — очнувшись, переопросил Журавлев.

— Пойдем вперед. Всегда надо итти вперед. Это наш долг!

Я потушил примус, собрал постели и снял палатку. Журавлев машинально надел поданный мной совик. Моя упряжка тронулась навстречу шторму. Следом рванулись собаки охотника. Вместе с нами пошло и горе.

Ветер быстро нарастал. Впереди поднималась белая стена метели. Вскоре она скрыла столообразную вершину мыса Серпа и Молота. Снежные ручьи поземки слились в мощные курящиеся потоки. Потом соединились и они. Образовалось сплошное кипящее море. Но вот взошло огромное солнце. Ледяные поля словно вспыхнули. Красным светом загорелся снег, зарделась снежная пыль. Казалось, что льды превратились в расплавленный металл, который, курясь красным паром, бурным потоком устремился нам навстречу.

Метель усиливалась беспрерывно. Ветер то визжал, то переходил на низкий вой, то обрывал, то снова начинал свою дикую песню. Иногда мне казалось, что в реве метели слышится человеческий голос. Оглянувшись, я видел, как шевелятся губы Сергея. Кричал ли он на собак, стонал, или разговаривал сам с собой — я не мог понять.

Небо скрылось за снежной пылью. Солнце уже еле просвечивало и казалось бесформенным слабым пятном. В одну из передышек я вынул анемометр. Скорость ветра достигала 18 метров в секунду. Это при 32° мороза! Сидеть на санях было уже нельзя — мороз пронизывал двойную меховую одежду. Итти против ветра тоже невозможно. На лице образовывалась ледяная маска. Ветер захватывал дыхание, валил с ног. Но… итти было нужно. А когда нужно — значит, можно.

Останавливались собаки. Они тыкались мордами в снег и старались отвернуть от ветра. Одну из них, с низкой, редкой шерстью, боясь заморозить, я освободил от лямки. Она минут пять пыталась бежать рядом, потом остановилась, повернула по ветру и исчезла в ревущем хаосе. Остальных я гнал вперед. Им еще никогда не было так тяжело. Но человек страдал сильнее, я единственной помощью ему было продвижение вперед. Собаки должны были итти.

Так километр за километром, час за часом. Меня самого оставляли силы. Оглядываясь, я видел за собой упряжку Журавлева и его самого, борющегося с метелью. Один раз я заметил, как, подбегая к упряжке, он упал. Собаки остановились. Через минуту их силуэты растаяли в снежном вихре. Я остановился. Скоро тени человека и собак появились вновь. Я снова поднял свою упряжку.

«Не слишком ли жестокое лечение? Не бесчеловечна ли моя помощь? Мой товарищ физически всегда был сильнее меня. Но сейчас он падает. Горе надломило его. Сейчас я сильнее. Значит, должен помочь. Значит, любыми средствами отвлечь его от тяжелых мыслей. Буду гнать собак, пока есть силы. Надо дойти до такой усталости, чтобы хотелось только спать».