dm - ПОЛ СТРЕТЕРН «20 философов за 90 минут»

ПОЛ СТРЕТЕРН «20 философов за 90 минут (каждый)»
СОДЕРЖАНИЕ Аристотель за90минут…………………. 2 Беркли за90минут……………………..69 Блаженный Августин за90минут…………..136 Гегель за90минут……………………..199 Декарт за90минут……………………..269 Деррида за90минут…………………….337 Кант за90минут……………………….430 Конфуций за90минут……………………503 Лейбниц за90минут…………………….571 Локк за90минут……………………….636 Макиавелли за90минут………………….707 Мераб Мамардашвили за90минут…………..789 Ницше за90минут………………………884 Платон за90минут……………………..950 Сартр за90минут……………………..1019 Сократ за90минут…………………….1103 Спиноза за90минут……………………1181 Фома Аквинский за90минут……………..1245 Фуко за90минут………………………1313 Шопенгауэр за90минут…………………1394 Юм за90минут………………………..1468 АРИСТОТЕЛЬ АРИСТОТЕЛЬ ЗА
ВСЯ МИРОВАЯ ФИЛОСОФИЯ ЗА 90 МИНУТ! Введение
Аристотель, вероятно, был первым и вели­чайшим из ученых-энциклопедистов, преуспев­ших во многих областях науки. Он оставил сочи­нения на самые разные темы, от формы морских ракушек до бесплодия, размышлял о природе души и метеорологических явлениях, о поэзии, искусстве, толковании сновидений. Он оставил свой след во всех сферах познания, которых ка
сался (разве что в математике верховенство оста­лось за Платоном и учением платонизма). Поми­мо всего прочего, Аристотель считается основа­телем логики.
Аристотель первым выделил в человеческом познании отдельные категории, что позволило привести в систему наши представления о мире. Однако в последние столетия в связи с развити­ем познания застывшие категориальные структу­ры стали помехой дальнейшему его росту.
Подобная система мышления позволяла зна­нию двигаться вперед только по конкретным, за­ранее определенным путям, многие из которых заводили в тупик. Назрела необходимость абсо­лютно иного подхода. Результатом его явился мир современной науки.
Тот факт, что нам понадобилось более двад­цати веков, чтобы исчерпать аристотелевскую систему мышления, является лишним подтвер­ждением ее глубины и научной состоятельности. Даже закат аристотелевской системы стал толч­ком к возникновению ряда новых будоражащих мысль философских вопросов. С какими еще пределами столкнется в своем развитии челове­ческое познание? Где границы нашего сегодняш­него способа мышления? Что именно можно уви­деть по ту сторону этих границ?
Жизнь и труды Аристотеля На мысе, возвышающемся над деревушкой с названием Стагира, в северной Греции, стоит до­вольно невзрачный современный памятник Ари­стотелю. Бесстрастный взгляд философа направ­лен на покрытые редколесьем холмы, в сторону далекого синего Эгейского моря. Скульптура вы­полнена из белого мрамора. Аристотель одет в тогу и сандалии, в левой руке его — немного сколотый свиток. (Говорят, это повреждение — дело рук ар­гентинского профессора философии, охотника за сувенирами.) Надпись, высеченная на плите по-гречески, гласит: «Аристотель Стагирит».
Аристотель родился в Стагире, но, несмотря на наличие статуи, он появился на свет не в современном селении, носящем то же название. Согласно источникам, он родился недалеко от древней Стагиры, руины которой можно уви­деть и по сей день. После разочаровавшей меня встречи со статуей я отправился на поиски руин. Как мне сказал мальчик, возвращавший­ся домой из школы, они находились где-то ниже по дороге. Взмахом своего черного плаща он указал мне на дорогу, ведущую к побережью.
После часовой изматывающей прогулки вниз по длинной извилистой дороге, где из-за скалис­тых холмов зловеще грохотал гром, меня в конце концов подбросили до Стратони — некоего со­четания пустынного морского курорта и деревуш­ки горняков. По словам плотника, занимавшего­ся ремонтом закрытого кафе в пустом порту, древ­няя Стагира находилась где-то немного севернее старой дороги.
Вскоре мне пришлось обнаружить, что в ок­тябре на этом пути попадается очень мало машин, А осенние бури в этом регионе могут быть доволь­но сильными. Около часа я укрывался под узким навесом скалы, пока проливной дождь хлестал по косогору. Не было ни малейших признаков руин или машин. Мрак постепенно сгущался. Промок­ший насквозь, я с яростью вспоминал статую Аристотеля, которая привела меня в Стагиру. Не ту Стагиру. Эта была не более чем обманом. Со­временная Стагира не имеет абсолютно никаких претензий на то, чтобы называться местом, где родился Аристотель. С таким же успехом можно было бы поставить статую Жанны дАрк где-ни­будь в Новом Орлеане…
Аристотель родился в 384 году до н. э. в древ­ней Стагире на границе с Македонией. В IVвеке до н. э. греки смотрели на Македонию примерно так же, как современные французы — на Вели­кобританию или Америку. Но Македония не сто­яла в стороне от цивилизации. Это была малень­кая греческая колония, основанная на острове Андрос в Эгейском море.
Отец Аристотеля, Никомах, был личным вра­чом Аминты III — македонского царя и деда Алек­сандра Великого. В результате этой связи, которая переросла в дружбу, отец Аристотеля, по-видимо­му, стал богатым человеком. Ему принадлежали имения вокруг Стагиры и в других местах Греции. Юный Аристотель воспитывался в атмосфере изучения медицины, однако его отец рано умер. Ари­стотель уехал в Артаней, греческий полис на по­бережье Малой Азии, где его взял на воспитание двоюродный брат Проксен.
Подобно многим людям, которые стали на­следниками неожиданно для себя, Аристотель вскоре начал тратить деньги. Согласно одной версии, он много спустил на женщин и вино и очутился без гроша в кармане, так что вынуж­ден был даже поступить на военную службу, впрочем, ненадолго.
