Кэтрин Пикеринг Антонова - Господа Чихачёвы

Учитывая многочисленность замужних российских женщин, управлявших своей собственностью отдельно от собственности мужей или распоряжавшихся всем семейным имуществом, то задача исследования семьи Чихачёвых – показать, как это обстоятельство могло повлиять на брак, на различия в представлениях мужчины и женщины на супружеские и родительские обязанности и как образованная российская публика воспринимала западноевропейские идеи о жене и матери как «ангеле дома» и об отце, чьей «естественной» ролью было участие в общественной жизни, если их жизнь зачастую отличалась от таких представлений.

Восприятие читателями таких понятий, как сфера домашней жизни (domesticity), заведомо имеет расплывчатый характер. За отсутствием иных доказательств предполагается, что повсеместное присутствие определенных идей в популярной литературе означает, что читатели их восприняли, а как и в какой степени – остается неясным. Соответственно, историки, ранее исследовавшие распространение западноевропейской идеологии домашней жизни в России, пришли к выводу, что преобладание этих идей не только в периодической печати, но также в популярной художественной литературе и записях частных лиц означает, что значительное число россиян их приняли. Основной вопрос, которым задавались историки, звучал так: почему они сделали это, несмотря на значительные институциональные и культурные различия, существовавшие в середине XIX века между имперской Россией и Западной Европой, и почему эти идеи так быстро распространились? [11] См.: Greene . Domestic Ideology; Tovrov . Russian Noble Family; Cavender . Nests of the Gentry; Glagoleva . Dream and Reality.

Мое исследование архивов Чихачёвых наводит на мысль, что эти вопросы преждевременны. Чихачёвы были знакомы с большей частью литературы, как художественной, так и дидактической, пропагандировавшей идеал домашней жизни, и записки самого Андрея содержат некоторые традиционные для описания домашней жизни выражения [12] Из посвященного тверским помещикам средней руки исследования Кавендер видно, что они использовали обороты, похожие на те, которые употреблял Андрей Чихачёв, но из‐за отсутствия женских дневников, которые можно было бы сопоставить с мужскими, невозможно ничего узнать об иных сторонах жизни этих людей (а случай Чихачёвых дает такую возможность). . Но сфера деятельности Натальи Чихачёвой была гораздо шире той, которую отражала популярная литература для женщин, или той, что была доступна большинству женщин Западной Европы; совсем иными были и ее повседневные занятия. Она, бесспорно, вела финансовые дела и, конечно же, не занималась нравственным воспитанием детей. Несмотря даже на то что в своих дневниках Андрей подражал идеализированным описаниям домашней жизни, в «Земледельческой газете» он писал, что жене отводится важная роль – управление финансами и имениями. Дневники самой Натальи свидетельствуют о ее реальной роли, которую поддерживал Андрей, и о том, что именно с этой ролью она себя прежде всего и отождествляла, ею гордилась. Таким образом, автор этой книги присоединяется к кругу тех западных исследователей, которые изучают, как повседневная реальность отличалась от идеологии домашней жизни. Само по себе это не будет значительной научной находкой – в конце концов, вряд ли можно удивить кого-то, сказав, что люди вовсе не обязаны воспринимать напечатанное в газетах и журналах как прямое руководство к действию. Более важными здесь являются некоторые последствия, скрывающиеся за реалиями жизни семьи Чихачёвых.

Чихачёвы не отличались от других провинциальных среднепоместных дворян, если не считать того, что они очень много писали и значительная часть их письменного наследия сохранилась: их доход был средним для провинциальных землевладельцев, жили они примерно так же, как и их соседи и родственники. Но, конечно же, ни одна семья не может быть в точности похожа на остальные (несмотря на слова Л. Н. Толстого о похожести счастливых семей). Эта книга написана в жанре микроистории, и ее задача – как можно глубже понять одну семью, чтобы та могла стать образцом, сопоставление с которым позволило бы лучше понять другие, не столь подробно задокументированные случаи [13] См. опубликованные недавно письма крестьян, живших в Сарапульском уезде в конце XIX века: Йокояма О. Письма русских крестьян: контексты и переводы. В 2 т. М., 2014. . В не так давно опубликованном замечательном обзоре литературы о российском дворянстве Саймон Диксон призывал к созданию работ, которые могли бы «связать личность и обстоятельства, с большей аккуратностью находя место… конкретных дневников и переписки… в социальном и культурном контексте жизни их авторов» [14] Dixon S. Practice and Performance in the History of the Russian Nobility // Kritika. 2010. Vol. 11. № 4 (Fall). P. 763–770. К написанию этой статьи Диксона подтолкнула важная работа Мишель Маррезе, переосмысливающая знаменитое сочинение Юрия Лотмана о культуре русского дворянства: Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века // Труды по знаковым системам. Тарту, 1977. № 8. С. 65–89. См.: Marrese M. «The Poetics of Everyday Behavior» Revisited: Lotman, Gender, and the Evolution of Russian Noble Identity // Kritika. 2010. Vol. 11. № 4 (Fall). P. 701–739. . Именно в этом и заключается задача данной книги. Сопоставление материалов из архивов Чихачёва с другими, только сейчас входящими в научный оборот документальными источниками, и создание исчерпывающего портрета дворянства XIX века могло бы стать предметом совсем иного исследования.