Теодор Рошак - Истоки контркультуры

Инцидент заканчивается горько-радостным кредо: «Напряжением воли и с виду без усилий (хотя однажды я упаду от усталости) я изобретал другую реальность, которая не имеет смысла и в которую я вкладывал всю душу. Вместо того чтобы смириться, я в минуты отчаянья придумывал что-нибудь другое и вел себя так, будто все действительно может произойти по более приятному сценарию.

Откуда начать анализ такой сложной личности, как Пол Гудмен? Он пишет поэзию и беллетристику, литературную и социальную критику, труды по городскому планированию, психотерапии, политической теории, образованию и экономике. Он заставляет прислушиваться к себе, намеренно дразня оппонентов, независимо от темы. Его работы отличаются задиристым обличительным красноречием, которое никогда не упускает случая пощекотать острой полемикой какой-нибудь оголенный нерв нашей традиционной мудрости. Основной тон его аргументации – насмешливое «вы с самого начала все не так поняли», сопровождаемое еще более въедливой готовностью начать наше просвещение немедленно и с нуля. Но Гудмен знает, как раздражать с пользой, – так Сократ мастерски использовал гнев, чтобы сбить с оппонента чванливую самоуверенность и отбросить его к «сократовским истинам».

Молодежь, чьим лидером Гудмен устало, но охотно согласился стать, знает его в основном по его эссе и лекциям по социальной критике, и если мы начали с Гудмена как автора романов, это потому, что сам Гудмен считает себя в первую очередь писателем (и поэтом). Его общественная мысль проистекает из его же творчества и оттуда берет свой неповторимый стиль. Если у Гудмена и есть произведение, которому гарантирована долгая жизнь, это его огромный социально-философский роман «Имперский город», который, подобно «Довольствуясь малым», повествует о несбывшихся надеждах молодежи, ищущей образования. Несколько эпизодов «Имперского города» охватывают семнадцать лет карьеры Гудмена (с 1941 по 1958 годы). Пространное изложение, в котором смешиваются роман и памфлет, монография и репортаж, представляет собой описание стремительного взлета Америки до империи, данное глазами крошечной коммуны, выживающей за счет своих сил и государственного пособия в нью-йоркском мегаполисе. Есть ли лучший способ описать и драматизировать реальные последствия нашей зарождающейся Weltpolitik [187], чем окунуться в бедственное положение столь деликатного человеческого материала?

Ситуация не только позволяет Гудмену развивать экзистенциальную социологию американского общества; за счет восприятия своей вымышленной группы прирожденных анархистов Гудмен уже в середине сороковых годов смог различить тонкие технократические манипуляции, ставшие отличительной особенностью нашей послевоенной жизни. Вот, например, исчерпывающее предсказание из «Имперского города», изданного в 1947 году, вложенное в уста призрака сверхкапитализма Элифаса, последнего из «выбившихся в люди»:

«Социолатрия [188] – это период, когда великое общество, унаследовавшее себя от меня, будет организовано во всеобщее благо и начнет тщательно координировать свои грандиозные производственные мощности для неуклонного повышения Уровня Жизни. Вы купите много дорогих вещей, которые вам совершенно не нужны…

Потом великое общество займется обеспечением психологического благосостояния большинства населения. Это будет называться «народным образованием в условиях массовой индустриализации». Это Социолатрия.

Это приспособление индивида к социальной роли без высвобождения новых сил природы… Помилуйте, какая такая строгая регламентация жизни, я говорю о послушании со всеобщей толерантностью и интеллектуальными различиями, как в Йеле. Каждый человек получит индивидуальное внимание, потому что после подгонки он годится для любой работы…»

Постоянный рефрен пророчества такой: «И миллионы падут на улицах Удушьеона». Ну и, как водится, едва была предсказана судьба общества, героиня романа, несгибаемо стойкая Лора, впала в беспамятство и умерла от отчаяния при виде гнетущих перспектив. Романисты не только делают флюгеры политической погоды лучше, чем наши социологи, они еще и с большей точностью предсказывают ее последствия для человечества.

Из литературного творчества в критику Гудмена перешел в основном дар предвидения – неистощимая способность представлять себе новые социальные возможности. Если традиционная социология, впав в преждевременное сенильное слабоумие, довольствуется анализом структур и перегруппировкой функций, Гудмен возвращает приоритет социальным инновациям, что неудивительно для человека, считающего себя литератором и поэтом. Творческий человек, взявшись за критику социальных болячек, обязан играть роль утописта; те, кто не может этого сделать, например, социолог-теоретик, попускают мрачной тирании факта монополизировать дискуссию о человеческом потенциале.