После этого он вернулся в Стагиру, где за­нялся медициной. Затем, в тридцатилетнем воз­расте, он бросил все это и отправился в Афины для того, чтобы учиться в платоновской Акаде­мии, где и провел восемь лет. Позднее средневе­ковые комментаторы, которые приписывали Аристотелю характер святого, склонялись к тому, чтобы игнорировать эту немыслимую кле­вету. Они были уверены, что Аристотель провел свою молодость совершенно иначе. Согласно этой более скучной (но, признаться, более прав­доподобной) версии, Аристотель попал в Акаде­мию в семнадцатилетнем возрасте. Но даже не-
10
которые из этих источников упоминают о крат­ком периоде в жизни Аристотеля, когда он вел себя как повеса.
Так или иначе, Аристотель вскоре остепе­нился и стал старательно учиться в Академии, где быстро зарекомендовал себя в числе лучших. Вначале простой ученик, в скором времени он приглашен стать одним из коллег Платона. По-видимому, первоначально Аристотель прекло­нялся перед Платоном. Он воспринял платонов­ское учение, которое преподавалось в Академии, и положил его принцип в основу собственной философии.
Но Аристотель был слишком яркой лично­стью, чтобы быть простым последователем кого-либо, будь то даже сам Платон. Когда Аристотель обнаружил, что в работах его учителя есть проти­воречия (или даже — прости Господи — изъяны), он понял, что его задача как мыслителя состоит в их выявлении. Такие наклонности вскоре начали раздражать Платона, й несмотря на то что они никогда не ссорились на людях, источники сви­детельствуют о том, что два величайших ума сво­его времени сохраняли прохладные отношения.
11
Известно, что Платон обращался к Аристотелю не иначе, как «ходячая энциклопедия», а его дом называл «книжной лавкой». Последнее относи­лось к знаменитой аристотелевской коллекции древних свитков. Аристотель приобретал редкие свитки древних авторов и благодаря этому стал одним из первых граждан, у которых была соб­ственная библиотека.
Очевидно, молодой ученик Академии полу­чил значительный доход от унаследованных им имений и вскоре стал известен в Афинах как че­ловек с хорошими манерами, ведущий образ жизни ученого. Традиционно его описывают как высокого тонконогого мужчину, который гово­рил шепелявя. Возможно, для того чтобы ком­пенсировать свои недостатки, он нарядно оде­вался, придерживаясь последней моды, украшал пальцы изящными кольцами. Даже Платон, не будучи бедняком, завидовал его библиотеке. Но несмотря на комфортный и утонченный образ жизни, ранние сочинения Аристотеля (не до­шедшие до наших дней) содержат размышления о тщетности существования и красоте загробно­го мира.
12
Аристотель был более «земным» человеком. Поэтому идеи Платона он пересмотрел с более реа­листической точки зрения. Платон считал, что тот мир, который мы воспринимаем и ощущаем, — лишь видимость. Действительная же реальность лежит в мире идей, которые похожи на образцы, или идеалы. Объекты нашего мира реализуются только через причастность миру идей. Так, напри­мер, конкретный кот, которого я вижу сидящим на стуле, является котом только потому, что он является воплощением определенной идеи (или образца) «котовости». А черен он в силу того, что причастен идее (или идеалу) черного. Действи­тельная реальность находится за пределами на­шего мира — в царстве идей.
В то время как подход Платона был, по су­ществу, религиозным, Аристотель больше скло­нялся к научному, Так, он не считал, что наш мир нереален. Но он также различал первичные и вторичные сущности вещей. По Аристотелю, пер­вичные сущности — это конкретные объекты мира, а вторичные — идеи или образцы. Перво­начально он колебался относительно того, какие из этих субстанций считать первичными, сохра-
13
няя уважение к Платону (старый учитель первич­ными считал идеи). Но постепенно Аристотель все более и более убеждался в том, что реален именно окружающий его мир, и он порвал с точ­кой зрения учителя.
В течение многих лет Аристотель занимался тем, что ставил философию Платона с ног на го­лову. Несмотря на это, его метафизические тео­рии оставались, по сути, адаптацией теорий Пла­тона. Там, где Академик описывал формы как идеи, обладающие отдельным бытием, Аристо­тель видел формы (или универсалии, как он их назвал) как нечто большее, чем сущности, воп­лощенные в субстанции мира, которые не имеют собственного отдельного существования. Арис­тотелю пришлось предложить несколько уничи­жающих аргументов против теории идей Плато­на. В то же время он, по-видимому, не понимал, что те же самые аргументы направлены и против теории универсалий. Похоже, что никто другой этого тоже не заметил. В результате неоплатонизм возобладал в философских доктринах Средневе-' ковья — это стало возможным благодаря транс­формации аристотелевского учения.
14
К счастью, в работах Аристотеля обнаружи­лось много неясных моментов и явных проти­воречий, которые и дали средневековым ученым пищу для бесконечных споров, возникавших из– ' за различных интерпретаций. Именно в таких дискуссиях об ошибках, ересях и неверных, «внушенных дьяволом» толкованиях сохраня­лось представление о философии, в то время как фактически эта область человеческого знания умерла (или, выражаясь более мягко, заснула глубоким сном). Существует версия, что неко­торые противоречия возникли из обычных кан­целярских ошибок — результат того, что сред­невековые доксографы (те, кто переписывали произведения древних авторов. —
имели привычку вписывать свои собственные догадки туда, где в оригинальных текстах, уже порядком поеденных червями, слова было не­возможно разобрать.
Платон умер в 347 году до н. э. После его смерти «должность» главы Академии оказалась вакантной. Полдюжины наиболее способных коллег Платона рассудили, что этот престиж­ный пост должен занимать только один чело-
15
век. К сожалению, они никак не могли прийти к единому мнению относительно кандидатуры (ведь каждый имел в виду прежде всего себя). Аристотель не был исключением. К его недо­вольству, это место в конце концов досталось двоюродному брату Платона, Спевсиппу. Изве­стно, что тот обладал настолько дурным харак­тером, что однажды велел бросить свою собаку в колодец за то, что она лаяла во время его лек­ций. Он покончил жизнь самоубийством после того, как стал всеобщим посмешищем, обменяв­шись мнениями с Диогеном Киником на Агоре. Спевсиппа едва ли можно было назвать ровней по уму человеку, чьи доктрины легли в основу всех серьезных концепций, возникших в следу­ющие два тысячелетия. По распоряжению ново­го главы Академии Аристотель, глубоко оскорб­ленный, уехал из Афин в сопровождении своего друга Ксенократа (еще одного разочарованного кандидата).
