Теодор Рошак - Истоки контркультуры

(2) Одно из самых заметных и занятных свойств Гудмена как социального критика – это раздражающая привычка спорить ad hominem [197], тесно связанная с его опытом гештальт-терапевта. Это интересный новый подход к ведению публичных дискуссий, если, конечно, сам не оказываешься объектом подобной тактики. Вот, например, как Гудмен комментирует красноречивое пристрастие Джона Кеннеди к словечкам вроде «дисциплина», «жертва», «вызов»:

«Это… внутренний католицизм маленького мальчика, который дисциплинированно удерживается от мастурбации, вычеркивая дни своей победы на календаре. Мастурбация доказывает, что ты слаб, и делает тебя слабым; в этом контексте «вызов» – это своего рода сильное возбуждение у тех, кто, отказавшись от внутренней спонтанности, сосредотачивается на внешних требованиях… Чувство долга превратилось не в самого Кеннеди, а в его безропотное и одновременно увертливое послушание взрослым; он не уверен в своей внутренней нравственности» [198].

Это интеллектуальный аналог удара ниже пояса – ни о какой вежливости речи не идет. Но это резюмирует Кеннеди точнее, чем любой анализ его политики или программы. В любом случае именно такого стиля и ожидаешь от психотерапевта в публичном споре.

Значение «контекстуального метода спора», как называют его гештальтисты, в том, что он сходу отсекает массу интеллектуальных разглагольствований, которые могут быть совершенно не по делу, и сразу персонализирует дебаты, пусть подчас и болезненно. Это интеллектуальный режим, который запускает неинтеллектуальную подструктуру мысли и действия. Сам Гудмен так объясняет эту технику:

«…чисто «научное» опровержение путем приведения доказательств противоположно бесцельно, потому что [оппонент] не ощущает подлинного веса доказательств… В этом случае единственный эффективный метод спора – вывести на сцену общий контекст проблемы, включая условия ее познания, социальную milieu [199]и личную «защиту» наблюдателя, то есть подвергнуть гештальт-анализу выводы и его интерпретацию этих выводов… Я понимаю, что это переход на личности, только куда более оскорбительный, потому что мы не только называем нашего оппонента негодяем и поэтому неправым, но мы еще и снисходительно помогаем ему исправиться!» [200]

Этот основной принцип гудменовских дебатов и сочинений легко принять за бесцеремонное стремление быть первым – именно в это дегенерирует методика в неумелых руках. Легко догадаться, как привлекателен такой стиль может быть для поколения, которое выросло в сомнении, можно ли доверять речи, и заранее настроено на «слушание» личности, скрытой за нечленораздельным мычанием и пожиманием плечами Джеймса Дина и Марлона Брандо. Стиль Гудмена обязательно заденет за живое и новых левых студентов, если вспомнить их обоснованные подозрения в насаждении идеологии, которым всегда отличалась радикальная политика, и трогательный поиск личной честности.

Прекрасное владение субвербальным оформлением речи (не только тем, что сказано, но и как это сказано) позволяло Гудмену говорить живо, не пряча смысл за витиеватостью, и студенческая аудитория ему внимала. Традиционный академический стиль сух, высокопарен и профилактически закамуфлирован узкой профессиональной компетенцией, а Гудмен кажется человеком близким, ранимым. Будто говоря «правда настолько же сущность того, что я есть, как и того, что я знаю; стало быть, я покажу вам, что я есть», он открывается, чтобы к нему обращались ad hominem. Как правило, эта его откровенность вгоняла в краску ученых и высокопоставленных оппонентов – иммунитет формальностей и расстановка ролей в публичных дебатах ставились таким образом под сомнение.

С другой стороны, подобный психологический ход не лишен неприятного свойства – неодолимой потребности раскрывать личные секреты искренности ради. У Гудмена психологическое разоружение (особенно нудный пример – его журнал «Пять лет») приводило к обильным исповедальным излияниям, чего не избежали и большинство писателей-битников и хиппи. Быть в контркультуре фигурой публичной означает иметь очень мало личного, и это выливается в располагающее простодушие. Но ведь бывает крайне неловко оказаться в роли губки, впитывающей критический самоанализ окружающих. Ждут ли от тебя реакции в виде похвалы? Шока? Жалости? Любви? Тоже постыдных признаний, в свою очередь? Или ты понадобился просто в качестве жилетки? Допустим, откровенные публичные исповеди объясняются беззащитностью богемной части битников и хиппи перед раздутой публичностью и всеобщим вниманием. Но тогда, может статься, основной стратегический бастион традиционных ценностей, против которых выступает контркультура, это как раз буржуазно-христианская гордыня с сильно разросшейся нечистой совестью.