Марлис Штайнер - Гитлер

Но вернемся к переговорам с лордом Саймоном и Энтони Иденом в марте 1935 года. Бесконечный монолог канцлера был не только следствием его словесного недержания, неукротимого желания говорить и говорить, – он преследовал и тактические цели. Не зря же еще в 1920-е годы он заметил, что, готовя ту или иную речь, следует заранее предвидеть возражения оппонентов и выбить у них из-под ног почву. На сей раз он пустился в долгие рассуждения на свою излюбленную тему – опасности большевизма. Одновременно это позволило ему с ходу отмести критические замечания по поводу вооружения Германии. Действительно, эти возражения если и прозвучали, то выглядели не слишком убедительно.

Саймон задал вопрос касательно Восточного пакта между Германией, Польшей, СССР, Чехословакией, Финляндией, Эстонией, Латвией и Литвой, и тут Гитлер в первый раз позволил себе рассердиться, особенно при упоминании Литвы. Он не желает иметь ничего общего со страной, в которой третируют мемельских немцев, заявил он. Однако быстро усмирил свой гнев и привел подлинную причину своего отказа участвовать в подобном пакте: никакого согласия между большевизмом и национал-социализмом нет и быть не может. Большевики убили сотни членов его партии; во время поднятых ими мятежей гибли солдаты и гражданское население. В качестве дополнительного аргумента Гитлер упомянул и свое недоверие к коллективным договорам, которые, на его взгляд, не только не могли служить препоной к войне, но, напротив, подталкивали к войне; это был намек на отрицательную роль альянсов, заключенных перед 1914 годом, и на роль Лиги Наций.

Собеседники затронули еще один вопрос – о балканском пакте, который должен был сыграть роль щита против внешнего вмешательства; это была французская идея, направленная на то, чтобы помешать аншлюсу Австрии и ослабить влияние рейха в Юго-Восточной Европе. Гитлер заявил, что не имеет принципиальных возражений против осуществления подобного плана, однако вначале следует более четко определить понятие «невмешательства». Переводчику Паулю Шмидту вдруг показалось, что он в Женеве: он часто замечал, что, если один из делегатов говорит, что он «в принципе» за то или иное предложение, это означает, что «на практике» он против него. Так что Гитлер вполне успешно использовал один из «трюков» международной дипломатии.

Что касается Лиги Наций, то диктатор одобрял ее идеалы, но никак не соглашался с их практическими воплощениями. На следующий день, когда в беседе снова возникла тема вооружения, канцлер ответил, что нарушителем Версальского договора является отнюдь не Германия, а остальные державы, не желающие разоружаться. Он был готов обсудить вопрос о численности армии, но не вопрос об обязательной военной службе; к тому же он ставил условием, чтобы за ним признали право на паритет на суше и в воздухе с вооруженными силами наиболее сильного в военном отношении соседа. Он подтвердил свое требование располагать 36 дивизиями, в том числе дивизией СС и полицейскими соединениями, и наотрез отказался признать, что организации НСДАП носят военизированный характер. По поводу авиации он высказался весьма туманно, дав понять, что Германия уже достигла в этом отношении паритета с Великобританией, – это его замечание вынудило британский кабинет увеличить ассигнования на службу разведки. Если Советский Союз, добавил Гитлер, наращивает военно-воздушные силы, Германии не остается ничего другого, как сделать то же самое.

Угроза немецкого воздушного превосходства, страх перед бомбами, падающими на Лондон или Париж, превратились в настоящий кошмар для руководителей демократических государств Европы. Это стало одной из причин того, что Великобритания в нарушение договоренностей, достигнутых 11 апреля в Стреза, а затем на заседании Лиги Наций, всего два месяца спустя согласилась на заключение морского договора с Германией.

Во время переговоров с лордом Саймоном и Энтони Иденом Гитлер предложил ограничить размеры немецкого флота, чтобы они составляли 35 % британского. Для Великобритании, чей флот должен был защищать интересы страны на Дальнем Востоке, а также в Европе, противостоя итальянской и немецкой диктатурам, было предпочтительнее хотя бы на несколько лет связать Германии руки, чем позволить ей бесконтрольно вооружаться; именно это и стало причиной «предательства» единого фронта, обсуждавшегося в Страза, в чем потом упрекали Англию.

Впрочем, самоуверенность, которую Гитлер так старательно демонстрировал английским дипломатам в ходе переговоров, была лишь видимостью. Если верить Геббельсу, на самом деле он был крайне обеспокоен, опасаясь вооруженного вторжения. Поэтому фюрер бросил все свои силы на то, чтобы сорвать намечавшийся союз Франции и Англии, для чего требовалось договориться с англичанами. 21 мая он намеревался выступить с «речью о мире» и тем самым разрядить обстановку. В Лондон был отправлен Риббентроп, которому поручили договориться о заключении морского договора; 18 июня этот вопрос решился положительно. Вместо предусмотренных Версальским договором 144 тыс. тоннажа немецкий военный флот отныне получил право на 520 тыс. тонн и строительство крупных кораблей; впрочем, немецкие судостроительные верфи были не в состоянии столько «потянуть», о чем британцам было отлично известно. По подводным лодкам Германия получила теоретический паритет с Великобританией, но согласилась временно ограничиться 45 %. К моменту заключения договора Германия уже вела строительство 36 подлодок различного типа, общим тоннажем 14,5 тыс., что составляло две трети от упомянутых 45 %.