По Эгейскому морю Аристотель добрался до города Артаней, в котором он когда-то провел молодость. Теперь там правил евнух Гермий, гре­ческий наемник, который контролировал эту
16
часть Малой Азии. После посещения Афин Гер-мий был очень впечатлен тем, что увидел в Ака­демии, и неудивительно, что он принял Аристо­теля с распростертыми объятиями. Гермий решил сделать Артаней центром греческой культуры, и Аристотель начал советовать ему, что нужно де­лать для того, чтобы это получилось.
Политическая философия Аристотеля состо­ит по большей части из исследований различных типов государств и того, каким образом ими луч­ше управлять. Он хорошо разбирался в полити­ке. Благодаря этому он занял прагматическую позицию, в отличие от идеалистического подхо­да Платона. Платон в
описал, как правитель-философ должен управлять его утопи­ческим государством (которое, как и любая уто­пия, наделе немногим отличалось от тирании). Аристотель же описал способ управления реаль­ным государством, намечая эффективные пути действий, которые во многом предвосхищают теорию Макиавелли.
Аристотель знал, как работает политика и что может быть в ней эффективным. В целом он был уверен в том, что целью государства являются
17
создание и поддержка класса культурных граж­дан — таких, как он сам, — хотя он понимал, что это не всегда возможно. Например, для того что­бы успешно править в тирании, ее глава должен вести себя как и подобает тирану. В таком поли­цейском государстве нет места для той культур­ной элиты, о которой говорил Аристотель. Одна­ко он предполагает, что есть иной путь осуществ­ления власти в тирании: тиран может занять религиозную позицию и проводить сдержанную политику.
Говорят, что этот более мягкий подход Арис­тотель выработал, давая уроки тирану Гермию. По-моему, это маловероятно. Однако я не берусь утверждать, что Аристотель мог отстаивать свои собственные идеи, поддерживая настоящую ти­ранию, которую он описал в леденящих кровь подробностях. С точки зрения Аристотеля, ус­пешное управление тиранией должно быть похо­же на управление кораблем. Любые либеральные культурные занятия должны быть запрещены, а население необходимо держать в страхе и заста­вить работать на строительстве огромных обще­ственных памятников. Для того чтобы граждане
18
оставались бдительными и чувствовали необхо­димость в сильном лидере, нужны периодиче­ские войны. (Как Мы видим, этот аристотелевс­кий анализ оставался актуальным со времен пла­тоновского правителя-философа и вплоть до Саддама Хусейна.)
Аристотель разрабатывал свое политическое учение уже в зрелом возрасте. А в то время, когда он пытался пробудить в Гермии философа, он практически не отступал от теории Платона, ко­торую тот изложил в
Если так, то Аристотель, возможно, просто тактично изменил платоновскую доктрину о правителе-философе. Тирану-евнуху не нужно было самому становить­ся философом, ему было достаточно уверенно следовать советам такового.
Теперь Аристотель предвосхищал Средние века. Несмотря на весь присущий ему снобизм, на него смотрели как на профессора. А потом, к удивлению всех, кто его знал, он влюбился. Объектом его чувств стала девушка по имени Пи­фия, о которой известно, что она принадлежала к окружению Гермия. Кто-то называет ее его сес­трой, кто-то — приемной дочерью. Некоторые
19
источники, которым можно верить во всем ос­тальном, утверждают, что она была наложницей Гермия (должно быть, нечто вроде синекуры (хо­рошо оплачиваемая должность, не требующая особого труда. —
учитывая то, что он был евнухом). Из этих противоречивых высказы­ваний тем не менее следует, что она была дворцо­вой куртизанкой. Был ли это тот самый случай, когда одурманенный профессор влюбляется в своего Голубого Ангела?
Пифия не быладевственницей, когда Арис­тотель женился на ней. Об этом можно судить по следующему заявлению: «После того, как они связали себя брачными узами и назвали друг друга мужем и женой, мужчине или жен­щине не следует быть неверными», — из кото­рого можно сделать вывод, что до этого момента неверность не считается преступлением. Это заявление было найдено среди заметок Арис­тотеля о прелюбодеянии, и кажется, что в та­ких личных вопросах он имел привычку обоб­щать вещи, исходя из своего собственного, до­вольно ограниченного опыта. В заметках о браке он утверждает, что лучшим возрастом для
20
того, чтобы сочетаться браком, являются 37 лет для мужчины и 18 для женщины — как раз то время, когда он женился на Пифии. Блестяще, учитывая то, что воображение не всегда было сильной стороной Аристотеля.
Этот факт вызывает еще больше иронии, если посмотреть, как в своей «Поэтике» Аристотель приводит описание всей литературы, появившей­ся к тому времени, тогда как Платон, который был самым поэтически одаренным философом, пред­лагал вообще запретить поэтов. (Что хотел тем самым скрыть Платон. — остается лишь догады­ваться.) Аристотель был высокого мнения о по­эзии, он утверждал, что она имеет большее зна­чение, чем история, так как более философична. История имеет дело с конкретными событиями, в то время как поэзия ближе к универсальному. Здесь Аристотель явно противоречит себе и по­вторяет за Платоном. Однако его знаменитое ут­верждение о том, что трагедия «посредством со­страдания и страха совершает очищение», оста­ется основным подходом к пониманию изменяющегося, но имеющего непреходящую важность опыта трагической драмы.
21
Имея глубокий и серьезный характер, Арис­тотель все же меняется, когда дело доходит до комедии. По его мнению, комедия есть подража­ние низшему сорту людей, а смех и нелепость — это просто безболезненная форма уродства. Эс­тетика может только попытаться упорядочить хаос, создаваемый искусством, и теоретики ко­медии, как правило, заканчивают на банановой кожуре. Аристотель не был исключением, напи­сав: «Начну с того, что комедия не воспринима­ется всерьез».
