Кэтрин Пикеринг Антонова - Господа Чихачёвы

С точки зрения общеевропейской модели развития элит в XIX веке не приходится удивляться консервативности мировоззрения привилегированного, но не особенно богатого землевладельческого класса: их благосостояние было основано на поддержании status quo. Кроме того, судя по той же модели, на протяжении всего XIX столетия влияние привилегированных классов и групп среднего достатка должно было постоянно увеличиваться. Однако в России консервативно настроенное среднепоместное дворянство никогда не оказывало существенного давления на правительство или общественное мнение, и, когда мы читаем историческую литературу, создается впечатление, что оно практически сошло со сцены через некоторое время после освобождения крепостных в 1861 году, постепенно слившись с другими группами населения. Многие из них вошли в число людей свободных профессий, которых в конце XIX века становилось все больше; другие обеднели и, несмотря на свой более высокий с правовой точки зрения статус, жили приблизительно так же, как горожане или даже крестьяне [23] Процесс постепенного обеднения дворян продолжался несколько веков. Esper T. The Odnodvortsy and the Russian Nobility // Slavonic and East European Review. 1967. Vol. 45. № 104 (Jan.). P. 124–134. Согласно докладу благотворительного Московского тюремного комитета за 1851 год, из 2227 нищих, арестованных в городе за этот год, тридцать семь мужчин и восемнадцать женщин принадлежали к дворянскому сословию. См.: Государственный архив Российской Федерации (далее – ГАРФ). Ф. 123. Оп. 2. Д. 606. Л. 12. . Главной заслугой провинциального дворянства перед русской культурой стало то, что его жизнь послужила материалом для комических зарисовок Николая Гоголя, Антона Чехова и других писателей [24] Государственному деятелю Сергею Витте провинциальное дворянство в период после освобождения крестьян представлялось бесполезным из‐за безынициативности и отсутствия амбиций: Гурко В. И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. Об образе провинции в произведениях Гоголя и его огромном влиянии на представления о подлинной провинциальной жизни см.: Lounsbery A. «No, this is not the provinces!»: Provincialism, Authenticity, and Russianness in Gogol’s Day // RR. 2005. Vol. 64 (April). Р. 259–280. .

Однако историки все чаще задумываются о том, что кажущееся отсутствие средне- и мелкопоместного дворянства в исследованиях, посвященных Российской империи, требует объяснения. Почему эта часть дворянства не превратилась во влиятельную консервативную опору трона, почему не стала противовесом для крайних позиций – радикального социализма интеллигенции и безоглядного материализма и гедонизма аристократической элиты – или не попыталась смягчить их? [25] Об отсутствии в России среднего класса, подобного западному, см.: Gleason A. The Terms of Russian Social History // Between Tsar and People: Educated Society and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia / Ed. E. W. Clowes, S. D. Kassow, J. L. West. Princeton: Princeton University Press, 1991. Р. 15–27; Russia’s Missing Middle Class: The Professions in Russian History / Ed. H. D. Balzer. Armonk, N. Y.: M. E. Sharpe, 1996; Raeff M. Imperial Russia, 1682–1825: The Coming of Age of Modern Russia. N. Y.: Knopf, 1971. Р. 122; Wirtschafter E. K. Social Identity in Imperial Russia. DeKalb: Northern Illinois University Press, 1997. Недавно вышедшие исследования, расширяющие наши представления о группах населения, принадлежавших к среднему классу, включают: Marrese . Woman’s Kingdom; Cavender . Nests of the Gentry; Glagoleva . Dream and Reality; Smith A. K. Recipes for Russia: Food and Nationhood under the Tsars. DeKalb: Northern Illinois University Press, 2008; Kelly C. Refining Russia: Advice Literature, Polite Culture, and Gender from Catherine to Yeltsin. Oxford: Oxford University Press, 2001; Evtukhov C. A. O. Karelin and Provincial Bourgeois Photography // Picturing Russia: Explorations in Visual Culture. Eds V. Kivelson, J. Neuberger. New Haven: Yale University Press, 2008. P. 113–117.

Эта книга существенно обогащает фактографию и расширяет наши представления о российском дворянстве, рассматривая повседневную жизнь, семейные отношения, ценности и идеи одной конкретной семьи дворян среднего достатка, а также жизнь их крепостной деревни, в которой Чихачёвы черпали свои представления об обществе и народе. Андрей Чихачёв опубликовал десятки статей о ценностях и добродетелях сельской жизни, которые, как он полагал, должны стать основой здорового и упорядоченного национального характера. Эти идеи основаны на представлениях Андрея о деревне как о семье, а семья в его представлении состояла из матери-управительницы и отца-наставника. Андрей ценил порядок и обязанности, верил, что они даны свыше, а потому требуют серьезного отношения.

Общественный порядок, по его мнению, был подобен пирамиде: вершиной ее были хозяева имения, исполняющие роли отца и матери в отношении деревни, выступающей в качестве семьи, а основанием пирамиды был народ, который представлялся как семейство, составленное из совокупности деревень. Поэтому, когда в 1861 году освобождение крепостных изменило порядок жизни в деревне, крах потерпели и представления Андрея о государственности. Если идеи о порядке и природе, разделявшиеся теми, кто не испытывал желания ставить под вопрос status quo, могут дать представление о «консервативном хребте» России, то этот консерватизм был подорван самим же правительством, освободившим крепостных на таких условиях, которые все чаще приводили сыновей провинциальных среднепоместных дворян к потере имений и подталкивали их к занятию наемным трудом. «Важность хозяйки в доме» (слова Андрея) состояла в том, что, управляя имением, жена и мать была вершиной перевернутой пирамиды, служившей основой упорядоченного мировоззрения провинциального дворянства. С освобождением крепостных крестьян и существенным изменением традиционной роли матери потерпело крах и это мировоззрение.