Людвиг Стомма - Переоцененные события истории. Книга исторических заблуждений

Так завершился день, который следующие поколения чехов будут вспоминать как DIES ATER – трагический день в чешской истории.

Ведь поражение имело для них воистину ужасные последствия. Кроме ущемления прав, которое вскоре привело в упадок остатки чешского протестантского дворянства, «императорскими патентами, – сообщает Кожон, – секте Чешских братьев и кальвинистам приказано было в восьмидневный срок покинуть Чехию; большинство университетской профессуры во главе с ректором вынуждено было эмигрировать. Ксендзы, главным образом иезуиты, входили в дома, забирали чешские книги и сжигали их. Таким образом, чешская литература, находившаяся как раз в самом расцвете, была уничтожена до такой степени, что в настоящее время обнаруживаются лишь жалкие остатки былого великолепия. А императорский духовник иезуит Ламормен (Вильгельм Жермен Ламормени, ум. 1648. – Л. С. ) продолжал призывать к строгости, повторяя, что “суровые меры лишь прибавят людям ума”. Наконец, в 1627 г. император издал новое земельное уложение – Landesordnung, – которое должно было заменить прежнее, введенное Владиславом Ягеллончиком, и закрепить немецкое правление. В результате национальных и религиозных преследований страну покинуло, ища приюта в Саксонии и Польше, 30 000 семей, а значит, как минимум 120 000 человек. Поскольку каждый, говоривший по-чешски, подозревался в ереси, дворянство и мещанство онемечились. Чешский язык сохранился только в деревне, среди крепостных крестьян, где и был обнаружен учеными, взявшими на себя труд возрождения чешского народа в нынешнем столетии [XIX. – Л. С. ]». Подобная несколько старосветская высокопарность Тадеуша Кожона лучше всяких современных высказываний передает весь ужас случившейся трагедии. Хотя подчас и сегодняшние историки высказываются твердо и категорично. Например, Антуан Марс («Histoir des Tchè ques et des Slovaques», Paris, 2005) констатирует: «После 1620 г. термин „шляхта Чехии” уже не означает „чешской шляхты”, и эта утрата национальной идентичности будет иметь огромные последствия для культуры». Впрочем, даже лишенная национальной идентичности Чехия «будет лишена своих великих традиций и сведена до уровня второразрядной эксплуатируемой провинции в государстве Габсбургов». Лишенный элиты, языка и традиций, чешский народ оказался ввергнутым в состояние, напоминающее глубокую заморозку, и исчез с европейской арены. Да, это, конечно, результат войны, которая потрясла мир, во всяком случае Восточную Европу. Факт, вроде бы противоречащий названию и посылу этой книги… Однако битва у Белой Горы состоялась осенью 1620 г., а следовательно, в самом начале войны, которая будет продолжаться еще двадцать восемь лет. И все эти красочные и достославные сражения, перечисленные ранее, были еще впереди. В эти годы только рождалось поколение, которое ничего в своей жизни, кроме этой войны, так и не увидело.

Военные действия, предшествующие битве у Белой Горы, имели место, прежде всего, в Верхней и Нижней Австрии и в Моравии, после Белой Горы – в Моравии, Лужицах, Силезии и на венгерских границах. Кроме упорных попыток протестантов овладеть Веной, во всех этих маршах, переходах, контрнаступлениях и прочих маневрах трудно обнаружить какой-нибудь стратегический, а зачастую хоть бы тактический смысл. Единственное, что из всего этого логично и неотвратимо следовало, так это частью намеренное, а преимущественно невольное, но неизбежное, тотальное уничтожение земель, где проходила армия. Средневековье не раз становилось свидетелем грандиозного сосредоточения сил, собранных для сражения. Однако, как правило, обе стороны стремились к одной решающей битве, исход которой имел не только военно-политическое, но отчасти и религиозное значение. Подготовка к таким операциям занимала месяцы, в крайнем случае, недели. Перед Грюнвальдской кампанией: «Восемь дней в Беловежской и других пущах устраивали большие охоты, а засоленное мясо сплавлялось по рекам Нарев и Висла к Плоцку» (Павел Ясеница. «Польша Ягеллонов», Варшава, 1963). Оттуда оно рассылалось по разным формированиям. По сведениям Стефана М. Кучиньского («Большая война с орденом крестоносцев в 1409–1411 годах», Варшава, 1960) «в Волбож, к примеру, прибыли подводы с продовольствием и иными военными припасами, достаточными для ведения боевых действий в течение пары месяцев». Султан Мурад I перед тем, как двинуться к Косову Полю, позаботился о «четырех тысячах возов с соленой рыбой, мясом, сушеными финиками и соленьями в бочках» (sic!). В маневренных войнах, начавшихся в XVII в., такое уже было невозможно. Правда, совсем от обозов, естественным образом тормозящих передвижение армии, полностью не отказались, но сократили их до минимума. Обозы должны были обеспечивать войска самое большее на три-четыре дня. Основную часть продовольствия солдаты реквизировали у местного населения в деревнях и городах, имевших несчастье оказаться в районе военных действий, причем ровно никакого значения не имело, чьи это земли – противника или союзника. История приписывает циничную фразу, что «война кормит солдата» Альбрехту Венцелю Эусебиусу фон Валленштейну. Это о нем сказал Йозеф Яначек («Valdštejnova smrt», Praha, 1970): «История Валленштейна – это не только история личности, но и история культуры его эпохи. Что актуально и в случаях, когда моральный субъективизм Валленштейна достигал абсурдных размеров, поскольку и сам этот субъективизм являлся продуктом своего времени». Яначек прав, ибо, если даже автором сего bon mot и впрямь является этот восхитительный в своей низости, изображенный Баккио дель Бьянко в образе бога Марса и тысячи раз изменявший своему слову безжалостный убийца и грабитель, то это только подтверждает неизбежную логику истории.