Владимир Санин - Семьдесят два градуса ниже нуля

– Пять суток строгого, – подтвердил Давид. – Так чего натворил мой друг Семенчук?

– Приходит его жена к генералу, – обрадованный всеобщим вниманием, заторопился Тошка, – и говорит: «Товарищ генерал, то да се, сына женим, с деньгами туго. Может, простите Семепчуку тот танк?» – «Какой такой танк?» – «А мужнин, что подбили в Германии». У генерала – глаза шарами, ничего понять не может, требует ясно и четко доложить. Супруга и доложила, что больше двадцати лет из мужниной зарплаты каждый месяц вычитают пятнадцать рублей за тот подбитый танк. А сейчас вот то да се, с деньгами туго, сына женим… «Семенчука ко мне, такого-сякого!» – приказал генерал. Семенчук является, командует самому себе: «Смир-р-рна!» –ест глазами начальство и малость желтеет при виде дорогой и любимой подруги жизни. «Значит, за танк платишь?» – «Так точно, плачу, товарищ генерал!» Генерал пообещал подруге жизни разобраться и, когда она вышла, тихо так и ласково спросил: «Значит, платишь?.. А ну, исповедуйся, шельмец!» Старшина в голос завыл: «Това-а-рищ генерал! Виноват! Супруга моя – женщина очень строгая насчет наличных, а вечером, как со службы домой иду, не могу без кружки пива. Вот и пришлось сочинять про тот самый танк, что за Одером, если помните, подбили… Виноват, товарищ генерал!» А через месяц увидела генерала в клубе гражданка Семенчук – и с поклоном: «Спасибо вам, теперь всего по пять рублей вычитают, за одну башню платить осталось!»

Тошкина байка имела успех.

– Думал заставить тебя поплясать, но так уж и быть, даю бесплатно. – Маслов протянул Тошке радиограмму.

– Валяй, сам читай, – беспечно махнул рукой Тошка.

И Борис Маслов, смакуя, с выражением прочитал:

– «Жмуркину Антону Ивановичу живы здоровы чего и тебе желаем тебя повесили на Доску почета как героя Антарктиды Пеструха отелилась купили телевизор председателя сняли прислали нового к твоему приезду растим кабанчика уже пять пуд Нюрка не дождалась выскочила замуж не жалей других навалом целуем крепко семья Жмуркиных».

Хотя на камбузе становилось все холоднее, недоеденный пирог, а еще больше радиограмма продлили застолье. От Тошки затребовали объяснений, и он поведал о своем неудавшемся романе с Нюркой.

– Я ей говорю: чего кота за хвост тянуть, давай любить друг друга, – а она: шиш тебе, сначала в загс! – Да ты что, говорю, не знаешь, какие безобразия в загсе происходят? Глазом моргнуть не успеешь, как тебе печать в документ шлепнут! Печать тебе нужна, говорю, или будущий поко– ритель сурового шестого континента? – Нет, – головой мотает, – сначала печать, а потом покоритель, и вообще я не уверена, что ты меня любишь. Я туда, сюда, рассыпаюсь мелким бесом, распалился, хоть спички об меня зажигай, а она вдруг: ах! – и бегом. Оборачиваюсь – стоит за спиной дед ее Митрофан, по прозвищу Облигация, и волком смотрит. Подслушивал, старый хрыч! А Облигацией его прозвали потому, что лет пятнадцать назад получил он по займу облигации и спьяну наклеил их на дверь, а одна сторублевка возьми да и выиграй пять тысяч. Тогда дед выломал дверь и потащил ее в сберкассу, а там отпилили кусок с облигацией и послали на проверку. Значит, оборачиваюсь, а дед: ишь ты, сучий сын, шамкает, внучку испортить желаешь? – И так клюкой по хребту дернул, что я с воем домой приполз. А наутро Нюркина подруга доложила, что дед запер Нюрку в хате и побожился сторожить до моего отъезда в экспедицию. Я так и сяк, ужом вертелся, умасливал деда – не пускает: пошел, говорит, вон, поганец, не то ноги повыдергаю. – А мне через три дня уезжать…

– Ну и что? – нетерпеливо спросил Ленька.

– Уехал, – вздохнул Тошка.

– Спасибо, матерь кормящая, побаловал, – ласково сказал Пете Игнат и встал. – Спать, братишки, спать.

И походники разошлись «по спальням».

За исключением неодобрительно относившегося к зубоскалу Сомова Тошку любили. Все, даже Ленька, который был ненамного старше Тошки, видели в нем совсем еще юного подростка, только-только вышедшего из пацанов, потому что, хотя по документам ему был двадцать один год, выглядел Тошка от силы на восемнадцать: необычный для походника рост – метр шестьдесят сантиметров, смехотворный вес – чуть больше трех с половиной пудов и безбородое, с нежным цыплячьим пушком лицо. А у походников, людей вовсе не сентиментальных, хранится под спудом скрытая и неизрасходованная нежность: в радиограммах ее не выплеснешь, бородатые физиономии друзей вызывают чувства иного порядка, и получается, что нежность эту деть некуда. Поэтому полярники так любят собак, которых можно ласкать, не опасаясь, что тебя сочтут. прекраснодушным и мягкотелым хлюпиком, и пингвиньих детенышей-пушков любят, и птенцов серебристых буревестников на островных скалах у Мирного – в общем, любят все живое, что не отвергает ласку и нуждается в защите. Может, поэтому и любили Тошку походники, что был он с виду таким худеньким и маленьким птенчиком, весело и бездумно чирикающим. Для одних по возрасту сынок, для других – младший братишка, всегда готовый помочь, услужить, а при случае беззлобно посмеяться над кем угодно, кроме, конечно, бати.