Вскоре после свадьбы Аристотель основал школу в Ассосе. Три года спустя он переехал в Метилены, на остров Лесбос, где основал дру­гую школу. Известно, что к этому времени он сильно заинтересовался классификацией расте­ний и животных. Одним из его излюбленных мест для охоты за образцами было не что иное, как побережье не имеющего выхода к морю Йер-ского залива. Спокойные голубые воды у под­ножия горы Олимп выглядят так же идиллично сегодня, как, должно быть, и тогда. Весной эти склоны покрываются разноцветным ковром цветов, а во времена Аристотеля там наверняка
22
водились волки, дикие кабаны, рыси и даже мед­веди. Это был первый рай натуралиста для пер­вого в истории натуралиста. В своих работах о природе Аристотель попытался обнаружить иерархию родов и видов, но объем исследования оказался слишком велик. Он был убежден, что у природы есть цель и что каждая черта животно­го выполняет свою функцию. «Природа не де­лает ничего напрасного», — утверждал он. Про­шло около двух тысячелетий, прежде чем био­логия обратилась к этому замечанию и ответила теорией эволюции Дарвина.
К этому времени Аристотель заработал репу­тацию величайшего во всей стране мыслителя. Филипп Македонский уже завоевал Грецию и объединил ее конкурирующие друг с другом по­лисы в суверенное государство. Он пригласил Аристотеля стать учителем его маленького непо­слушного сына Александра. Так как отец Арис­тотеля был личным врачом и другом отца Филип­па, мыслителя считали членом семьи, и он чув­ствовал себя обязанным принять это царское предложение. Он нехотя отправился в столицу Македонии Пеллу.
23 Сейчас Пелла представляет собой поле, усе­янное камнями и кусочками мозаики, с полудю­жиной колонн. Она находится в стороне от ожив­ленной дороги, ведущей от Салоников к запад­ной границе Греции. Это на удивление не впечатляющее место, если учесть, что там нахо­дилась первая столица Древней Греции; а позже, после того как Александр Великий начал кампа­нию по достижению мирового господства, она даже претендовала на то, чтобы называться пер­вой (и последней) столицей известного к тому времени мира.
Здесь в 343 году до н. э. один из самых вели­ких умов в истории пытался обучить одного из известных истории мегаломанов. Аристотелю было 42, Александру — 13, но неудивительно, что в выигрыше остался второй. Смекалистый мо­лодой ученик не научился абсолютно ничему из того, что преподал ему учитель за три года их об­щения. Аристотель был убежден в исключитель­ности греческой нации. Лучшим лидером в его глазах мог бы стать герой гомеровского эпоса, такой как Ахиллес, дух которого раскрывался в позднейших достижениях греческой цивилиза-
24
ции. Еще он верил, что человеческий разум таит в себе возможность покорения целого мира. Никто не отрицает того, что Александр нашел в этом необъяснимое сходство со своими плана­ми, даже если он и не оказался таким, каким его хотел видеть Аристотель. Но мы можем только строить догадки по поводу совместной работы этих двух людей, о которой известно до смеш­ного мало.
Наверняка мы знаем то, что в качестве платы за свои услуги Аристотель попросил Филиппа за­ново отстроить его родной город, Стагиру, кото­рый по случайности был разрушен во время од­ного из походов Филиппа на полуостров Халки-да. Есть свидетельство того, что пока Александр был в своем великом походе, он отсылал своему старому учителю различные неизвестные расте­ния и животных, чтобы тот внес их в свою клас­сификацию. Садоводы полагают, что именно та­ким образом первые рододендроны попали в Ев­ропу из Средней Азии. Если это так, то Аристотель, должно быть, ошибся в классифика­ции этого вида: «рододендрон» переводится с древнегреческого как «розовый куст».
25
В 336 году до н. э. Филипп Македонский был убит, и его шестнадцатилетний сын Алек­сандр унаследовал трон. После быстрого устра­нения всех других возможных претендентов и организации нескольких предварительных мол­ниеносных походов по Македонии, Албании, вверх по Болгарии и по Дунаю и вниз по Гре­ции (по пути превратив Фивы в дымящиеся ру­ины) Александр начал кампанию по завоеванию всего известного к тому времени мира. Это включало Северную Африку и Азию вплоть до Ташкента и северной Индии. К счастью, Арис­тотель в своих уроках географии не упоминал Китая, существование которого было еще не из­вестно Западу.
Между тем Аристотель вернулся в Стагиру. Но прежде чем покинуть Пеллу, он порекомен­довал Александру на пост придворного интеллек­туала своего двоюродного брата Калисфена. Этот жест щедрости оказался для Аристотеля роковым. Калисфен был болтлив, и Аристотель предосте­регал его от излишней разговорчивости при дво­ре. Во время своего похода Александр взял Ка­лисфена с собой в качестве своего официального
26
историка. Но пока они пробивали себе путь че­рез Персию, Калисфен «доболтался» до обвине­ния в измене. Александру пришлось запереть его .в клетке, и пока его тащили в ней по пустыне, он изнемогал от жары, тело покрылось язвами, по нему ползали насекомые… Это продолжалось до тех пор, пока Александру не стало настолько про­тивно на него смотреть, что он приказал бросить бедолагу льву на съедение. Как и у всех мегало-манов, у Александра был свой психический не­достаток: в казни Калисфена он обвинил Арис­тотеля. Говорят, царь уже собирался приказать убить Аристотеля, но вместо этого отправился покорять Индию.
Прожив пять лет в Стагире, Аристотель вер­нулся в Афины. В 335 году до н. э. умер Спевсипп, и место главы Академии вновь освободилось. На этот раз оно досталось старому другу Аристоте­ля, Ксенократу, который обладал суровым и сте­пенным характером, несмотря на то что в свое время его наградили золотой короной «за доб­лесть, проявленную на Пиру Кувшинов». (Ксе-нократ умер спустя 20 лет, оступившись в темно­те и упав в колодец.)
