Пол Стретерн: Гегель

Что делать с Гегелем? В конце концов кто-то воззвал к Гёте, состоявшему в должности тайного советника при веймарском дворе и имевшему влияние на власти. Гегеля назначили экстраординарным профессором (что, по мнению некоторых его коллег, лишь констатировало очевидное) с назначением жалованья в размере 100 долларов.

Это позволило ему сосредоточиться на своем великом труде – «Феноменологии духа». Однако феноменальная активность Гегеля не ограничивалась исключительно духом – именно в это время обнаружилось, что его квартирная хозяйка беременна. В биографиях Гегеля этот факт обычно лишь мелькает, как мелькают в его прозе редкие алмазы просветлений. Блеснул и погас, потерялся в мутной путанице. Но здесь не философская система, где истина порой проступает в полной ясности лишь через годы после смерти создателя. Квартирная хозяйка указала пальцем на Гегеля.

Между тем Наполеон расширял границы своих владений в Европе. Конфликт с Пруссией стал неизбежен, и в 1806 г. французские войска вошли в Йену. Гегель, презиравший прусскую бюрократию, приветствовал приход Наполеона. Вряд ли это было отблеском революционного юношеского задора. Скорее, ему слышались шаги самой Истории, подтверждавшей правильность его системы. «Я видел, как по городу проехал Наполеон, этот мировой дух». На следующий день французские солдаты начали грабить и поджигать дома на его улице, и Гегель, с «Феноменологией духа» в кармане пальто, бежал к жившему по соседству профессору. (Судя по объему «Феноменологии духа», пальто у Гегеля было весьма просторным.) Пока французская и германская армии сражались на подступах к городу, он дописывал последние предложения своего шедевра. Из одного источника следует, что, услышав возвращающихся в город солдат, Гегель оторвался от работы, выглянул в окно и спросил: «Кто победил?»

В сражении под Йеной победили французы – к вящей радости Гегеля. Мировой дух продолжил шествие по бездушному миру. Но после битвы университет закрыли, и Гегель снова остался практически без средств. Теперь он мог рассчитывать только на профессорское жалованье. В следующем году была опубликована «Феноменология духа».

По общему признанию, эта книга является самым завершенным и сложным произведением Гегеля. Ранее Кант установил стандарт для германского философского текста – не менее восьмисот страниц, и в данном случае Гегель оказался достойным своего великого предшественника. Но вот в чем он превзошел последнего, так это в многословии. В качестве примера я выбрал одно из самых ясных и коротких предложений: «Между тем подобно тому, как сам дух не есть нечто абстрактно-простое, а есть система движений, в которой он различает себя в моментах, но в самом этом различении остается свободным, и подобно тому, как он вообще расчленяет свое тело по различным отправлениям и каждую отдельную часть тела определяет только для одного отправления, точно так же можно представить себе и то, что текучее бытие его внутри-себя-бытия есть бытие расчлененное и, по-видимому, его так и нужно представлять, потому что рефлектированное в себя бытие духа в головном мозгу само, в свою очередь, есть только средний термин его чистой сущности…» [6]– и это еще не предел.

На первый взгляд этот раздутый из мухи слон может показаться даже забавным. Но после прочтения нескольких сотен страниц подобного текста вам, скорее всего, будет уже не до смеха.

Было бы ошибкой, однако, полагать, что такова вся «Феноменология духа». Автор постепенно ( очень постепенно) подводит нас к апофеозу – описанию Абсолютного Знания. Трудно даже представить себе предложение из более чем полудюжины строк, на всем своем протяжении совершенно лишенное какого-либо смысла. (Хотите – попробуйте.) Но Гегель уже закусил удила и продолжает в таком духе на многие страницы: «Познавание чистых понятий науки в этой форме образований сознания составляет тот аспект их реальности, в ко– тором их сущность, понятие, установленное в ней в своем простом опосредовании в качестве мышления, раскрывает моменты этого опосредования и проявляется, следуя внутренней противоположности».

Гегель называл это «попыткой научить философию говорить по-немецки». Некоторые считают, что ему удалось. Но эта порочная точка зрения оскорбительна для немецкого языка, языка Гёльдерлина и Рильке. Прежде чем учить чему-то философию, Гегелю, возможно, следовало бы самому научиться говорить по-немецки.

Но что это все-таки значит? Нельзя сочинить восьмисотстраничный опус – на любом языке, – чтобы в нем отсутствовал хоть какой-то смысл! Вооружившись этим догматом веры, многие исследователи отважно погружались в пучину гегелевской прозы. Одни выходили из нее марксистами, другие – экзистенциалистами, а третьи не выбирались вовсе (гегельянцы). В конце концов, Гегелю потребовалось десять томов, чтобы вкратце изложить свою философию. (Ожидается, что в новом собрании сочинений Гегеля, которое готовит к выпуску Немецкое научно-исследовательское общество, будет более пятидесяти томов.) Вот почему любая попытка инкапсулировать мысль Гегеля подобна стремлению по маленькой косточке из кончика хвоста динозавра восстановить облик того громадного, неповоротливого чудовища, которому она принадлежала.