Хью Тревор-Роупер - Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945

Все дело заключалось, видимо, в том, что Шпеер не был ни художником, ни политиком. У него не было интересов и притязаний, которые бы он разделял с остальными придворными Гитлера. Шпеер наблюдал их чудачества и странности, но не соперничал с ними, а поскольку он был личным другом и зависимым от Гитлера лицом – вероятно, единственным другом фюрера, – все остальные решили, что самое безопасное – это оставить его в покое в его не слишком приятном отчуждении. Шпеер был технократом и исповедовал технократическую философию. Для технократа, как и для марксиста, политика не имеет значения. Для Шпеера процветание и будущее народа зависят не от личностей, захвативших в данный момент власть, не от учреждений, в которых формализуются отношения этих личностей, а от технических инструментов, поддерживающих существование общества – от шоссейных и железных дорог, каналов и мостов, служб и предприятий, в которые народ вкладывает свой труд и откуда он черпает свое богатство. Это очень удобная философия, так как в иные времена (при условии, что политика является некой данностью) политику можно игнорировать. В течение двух лет, сменив Тодта на посту министра вооружений, Шпеер думал, что может считать политику данностью и наблюдать сумасбродства политиков, как в театре, сидя в королевской ложе и занимаясь дорогами и заводами, работу которых он очень хорошо понимал. Но потом наступило крушение иллюзий. Когда Гитлер и Геббельс провозгласили лозунг «выжженной земли» и призвали немецкий народ разрушать города и заводы, взрывать плотины и мосты, приносить железные дороги и подвижной состав в жертву вагнеровским сумеркам богов, Шпеер понял всю ущербность своей философии. Политика имеет значение, и политики могут влиять на судьбу народа. В жизни Шпеера наступил перелом.

Выбор не был легким, ибо одиннадцать лет, руководствуясь своей удобной философией, Шпеер купался в лучах благосклонности Гитлера. Шпеер стал богатым и могущественным в тени тирана, чья тирания (он сумел себя в этом убедить) была ему безразлична, ибо не мешала его абстрактным притязаниям. Он был очарован личностью фюрера, ему льстило его внимание, но тем не менее Шпеер оставался (если мы сможем простить ему то, что он сначала бросился в гитлеровские объятия) интеллектуально честным человеком. Его безличные идеалы остались прежними и сохранили для него свою ценность, и, когда Гитлер объявил себя их врагом, Шпеер оказался готов пожертвовать не идеалами, а Гитлером, его покровительством и дружбой, а также своим влиянием, приобретенным за счет этой дружбы. Естественно, Шпеер себя обманывал. Сотрудничая с Гитлером столь долгое время, он не мог признаться даже самому себе (как и находившийся в изгнании Раушнинг), что нигилизм – в скрытом и явном виде – всегда присутствовал в нацистской философии. Шпеер предпочел говорить о внезапном изменении, о произвольной переориентации деспота, развращенного чрезмерной бесконтрольной властью. Суждения Гитлера, утверждает Шпеер, внезапно стали хаотичными и непредсказуемыми, ведущими к катастрофическим последствиям. «Он преднамеренно пытался заставить народ погибнуть вместе с собой. Он перестал считаться с какими бы то ни было моральными ограничениями, он стал человеком, для которого конец его собственной жизни должен был стать концом всего». Сохранивший способность к критическим суждениям наблюдатель мог бы возразить, что Гитлер никогда не знал никаких моральных ограничений; во всяком случае, он сам не раз об этом говорил.

Выбирая между общественным долгом и личными отношениями, Шпеер не стал колебаться. «С того момента, – пишет он, – и не только в пределах моих официальных полномочий, я должен планировать, начинать и доводить до конца многие действия, направленные против политики Гитлера или против него самого». Когда Гитлер, поддавшись растущему радикализму, потребовал уничтожения Европы, Шпеер делал все от него зависящее, чтобы свести к минимуму последствия этого приказа. Именно Шпееру было поручено осуществить уничтожение промышленных предприятий; но он, наоборот, приказывал их сохранять. На каждый приказ о промышленном самоубийстве, исходивший из ставки фюрера, партийного суда или берлинского радио, Шпеер отвечал контрприказом. При его авторитете, благодаря непрерывным поездкам по Германии, он всюду останавливал руку разрушителей, убеждая своих подчиненных и сочувствующих в том, что если предприятия и коммуникации придется сдавать противнику, то сдавать их нужно нетронутыми. Шахты и заводы Бельгии и Северной Франции, каналы Голландии, никелевые рудники Финляндии, железорудные шахты Балкан и нефтепромыслы Венгрии были спасены благодаря вмешательству и авторитету Шпеера. Когда пришел 1945 год и союзные армии вступили на территорию Германии, Гитлер и его единственный личный друг продолжали свою молчаливую борьбу над корчившимся в предсмертной агонии телом Германии.