27
Аристотель был настолько обижен из-за того, что место главы опять досталось не ему, что решил основать свою собственную школу. Он создал ее в большом гимнасии за городскими стенами, у под­ножья горы Ликабетт. Гимнасии относился к близ­лежащему храму Аполлона Ликейского (Аполло­на в облике волка). Таким образом школа Арис­тотеля получила название Ликея. Это название сохранилось и сегодня, например, во французс­ком языке используется слово
однако не совсем ясно, почему именно именем великой аристотелевской школы также называют танце­вальные залы и театры. Конечно, в Ликее Арис­тотеля преподавалось множество предметов, но бальные танцы и актерское мастерство не полу­чали официального статуса академических дис­циплин вплоть до XX века.
Ликей напоминал современный универси­тет гораздо больше, чем Академия. В совет уче­ников каждые 10 дней избирался новый глава, отдельные факультеты боролись за учеников, и даже предпринимались попытки проводить за­нятия по расписанию. Ликей занимался науч­ными исследованиями в различных отраслях,
28
доверяя результаты этих исследований учени­кам; Академия же давала достаточные знания в области политики и права, так что впоследствии ее ученики могли стать правителями полисов. Ликей был своеобразным институтом передо­вых исследований своего времени, тогда как Академия больше походила на Оксфордский университет или Сорбонну, какими они были в ХГХ веке.
Разница между Ликеем и Академией удачно показывает различия систем Платона и Аристо-. теля. Если первый написал
то вто­рой предпочел собрать копии конституций всех греческих городов-государств и выбрать из них наилучшие положения. Если полису требовалась новая конституция, то его граждане обращались именно в Ликей. Никто и не пытался создать Го­сударство (как описал его Платон). К несчастью, один человек показал, что исчерпывающее поли­тическое учение Аристотеля излишне. Это был не кто иной, как самый худший его ученик, Алек­сандр. Мировое устройство менялось навсегда: новая империя Александра положила конец го­родам-государствам, похоже, также как и совре-
29
менные континентальные конфедерации разру­шают систему независимых национальных госу­дарств. Кажется, ни Аристотель, ни кто-либо иной из созвездия интеллектуалов афинских школ не заметил этой великой исторической пе­ремены — упущение, которое не минуло и интел­лектуалов XX века от Маркса до Ницше, которые, в свою очередь, не смогли увидеть превосходство Соединенных Штатов.
Аристотель читал лекции во время прогулок с учениками, поэтому школа его последователей стала известной как
(те, кто ходи­ли туда-сюда). Некоторые, однако, утверждают, что они получили такое название потому, что их учитель читал лекции в крытой сводчатой гале­рее гимнасия (известной как Перипатос).
Аристотелю приписывается основание логи­ки (прошло более двух тысяч лет, прежде чем по­явился другой логик такого же масштаба); он был практически равным Платону метафизиком, но превзошел своего учителя в этике и эпистемоло­гии. (Несмотря на это, Платон все равно имеет преимущество перед ним как основоположник этих наук. Возможно, Аристотель и возвысился
30
за счет ответов, но Платон был единственным, кто видел основные вопросы, которые нам следует задавать в первую очередь.)
Самое замечательное открытие Аристотеля относится, пожалуй, к сфере логики. Помимо прочего, он создал этот предмет. Аристотелю ло­гика виделась основой, на которой базируется все обучение. Платон понимал, что знание должно открываться диалектически (путем разговорного спора, вопросов и ответов), но именно Аристо­тель формализовал и расширил этот метод откры­тием силлогизма. Согласно Аристотелю, силло­гизм показывает, что «когда утверждаются опре­деленные вещи, можно показать, что нечто иное, чем то, что утверждается, следует с необходимо­стью». Например, у нас есть два высказывания:
Все люди смертны. Все греки — люди. Можно сделать вывод, что
Все греки смертны. Это логически необходимо и несомненно. Аристотель выделял несколько видов силлогиз­ма, включая отрицательные или ограниченные случаи, но все они имеют одну и туже основную
31
структуру. За большей посылкой следует меньшая, которая ведет к заключению. Таким образом: Ни один философ не является болваном. Некоторые люди—философы. Поэтому некоторые люди не являются болванами.
Этот вид аргументации кажется слишком гро­моздким и приводящим к запутанным мыслям. Но в свое время он свидетельствовал о решитель­ном прорыве в человеческом мышлении — эта величина оставалась непревзойденной по сей день. Нельзя сказать, что у силлогизма нет опре­деленных недостатков. Например: Все лошади—животные. У всех лошадей естъ копыта. Таким образом,у некоторых животных естъ копыта.
Этот аргумент будет истинным только в том случае, если в мире существует такая вещь, как лошадь. Как это можно показать на примере дру­гого силлогизма, имеющего ту же структуру: Все единороги—лошади. У всех единорогов естъ рога. Таким образом,у некоторых лошадей естъ рога. 32
Аристотель назвал свою логику «аналитика», что означает «распутывание». Каждая наука, или отрасль знания, должна была начинаться с первых принципов, или аксиом. От них логически (или распутывая) можно было вывести ее истины. Эти аксиомы определяли область задач для того или иного предмета, отделяя его от не относящихся к делу и несовместимых элементов. Биология и по­эзия, к примеру, начинались с общих для обеих этих наук посылок. Так, биология не занималась мифическими зверями и не нуждалась в поэтиче­ской форме. Этот логический подход сделал веро­ятным появление целых отраслей знания, дав им возможность для открытия множества собствен­ных истин. Прошло два тысячелетия, прежде чем эти определения стали излишними, сдерживаю­щими развитие человеческого познания.
Мышление Аристотеля оставалось филосо­фией и по прошествии многих столетий, а в Сред­ние века оно стало расцениваться как проповедь, предотвращая дальнейшее развитие. Хотя мыш­ление Аристотеля и выстроило интеллектуальную цитадель средневекового мира, но не его вина, что она стала тюрьмой.
