В. Васильев - Два года в тундре

Иногда госта приносили с собой подарки в виде местных лакомств: оленьих языков и костного мозга. Экспедиция в свою очередь одаривала посетителей табаком, чаем и галетами. Бывало так, что не все могли разместиться за столом, и тогда приходилось устраиваться на полу вокруг вьючных чемоданов и ящиков. В помещении все время находился переводчик, с помощью которого и велись все разговоры.

На другой день после съезда делегаты уехали на окружной съезд советов. Постепенно уходили в горы чукчи и ламуты. Торговали только опоздавшие на ярмарку.

Фактория спешно отправляла в больших мешках пушнину. Нарта за нартой покидали поселок с ценным грузом, так как оставлять меха в Ерополе до лета было нельзя. Здесь их негде было хранить, и, кроме того, летняя перевозка по порожистой реке была очень опасна, так как можно было или подмочить, или совсем утонить пушнину.

По окончании всех дел Меньшиков и Дорошенко направились в Марково. Ехать решили по реке Бараньей, чтобы обследовать новые места. Исполнение этого намерения затруднялось тем, что дорогу знали только еропольские камчадалы, но у них не было пригодных для этого пути собак. Марковские жители дороги не знали, а поэтому категорически отказывались сопутствовать членам экспедиции. Выручил Елизарыч.

Иван Елизарыч Собольков, чукча по национальности, давно уже забыл родной язык и с большим трудом объяснялся со своими родичами. Еще ребенком его усыновил русский купец Собольков, и с тех пор до самой революции Елизарыч работал на своего «благодетеля» в роли бесправного батрака, получая за свою работу только питание и одежду. Жизнерадостный, работящий Елизарыч был отличным каюром. Лучшего спутника нельзя было и желать. Корма для собак было всего на четыре дня для двух упряжек. Надо было спешить, поэтому решили выехать на другой день рано утром. С вечера поделили поровну корм, распределили на две нарты груз, уложили палатку и продовольствие и отправились к старику Березкину, чтобы расспросить о предстоящей дороге. Утром выехали до света. По накатанной дороге быстро добрались до реки Бараньей. Резкий ветер дул из долины, обжигая лицо. Это, как говорили камчадалы, «хиузное» место, славилось своими постоянными ветрами.

В устье реки находились летники, состоящие из нескольких домишек, приютившихся среди зарослей ивы. С гор спускались лиственичные леса.

По берегам ветер сдул с гальки весь снег и только с подветреной стороны островов оставались снежные тропочки, по которым и можно было, переходя от острова к острову, двигаться вверх по реке. Вскоре острова кончились и река заметно сузилась. Снегу стало больше. По пути приходилось часто останавливаться, чтобы взять интересные образцы горных пород и зарисовать местность. Чем выше по реке поднимались путники, тем слабее становился ветер и рыхлее делался снег. Скоро пришлось стать на лыжи, чтобы прокладывать дорогу для собак. Нередко в помощь собакам приходилось самим тянуть нарту, так как лыжи плохо уплотняли сыпучий снег, передовики глубоко проваливались и быстро уставали. Горы подступили ближе к реке, берега которой стали обрывистее. Из-под снега во многих местах черными пятнами выступали горные породы. Меньшиков то и дело отбивал образцы и делал замеры.

Снег с каждым часом становился глубже, затрудняя движение.

За день приходилось два раз останавливаться на отдых, и все же, только напрягая последние силы, кое-как продвигались вперед к месту ночевки.

Малахаи давно уже болтались за спиной. Несмотря на 40-градусный мороз, от людей и собак валил пар. Иней осаждался на шарфах, и волосы на голове обратились в белые шапки.

Для ночлега выбрали опушку леса на невысокой террасе. Первым делом накормили собак, разгребли снег для костра, запасли дров, после чего поставили палатку.

Взошла луна. Глубокая тишина гор действовала как-то угнетающе. Было неуютно и холодно.

Вдруг металлическим звоном брякнула цепь; насторожив уши, вскочил передовой пес Иллике, второй передовик Нэ сел с ним рядом. Заворочались в своих снежных гнездах и другие собаки. Иллике поднял кверху морду, весь подтянулся, сжался и жалобно завыл; остальные собаки точно ждали сигнала. Они надрывно подхватили вой, душераздирающие звуки то нарастали, то падали, глухо перекатываясь эхом в далеких горах. Временами псы замолкали, к чему-то прислушивались — и снова протяжный, тоскливый вой оглашал окрестности.

Казалось, что это была жалоба на безрадостную жизнь, на побои и голодовки, на непосильную работу, на жалкую участь ездовой собаки. Тишина наступила так же неожиданно, как ранее прервалась, и собаки снова улеглись в снег.