Владимир Санин - У Земли на макушке

Голод, который явно не тетка, настраивает на минорный лад. И тут бортрадист Соколов взволнованно сообщает о неслыханно великодушной, исполненной высокого гуманизма радиограмме из пункта назначения: тамошнее начальство оставляет в столовой дежурную и по три порции пельменей на брата. Взрыв всеобщего энтузиазма и трудового подъема! При одной мысли о горячих пельменях со сметаной на душе становится тепло и уютно. Все веселеют и становятся разговорчивыми – золотые минуты для корреспондента с его трагически пустым блокнотом.

Сначала все прохаживаются по адресу бортмеханика Валерия Токарева, мысли которого днем и ночью обращены к Перми, где его с нетерпением ждут крохотный Токарев и молодая жена. Через две недели Валерий улетает в отпуск, считает уже не дни, а часы, и в его глазах застыло мечтательное выражение, по поводу которого друзья высказывают самые веселые предположения. Но Валерий отмахивается и снисходительно посмеивается, не обижаясь: человек, которого ожидает такое счастье, может позволить себе быть снисходительным.

Штурман Леня Немов, налитый молодостью и румянцем, незаметно поглаживает бицепсы. Леня – спортсмен, но для полного счастья ему не хватает одного: победить Лабусова. Упорной тренировкой Леня добился того, что ядро и диск у него летят дальше, чем у всех, и лишь Лабусов без всякой тренировки, шутя и играя, перекрывает результаты Лени на два-три метра. И фигура у Лени красивая, и техника высокая, и движения изящные, но грубая физическая сила Игоря Прокопыча торжествует. И мысль об этом мучает Леню, причиняет ему страдания. Тем более что выражения, в которых друзья высказывают Лене свое сочувствие, могут даже уравновешенного человека привести в бешенство. Володя Соколовв беседе участия не принимает. Он намертво охрип и бережет остатки своего голоса для работы в эфире. А жаль, потому что Володя – обладатель самого острого в Черском языка, который доставляет много веселых минут друзьям и огорчений – недругам.

Мы смеемся. Это Лабусов рассказывает об охоте на белого медведя на дрейфующей станции. Командир корабля М., прилетевший с грузом на станцию, поделился с зимовщиками своей хрупкой мечтой: он очень хочет подарить жене собственноручно добытую медвежью шкуру.Зимовщики переглянулись. Люди чуткие и отзывчивые, они не могли упустить такого случая. Всю ночь, пока летчику снилась шкура неубитого медведя, местные умельцы сооружали снежную фигуру зверя и потом надели на него вывороченную наизнанку шубу. Зверюга получился вполне натуральный, с виду весьма агрессивно настроенный. Приемочная комиссия поставила скульпторам пятерку, и Северный полюс огласили панические вопли: «Медведь! Спасайся! Стреляйте!»

Разумеется, М. выскочил из палатки одним из первых. Винтовка плясала в его руках. «Не стреляйте! – кричал он. – Дайте мне!» Ему охотно пошли навстречу, и М. одну за другой всадил четыре пули – в собственную шубу, изодрав ее в клочья.

Я вспоминаю рассказ Татьяны Кабановой, моей соседки по квартире в Черском. Татьяна несколько лет зимовала на станции Темп на острове Котельном. Как то прибыл на станцию новичок радист, заядлый охотник, и, едва успев представиться, отправился на промысел. Возвратившись, он небрежно сообщил, что подстрелил десяток диких оленей и рассчитывает, что товарищи их притащат, так как он свое дело сделал. Скандал был грандиозный. Научная экспедиция, которая самолетами доставила на остров оленей, предъявила иск, и зло своей зарплаты.

– Как-то, приземляясь в тундре, – вспоминал Лабусов, – мы спугнули стадо сохатых, и они сломя голову помчались от самолета. Ребята загорелись охотничьим азартом, горохом посыпались на землю. И вдруг один красавец сохатый повернулся, изогнул рога и бросился на нас. Великолепный экземпляр – стройный, гордый, с рогами, как ветвистое дерево.

– Убили? – с сожалением спросил я.

– В нескольких шагах остановился, – продолжил Лабусов, – дрожит от ярости, глаза налились кровью. Будто предлагает: «А ну, выходи, кто из вас храбрый, один на один!» Нет, не убили. Не дал я в него стрелять, такого храбреца грех убивать. Ушел не оглядываясь, как король.

Я люблю слушать Лабусова. На первый взгляд рассказчик он бесхитростный, но послушаешь его с часок – и клянешь себя за то, что не научился стенографии. О себе он не очень любит рассказывать, и я жалею об этом, потому что Лабусов один из самых опытных и уважаемых в Черском летчиков, «летчик божьей милостью», как говорят его друзья. Я много, хотя и меньше, чем хотелось, летал с ним, и даже мне, неискушенному человеку, бросалась в глаза легкость, даже изящество, с которым Лабусов поднимает в воздух самолет и совершает посадку. Игорь Прокопыч всегда приземляется так, словно самолет нагружен хрустальными вазами. Он терпеть не может лихачества и не прощает подчиненным, если они не добирают в баки бензин, чтобы побольше загрузить самолет и быстрее выполнить план перевозок. Ему не раз приходилось «дотягивать» на одном моторе, выбираться из циклонов, которые трясли самолет как яблоню, и он знает, что холодный расчет и стальные нервы куда лучшие помощники пилоту, чем безудержная, но слепая храбрость. Поэтому Лабусову по душе такие бытующие у летчиков афоризмы, как «не оставляй любовь на старость, а торможение – на конец полосы», или: «Лишний метр полосы – лишний год в Аэрофлоте».