33
Сам Аристотель этого никогда бы не позво­лил. Его работы засорены различного вида не­совместимыми вещами, которые демонстриру­ют постоянное развитие мысли., Он предпочи­тал научное исследование условий мира простым рассуждениям о его природе. Даже в его ошибках подчас можно обнаружить поэти­ческий инсайт (озарение): «злость — это бур­ление крови вокруг сердца», «глаз является го­лубым, потому что на него действует небо». Как настоящий грек, в образовании он видел даль­нейший путь развития человечества, верил, что образованный человек отличается от необразо­ванного «так же, как живой от мертвого». Од­нако его понимание места образования не было поверхностно-оптимистическим: «Это украше­ние в благополучии и убежище в бедствии». Должно быть, в конце своей жизни он был не­много педантом, но он ясно показывает, что знает, что такое страдание. Он оставался учи­телем на протяжении всей своей жизни и ни­когда не стремился к управлению людьми, од­нако ни один человек в истории не имел столь продолжительного влияния на мир. 34
Нам повезло в том отношении, что Аристо­тель, по-видимому, был хорошим человеком. Он видел цель человечества в достижении счастья, которое он определял как актуализацию всего са­мого лучшего, на что мы способны. Но что такое это лучшее? По мнению Аристотеля, причиной этого (т. е. лучшего. —
является выс­шая способность человека. Поэтому «лучший (и счастливейший) человек проводит как можно больше времени, актуализируя ту причину, кото­рая еще находится в теории». Это довольно наи­вная точка зрения профессора о природе счастья: гедонизм, преследуемый чисто теоретически. Не­многие в реальном мире подошли бы под это оп­ределение (в том числе и те, кто не кажутся более счастливыми, чем обыватель, наслаждающийся лотерейным выигрышем).
Похожие возражения относятся и к мнению Аристотеля о том, что мы должны актуализиро­вать лучшее в нас. Сомнительно, что его знаме­нитый ученик Александр имел целью актуализа­цию всего самого хорошего, что было в нем, пу­тем причинения страданий и неся смерть несчетному количеству людей. Также можно
35
поспорить и с тем, что Аристотель стремился контролировать подобные выходы за пределы морали с помощью своей знаменитой теории золотой середины.
Согласно этой идее, каждая добродетель есть не что иное, как середина между двумя крайно­стями. Это напоминает традиционную грече­скую концепцию сдержанности, упоминавшую­ся уже в работах Гомера, который творил на пять столетий раньше Аристотеля и описал события, которые имели место за тысячу лет до рождения философа. Ранним грекам (равно и поздним древним грекам) была очень нужна концепция сдержанности. «Ничего слишком» — это выра„ жение вскоре было принято как одна из самых влиятельных максим для руководства в моральг ной области. Такова была их избыточная энергия, которая часто приводила к излишествам, пока не была направлена в мирное русло. Неуравновешен­ное и разгульное поведение ассоциировалось с поклонниками культа Диониса; темные аспекты этого характера и ритуала сохранились в грече­ской трагедии; террор и суеверия — вот обратная сторона ранней классической эры. Чтобы из та-
36
кого хаоса смогли появиться философия, матема­тика и художественное мастерство, была необхо­дима высшая форма сдержанности.
Характерно, что Пифагор даже предприни­мал попытку измерить эту сдержанность матема­тически, так, чтобы можно было вычислить се­редину между двумя крайностями. Все, что было сверх меры или принципиально неизмеримо (как, например, бесконечность), считалось злом. Точ­ность стала расцениваться как благо. (Наиболее сильные элементы этого до сих пор узнаваемы в западной философии.)
Платону было присуще многое из этого, так как он имел склонность ко всему математическо­му и абстрактному. Аристотель, напротив, проти­вился математическому подходу к морали. Добро нельзя определить из одних только абстрактных соображений; оно более близко к гармонии в ис­кусстве. Моральная добродетель была серединой между двумя крайностями, но нахождение этой середины зависело больше от природы человека и той ситуации, в которой он оказывался. Убийство человека на поле сражения — совсем не то же са­мое, что убийство в мирное время; но и в мирное
37
время, если вы убиваете человека, соучаствуя в ограблении, и если выделаете это потому, что он очень сильно вас обидел, — это две абсолютно разные вещи. Вместе с аристотелевским видени­ем гармонии возникла необходимость в элемен­те относительности. И это также было проявле­нием сдержанности.
Трудность возникнет, если попытаться опи­сать этутеорию морали подробнее. Если, соглас­но концепции золотой середины, каждая добро­детель находится между двумя крайностями, то как можно определить эти крайности? Без пыла античных греков, без опасной близости к преде­лу такая доктрина не может привести ни к чему, кроме посредственности или вербального мани­пулирования. Изобретательно, но бесполезно в этическом плане то, что правду можно назвать половиной пути от лжи до исправления неправ­ды. (Аристотель не придерживался этой точки зрения, но ему пришлось бы смириться с утвер­ждениями такого рода для того, чтобы заполнить пробелы в этой аргументации.)
Когда Аристотель был уже в зрелом возрас­те, умерла его жена Пифия. Очевидно, жена была
38
нужна ему, так как он вновь женился — на своей служанке Герпиллии, которая была матерью его первого сына Никомаха. В 323 году до н. э. весть о том, что Александр умер в Вавилоне во время затянувшегося пира со своими генералами, дос­тигла Афин. Афиняне надолго затаили обиду на необразованных македонян, под контролем ко­торых находились длительное время, и смерть Александра позволила выплеснуть накопивши­еся чувства. Аристотель, который родился в Ма­кедонии и был известен как воспитатель ее дос­тойнейшего сына, стал жертвой этой волны ан­тимакедонских настроений. Его привлекли к суду по подложному обвинению в непочтитель­ности к богам, так как за 20 лет до этого он на­писал хвалебную речь на смерть своего покро­вителя Гермия Артенейского. Там были такие строчки: «Сыны богов стремились к тебе,  Герои с небес возвращались на землю — Все ради любви твоей и чтобы тебя лицезреть».
Их едва ли можно назвать непочтительными, но толпа жаждала крови. Если бы Аристотель ос­тался на процессе, его бы наверняка приговори-
39 ли к смерти. Но Аристотель был сделан не из того теста, что Сократ; он не хотел становиться муче­ником. Он поступил разумно, сбежав из города, и не позволил Афинам тем самым «совершить еще одно преступление против философии».
