Георгий Ушаков - По нехоженной земле

С каждым днем все более и более погружаясь во мрак полярной ночи, мы могли спокойно ждать любых морозов и бурь. Домик был надежной защитой. Мы были довольны своим жильем и скоро по-настоящему полюбили его.

Вася Ходов засел в радиорубке.

Через две недели после ухода «Седова» наш радиопередатчик уже был готов к работе и поблескивал никелированными частями в маленькой радиорубке. Гудение натянутой антенны еще раньше ворвалось новым звуком в тихий домик. Аккумуляторная батарея была залита. Оставалось зарядить ее и выйти с нашими позывными в просторы эфира для связи с Большой Землей. Однако до установки ветряного двигателя это оказалось непростым делом.

Как-то, вернувшись с промысла, я увидел страшную картину. Из сеней домика клубами валил густой черный дым. Первой мыслью было — «пожар»! Я бросился к помещению. Здесь все было заполнено черной копотью. Что-либо рассмотреть поначалу было невозможно. В нос бил запах неперегоревшего бензина. Раздавалось чихание мотора. Изредка слышались человеческие голоса. Вся эта мрачная картина в переводе на язык техники называлась зарядкой аккумуляторов. Запущенный бензиновый мотор то шипел, как гадюка, то жужжал, точно шмель, а еще больше чихал, поминутно останавливался, нещадно дымил и коптил. Когда мои глаза пригляделись, я увидел людей. Они, задыхаясь в парах бензина, на четвереньках ползали около мотора и безрезультатно пытались отрегулировать его.

— Мы заставим тебя работать! — ворчал один.

— Проклятая машина — на такие пустяки не способна! — отзывался другой.

Немедленно общими силами мы выволокли мотор из помещения. До полуночи безуспешно возились около капризной машины. Лишь на следующий день мотор заработал более или менее сносно, и тогда началась зарядка батареи. Позднее, с установкой ветряка, мотор мы поставили в склад и в течение двух лет только два или три раза воспользовались им в период продолжительных штилей.

Первым мы услышали «Коминтерн». Голоса из далекого родного мира заполнили наш домик. Потом поймали передачу Ленинграда, случайно очень нужную для нас. Узнали, что «Седов» благополучно вернулся на Большую Землю. После нашей высадки, воспользовавшись открытой водой, он пошел на север. Здесь был открыт остров Шмидта. Но Северной Земли седовцы не видели.

Однако нам нужно было не только самим слушать Большую Землю. Надо, чтобы и нас тоже услышали. Вася Ходов засел в радиорубке. Сутками он не выходил из нее и редко выпускал из рук телеграфный ключ. Он звал, звал и звал. Но эфир отвечал молчанием. На короткий момент удалось связаться с Землей Франца-Иосифа и передать несколько слов о том, что все мы живы и здоровы. После этого Земли Франца-Иосифа почему-то исчезла из эфира, и вновь Ходов слал наш зов:

— Всем, всем, всем… Говорит радио Североземельской экспедиции… Наше местонахождение — остров Домашний. Широта… долгота… Прошу связи. Мои позывные… Слушаю на волне…

Проходил час за часом. Ключ выбивал одно и то же. Ходов слышал работу коротковолных станций Ленинграда, Москвы, Хабаровска… Австралии, Европы, Японии, Новой Зеландии… Но самого его никто не слышал. И вновь рука радиста слала в эфир точки и тире:

— Всем, всем, всем…

Потом в эфир неслись позывные отдельных станций — тоже безрезультатно. И снова без адреса:

— Всем, всем, всем…

И опять молчание.

«Радиоволнение» охватило нашу маленькую семью. Все напряженно ждали. Терзались сомнениями в мощности нашей станции. Гадали, где и кто впервые услышит наш голос.

Вася Ходов внутренне волновался, может быть, больше, чем каждый из нас. Но самообладание у этого юноши было поразительное, и внешне он выглядел совершенно спокойным и даже безразличным. Он подолгу просиживал, нагнувшись над столом и подперев щеку левой рукой, а правой, казалось, небрежно играл телеграфным ключом. Глядя в это время на Васю, можно было подумать, что он о чем-то замечтался, забыл о своих обязанностях и пальцами правой руки бессознательно выстукивает какой-то мотив.

В перерывах между работой, на наши вопросы — не услышали? молчат? — он отвечал спокойно и немногословно:

«Нет», «не отвечают» или «не слышат».

Но мы знали, что наш Вася волнуется. Его поза почти всегда менялась, когда он с передачи переходил на прием. Переключив рубильники, он садился на спинку стула, а ноги ставил на сиденье. Мы уже успели заметить, что в таком неудобном положении Вася часто монтировал какой-либо сложный прибор, разрабатывал новую схему или, не отрываясь, читал понравившуюся книгу. Такая поза всегда говорила о том, что наш юный товарищ чем-то взволнован, решает какую-то трудную задачу.