Александр Стесин - Вернись и возьми

Когда вчера под окнами прошел
и вышел в ночь, в разметанные звезды,
в сгруди́вшиеся шорохи окраин,
в разгар затменья, в шепоты и стоны
деторожденья, всё не мог понять,
откуда шум доносится — все двери
распахнуты, похожи друг на друга.

Три человека вышли из дверей,
и, бросив «ну, увидимся», «до встречи»,
те двое, что моложе, уступили
дорогу старику, а после сами
пошли своей дорогой. Это были
известные по всей округе воры,
но старец не узнал их: он был слеп.

В погасшем мире скорые прощанья —
обманка для невидящего слуха.
Лишь тишина понятна и сподручна,
как трость слепца — у зрячего в руках.

Разрушенные стены навалились
всем весом разрушения, дыханье
все невозможней, и глаза слезятся
от дыма фитилей. И вот стою
и вижу: здесь край света. Стоит сделать
один шажок — и ощутишь паденье,
нырнешь, как в пропасть,
в собственную тень.

Не показывать левой рукой на собственный дом.
Что бы ни было, говорить: спасибо на том.
Бабушка — у плиты, я жду продолженья
вчерашней сказки. Варится «суп с котом».
Мальчику надо чуточку потерпеть.
Надо расти, над учебниками корпеть.
Кашу из ямса сварят ко дню рожденья.
Бабушка у плиты начинает петь.
В песенке той паутину плетет паук,
внук постигает темноты точных наук,
быстро растет, ожидает вознагражденья.
Дерево уква — сломанной ветки звук.

Нужде ничего не нужно, кроме нужды.
Всех спасут в конце, а сейчас пощады не жди.
Только розга свистит, хочет школьнику дать совет.
Только голод, как чей-то голос, тебя зовет.
Этот голод овладевает тобой, как дух.
Говорит: выбирай скорее одно из двух.
Ты бы выбрал из двух, но на уме одно:
самое дно, мой брат, то самое дно.
Отвечай же: со дна видней Господни дела.
Ты сидишь на холодном песке в чем мать родила.
Мать растила любя, и Господь наставлял любя,
чтобы все, что случится, зависело от тебя.

Если поют «как устал наш хамелеон»,
знай подпевай «уезжает за море он».
Время привило вкус к заморской еде
и связало язык непроизносимым «the».
Раньше, будучи старшим, был на язык остер.
Обучал поговоркам младших братьев-сестер
в день, когда наш отец, разодетый, как командир,
бормотал, уходя, чужое «my dear, my dear».
И толпа провожающих высыпала во двор.
Вдруг щелчок раздался: кто-то рванул затвор.
Все пройдет, пройдет, только знай себе подпевай.
Даже белый, и тот не выдержал: «My friend, why?..»

Шум великий у тишины.
Это знают старейшины.
Погремушки ли ей нужны?
Эй, тряси, говорят, сильней —
может, вытрясешь тишину.
В пляс пущусь — стариной тряхну.
Тишине моей долг верну,
зная: будущее за ней.