Это было непростое решение. Оно влекло за собой расставание с любимым им Ликеем на­всегда. Лишенный своей библиотеки и доступа к своему исследовательскому архиву, старый фи­лософ вновь вернулся в унаследованные им от отца владения в Халкиде. Этот город находится в 30 милях к северу от Афин на длинном острове Эвбея, в том месте, где остров отделяется от большой земли узким каналом. В водах этого канала происходили необъяснимые вещи. Не­смотря на то что в Эгейском море не наблюда­ются приливы и отливы, внезапно по каналу пробегают быстрые течения, изменяющие на­правления безо всякой на то причины до 12 раз за день. Местное предание говорит о том, что Аристотель провел много дней, ломая голову над объяснением этого феномена, а когда впервые в жизни понял, что не может решить эту задачу, он бросился в воду и утонул.
40
Более надежные исторические источники сообщают, что Аристотель умер в 322 году до н. э. в возрасте 63 лет, через год после приезда в Хал-киду. Считается, что он скончался от болезни желудка, но один источник все же утверждает, что он покончил жизнь самоубийством, выпив ако­нит — ядовитый экстракт из волчьих ягод. В то время его иногда использовали как лекарство, что позволяет предположить, что это скорее могла быть случайная передозировка, чем преднамерен­ное самоубийство. Но возможно, что горькое ра­зочарование, вызванное потерей Ликея, привело его к той черте, за которой он уже не считал себя достойным жизни.
Свое завещание Аристотель начинает бес­смертными словами: «Все будет хорошо, но в слу­чае, если все же что-то случится…» Продолжает он свою последнюю волю описанием наставле­ний по заботе о его детях и дарованием свободы своим рабам. Затем он сообщает своему душе­приказчику, что если Герпиллия снова захочет выйти замуж, «то ее не следует отдать за кого-то недостойного». Считается, что автор этого доку­мента был по большей части прозаичным и сдер-
41
жанным человеком, его характер совершенно не испортила слава гения. Он заканчивает завеща­ние просьбой отдать часть его средств на установ­ку в Стагире статуй Зевса и Афины в натураль­ную величину.
Я не обнаружил и следа от этих статуй, ког­да наконец-то добрался до разрозненных, омы­тых дождем руин древней Стагиры. Это про­изошло несколько лет назад в злополучный не­приветливый день, к самому окончанию грозы. Пока я блуждал по богом забытым холмам, я поймал себя на мысли о том, как Аристотель описывал природу комедии. Согласно ему, смешная нелепость — это всего лишь форма без­болезненного уродства. Окоченев от холода и будучи не самого приятного вида, я подумал, что все же осталось кое-что непознанное в аристо­телевской мысли, по крайней мере в той облас­ти, куда он относил нелепость.
Оригинальность Аристотеля остается непре­взойденной в истории философии. Несмотря на это, он все-таки пострадал от старого философ­ского заблуждения, которое существует и по сей день. Согласно Цицерону: «Аристотель критико-
42
вал предшествовавших ему философов, которые думали, что их интеллектуальных достижений было достаточно для того, чтобы завершить фи­лософию раз и навсегда. Он был убежден в том, что они либо были слишком глупыми, либо слиш­ком тщеславными, раз думали таким образом. Однако он был уверен, что раз уж в философии произошло так много успешного всего за не­сколько лет, то в скором времени она должна по­дойти к своему концу». 43
Послесловие
Аристотель, вынужденный покинуть Афины в 323 году до н. э,, оставил руководство Ликеем наТеофраста. Согласно одному источнику, Теоф-раст был влюблен в сына Аристотеля, своего уче­ника, но Аристотель, по-видимому, не считал, что этот факт дисквалифицирует коллегу и преемни­ка. Теофраст продолжил дело учителя, школа пе­рипатетиков вскоре начала оправдывать свое имя,, ученики путешествовали по миру и распростра­няли учение Аристотеля.
Прошло не менее трех столетий с момента смерти Аристотеля, прежде чем его труды приоб­рели вид, знакомый нам сегодня. Все работы Ари­стотеля можно разделить на две группы — те, ко-
44
торые он собирался представить публике, и лек­ционные пометки, которые он делал исключи­тельно для себя. Ранние работы были утеряны, и до нас дошли только более поздние. В оригинале они представляли собой фрагменты и исчисля­лись сотнями свитков. Андроник Родосский, пос­ледний руководитель Ликея, собрал эти работы воедино, классифицировав по темам. Именно Андронику мы обязаны появлением слова
такое название он дал ряду трактатов Аристотеля. Эти работы изначально не имели никакого названия, а просто следовали по поряд­ку за работами по физике, поэтому Андроник озаглавил их как «то, что после физики», что по-древнегречески и означает «метафизика». Рабо
ты этого раздела состояли из рассуждений Арис­тотеля об онтологии (природа и сущее) и о ко­нечной природе вещей. Вскоре именно это и стали отождествлять с названием работ — мета­физикой. Таким образом, это слово, которое сто­летия спустя стало синонимом философии, по­началу не имело ничего с ней общего. Как и сам термин «философия», оно началось с ошибки и продолжило развиваться в этом ключе. 45
В классическую эпоху Аристотель еще не считался великим греческим философом (также как Сократ и Платон). Во времена Римской им­перии Аристотель приобрел известность в каче­стве логика, но остальная часть его учения нахо­дилась в «тени» неоплатонизма, который разви­вался, отчасти ассимилируя и аристотелевское учение. Далее эти учения были использованы хри­стианством.
Христианские мыслители быстро осознали пользу от аристотелевской логики; Аристотель' стал верховным авторитетом в философии. Его логика была последним аргументом, к которому обращались во время теологических споров в Средние века. Честолюбивые интеллектуалы из монашеской среды с удовольствием копались в логических аргументах, лучшие умы использова­ли этот метод для вычисления ересей. Несомнен­ная с теологической точки зрения логика Арис­тотеля стала, таким образом, неотъемлемой час­тью христианского канона.
