Чингиз Цыбиков - Граница нормальности

— Алла Петровна, кстати, тоже подпевала! — с укоризной глядя на Пинтусевича, пресекла её классная руководительница.

Англичанка густо покраснела и сказала:

— У Эминема было очень тяжелое детство. И он симпатичный

Последнее предложение — почти шепотом. Затем, роняя, поднимая и снова роняя какие-то мелкие предметы, молча села рядом с химичкой.

Домой Пинтусевич вернулся задумчивый. Спал плохо, а утром встал с твердым решением сходить в музыкальную школу.

— Как хорошо, что вы к нам пришли!

Сама по себе фраза была хороша. Волемиру Мефодьевичу не понравились интонации: было в них что-то каннибальское.

— Мы все понимаем, — сказала Эмма Аскольдовна, и в голове Пинтусевича-старшего началось что-то вроде гудения. Перед щелчком. — У мальчика неблагоприятные гены.

Бамц! — да что ж такое-то, подумал Пинтусевич.

— Но пустить дело на самотек было преступлением со стороны педагогического коллектива. Иван, безусловно, талантлив. Но при этом он совершенно, совершенно неорганизован. То, что он позволяет себе на переменах… — Эмма Аскольдовна вдруг хихикнула, но тут же усилием воли вернула на лицо серьезное выражение. — А еще ваш сын придумал игру. Называется «Музыкальный ринг». Скрипка — инструмент серьезный, и играть на нем сидя верхом на товарище, который в этот момент старается сбить кого-то с ног — это… это кощунство! И потом это элементарно нечестно! У Вани скрипка, а у Федечки Зотова — контрабас. А у кого-то вообще — жмуровой барабан. Я тысячу раз говорила коллегам, что подобное неравенство делает саму идею тотализатора абсурдной! Но двести баксов, простите, долларов США, мне уже никто не вернет!

Тут Эмма Аскольдовна почувствовала, что увлеклась, и замолчала. Пинтусевич молча ждал продолжения. В голове у него было пусто. Даже гудения, того что перед щелчком, и того не было. Видимо, привыкаю, подумал Волемир Мефодьевич.

— В общем, Иван вопиюще несерьезен. Я бы поняла, если бы у Ивана была какая-то генная предрасположенность, если бы его предки были, к примеру, ну я не знаю… Клоуны, что ли. Хотя бы.

Бамц! — нет, всё-таки еще не привык, так подумал Волемир Мефодьевич.

— Но ведь вы серьезный человек, руководитель, — продолжала Эмма Аскольдовна. — А Иван?

— Что Иван? — спросил Пинтусевич, испытывая сильное желание увидеть сына.

— Да одно то, как он держит скрипку, способно довести, — Эмма Аскольдовна приосанилась, — интеллигентного человека до…

— Оргазма, — неожиданно для себя брякнул Волемир Мефодьевич.

Слово это повисло между и тихо растаяло, оставив после себя неприятный душок.

— Что ж, — сухо сказала Эмма Аскольдовна. — Мне кажется, я начинаю понимать. Вот, так сказать, и обнажился ваш нравственный стержень, господин Пинтусевич.

— Папа, ты чего, — сказал Иван Пинтусевич, заметно нервничая. Повод был: не каждый день отец молча разглядывает тебя в течение четверти часа.

— Иван, — сказал наконец Пинтусевич-старший. — Сыграй-ка мне на скрипке.

Младший Пинтусевич обалдело вышел и минуту спустя вернулся со скрипкой. Встал. Прижал скрипку к щеке, на мгновение замер, затем тряхнул кудрявой головой и заиграл. Минуту Волемир Мефодьевич слушал молча, а потом спросил:

— Это Эминем?

— Это Моцарт, — сказала жена, любуясь сыном.

Бамц! — щёлкнуло в голове Волемира Мефодьевича. Ему всё стало ясно. Такое бывает: живешь, живешь и вдруг бамц! — и все становится ясно.

— Эльвира! Это не мой сын! Все ясно! Ялта! Известный скрипач в соседнем номере!

— Что?! — Эльвира Васильевна была неподдельно изумлена.

— Да как ты посмела?! Как ты могла?! — даже в этой ситуации Пинтусевич-старший оставался профессионалом и все делал очень смешно: бегал туда-сюда, смахнул со стола вазу, несколько раз перебросил её с руки на руку, пытаясь поймать, разбил зеркало; вазу при этом не спас. После этого он окончательно осерчал и впервые в жизни попытался поднять руку на женщину.

— Папа! Не смей бить маму!

Бамц!

На этот раз это был классический свинг, очень удачно исполненный Пинтусевичем-младшим. «А в номере напротив жил боксёр» — почему-то вспомнил Волемир Мефодьевич и потерял сознание.

— Чем это ты его? — спросила мать.

— Рукой, — растерянно сказал сын.

— А-а, — сказала мать. — Тогда сходи за молоком.

— А деньги?

— Сейчас, — сказала мать и вынула у лежащего на полу из кармана пару купюр.

Иван, поглядывая то на лежащего отца, то на собственную руку, оделся и вышел. Скрипнула дверь. Известный скрипач в пыльном на животе смокинге тихонько выбрался из спальни.