Адам Замойский - 1812. Фатальный марш на Москву

С самого момента перехода Немана солдаты Grande Armée начали страдать от нехватки продовольствия. Первая волна наступающих войск еще, возможно, встречала в селах людей, с готовностью продававших или отдававших съестное, но перед частями, проходившими через эти населенные пункты позднее, открывались покинутые городки и деревни, где оставались лишь кучки евреев, предлагавших на продажу немногое из сохранившейся у них провизии по баснословным ценам. Совершенно неудивительно, что, оставшись без провианта, армия начинала грабить.

В воззвании, объявлявшем о начале «Второй Польской войны», Наполеон создал у солдат впечатление, будто с момента переправы через Неман они вступают на неприятельскую территорию, а потому те считали себя вправе брать все им потребное. И вели они себя порой по-зверски. «Всюду в городе и в сельской местности происходили чрезвычайные эксцессы, – писала молодая дворянка из Вильны. – Церкви подвергались разграблению, священные сосуды – осквернению. Даже и кладбища не находили уважения, а женщин насиловали».

Юзеф Эйсмонт, местный помещик, владевший небольшой усадьбой поблизости от Вильны, вышел навстречу французской кавалерийской части с традиционными хлебом и солью, но не прошло и часа, как кавалеристы опустошили амбары и стойла, скосили урожай на полях, подчистую ограбили дом, перебили окна и все, что не могли унести, оставив хозяина поместья и крестьян из принадлежавшей ему деревни ни с чем {235}.

Отмечались случаи восстаний местного дворянства против отступавших перед французами русских войск с захватом у последних оружия и предметов снабжения и последующей передачей их освободителям, однако те все равно без жалости подвергали «освобождаемых» грабежам и насилию. Некоторые крестьяне использовали благоприятную возможность и поднялись против ненавистных помещиков, но большинство, в особенности в северных районах Литвы, вместе с хозяевами приветствовали солдат Grande Armée. Однако видя то, как ведут себя французы, они снимались с мест и угоняли скот в леса, как поступали их предки в незапамятные времена татарских набегов. «Француз пришел снять с нас оковы, – с горькой насмешкой говорили крестьяне, – но он забирает вместе с ними и башмаки» {236}.

Положение на юге складывалось и того хуже. «Поначалу мы с распростертыми объятиями приветствовали армии Наполеона как освободителей отчизны и как благодетелей, ибо всякий в усадьбах или в селениях считал их идущими в бой за польское дело», – писал Тадеуш Хамски, сын помещика. Люди мешали отступавшим русским сжигать мосты и склады и тепло встречали французов. В Гродно полякам и вестфальцам оказала прием целая процессия с иконами, свечами, фимиамом и песнопениями. В Минске солдаты Даву были встречены с радостью и удостоились молебна T e D e u m в благодарение Богу за освобождение. Генерал Груши, облаченный в яркое и блестящее парадное обмундирование, лично держал поднос на мессе, а тем временем на другом конце города его кирасиры [60]бесцеремонно вламывались в лавки и склады, обращаясь с жителями так, как только заблагорассудится {237}.

Крестьяне утратили интерес к французам, как только поняли, что Наполеон не собирается давать им волю, в то время как сельское дворянство быстро перешло от восхищения к сожалению по поводу прихода французов с их безжалостными поборами и грабежами. «Путь Аттилы в эру варварства не мог быть отмечен столь же ужасными свидетельствами», – такими словами аттестовал происходящее один польский офицер, узнав в нищем, просившем кусок хлеба, своего друга и местного князя {238}.

Получая рапорты о злодеяниях солдат, Наполеон кипел от раздражения и отправлял отряды жандармов с приказами карать смертью всех застигнутых за грабежом. Но расстрельные команды мало влияли на процессы мародерства. «Они (мародеры) шли к месту казни с поразительным спокойствием, попыхивая трубками во рту, – писала молодая графиня Тизенгаузен. – Чего же им было и беспокоиться, коли раньше или позже их ждала смерть?» Даже самые радикальные способы восстановления дисциплины не имели эффекта в такой обстановке, как отмечал один лейтенант польских шволежеров-улан гвардии: «Наши генералы испытали новый метод наказания: виновного раздевали догола и, связывая руки и ноги, оставляли на улице или площади, после чего двое солдат получали приказ стегать его кнутами до тех пор, пока не слезет кожа и он не станет похож на скелет, – писал он. – После казни мимо проводили весь полк, чтобы солдаты видели весь ужас произошедшего, но даже и это мало помогало» {239}.