Параллельно европейской христианской вет­ви развития аристотелевской мысли существова­ла другая, не менее важная, восточная ветвь, ко-
46
торая в свое время оказала сильное влияние на средневековую Европу.
В начале I тысячелетия н. э. основная часть работ Аристотеля была неизвестна западному миру. Только на Ближнем Востоке схоласты про­должали изучать его философию в полном объе­ме. В VII веке на арену мировой истории вышел ислам, за ним последовали арабские завоевания всего Среднего Востока. Исламские мыслители быстро поняли плюсы работ Аристотеля, не об­наружив в них ничего неприемлемого с точки зре­ния их веры, и начали толковать их для своих це­лей. Вскоре учение Аристотеля было поглощено исламской философией настолько, что почти полностью потеряло свой первоначальный смысл. Именно арабы первыми поняли, что Ари­стотель был одним из величайших философов. Пока западный мир был погружен в тьму Сред­них веков, исламский мир продолжал интеллек­туально совершенствоваться. Такие слова, как
указываютнато, что Запад многое унаследовал от Востока. Но самым значительным заимствованием были арабские цифры, так как на Западе использовались рим-
47
ские, что очень усложняло математику и ограни­чивало ее развитие. К примеру, попробуйте раз­делить LXXXVH HaXLIV, используя только рим­ские цифры. А при более тонких расчетах неудоб­ства использования этой системы становились еще очевиднее. Недаром в историю математики вошел один-единственный римлянин—римский солдат, убивший Архимеда.
На Востоке аристотелевская философия раз­вивалась двумя великими исламскими схоласта­ми. Абу Аки Аль-Хусейн ибн Абд Аллах ибн Сина (к счастью для нас, он известен как Авиценна) родился в Персии в конце X века и стал известен как великий ученый-философ исламского мира. Его объемистые труды по медицине считались лучшими в истории человечества, он предпринял благородную попытку избавить этот предмет от дурной славы знахарства и шарлатанства, от ко­торой медицина вряд ли когда-либо избавилась бы самостоятельно. Авиценна даже попытался исправить те места в работах Аристотеля, кото­рые казались ему неубедительными. Он также рассмотрел те вопросы, мимо которых прошел в свое время Аристотель, и ответил на них в духе
48
Стагирита. Его попытки систематизировать ари­стотелевскую мысль выглядят достаточно про­фессиональными и действительно порой помо­гают «свести концы с концами». К сожалению, все спорное и неоднозначное в работах Аристо­теля, все призванное будить мысль исследовате­ля Авиценна просто вычеркнул. Аристотель це­нил эту неоднозначность, полагая, что он не мо­жет знать всего, Авиценна так не считал.
Вторым великим исламским комментатором Аристотеля является Аверроэс, живший в XII сто­летии в мавританской части Испании и бывший персональным врачом-философом халифов Кор­добы. Аверроэс был убежден в том, что филосо­фия, и в особенности философия Аристотеля, есть реальный путь к истине, что религиозные откровения — просто низшая ступень на пути воссоединения с Богом. Знание причины он ста­вил гораздо выше веры. (Прошло не менее пяти веков, прежде чем эти еретические мысли дошли до сознания христианской Европы.)
Однажды халиф обратился к Аверроэсу, за­дав ему вопрос о существовании высших сил. Философ был вынужден признать, что у него нет
49
ответа на этот вопрос (здоровую интеллектуаль­ную позицию не всегда стоит озвучивать, если халиф вас нанял для того, чтобы вы отвечали на его вопросы). К счастью, халиф с уважением от­несся к такой позиции Аверроэса и отправил его найти ответ у Аристотеля.
В течение следующих 30 лет Аверроэс напи­сал несчетное количество комментариев, истол­ковывая Аристотеля. Он поступил разумно, что не нашел ответа на вопрос халифа: последний уже высказался на эту тему. Но Аверроэс сформули­ровал несколько собственных ответов, опираясь на аристотелевские аргументы для поддержки своей точки зрения (которая во многом проти­воречила аристотелевской).
Это был подход к Аристотелю, который об­ратил на себя внимание средневековых христи­анских схоластов. Они быстро осознали, что его можно использовать для преследования еретиков. Переводы комментария Аверроэса появились в Париже, образовательном центре того времени. Но у аверроистов (как стали называться привер­женцы этого метода) вскоре начались серьезные проблемы. Церковь принимала Аристотеля, но
50
новые толкования его не выглядели ортодоксаль­ными. Противопоставляя разум и веру, нельзя под­вергать сомнению примат веры. Аверроисты по­няли, что их собираются объявить еретиками, и единственным способом, с помощью которого они могли защитить себя, было использование аргу­ментов из того же источника, откуда и пошла их ересь, а именно — из произведений Аверроэса.
К счастью, положение спас ФомаАквинский, величайший средневековый схоласт, который су­мел найти компромисс. Он предложил следую­щее. Разум действительно должен быть свобод­ным, чтобы работать согласно своим собствен­ным непоколебимым законам, но таковым он может быть только в рамках веры. Разум — ничто без веры.
Аквината очень привлекала философия Ари­стотеля, и он быстро понял ее главную ценность. Он посвятил большую часть своей жизни приве­дению аристотелизма в соответствие с церковным учением. В конце концов ему удалось сделать уче­ние Аристотеля основой христианской теологии. Это было разрушением аристотелевской филосо­фии . Католическая церковь признала учение Ари-
51
стотеля — в интерпретации Аквината — истин­ным, таким, которое не может быть оспорено под страхом обвинения в ереси (и по сей день это так). Многое в философии Стагирита имеет отноше­ние к миру природы, являясь поэтому наукой. В науке, как и в философии, делаются утверждения, которые кажутся истинными, а затем оказывают­ся ложными. По мере того как растут наши зна­ния о мире, истины должны меняться. Утверж­дая, что работы Аристотеля являются истиной в последней инстанции, церковь загнала себя в угол. Конфликт между церковью и миром науки стал неизбежным. Аристотель не виноват в воз­никновении конфликта между разумом верой. Таковой получил разрешение лишь в XX веке. Этот конфликт странным образом воскресает, как легендарный Дракула, когда на мир знания опус­кается ночь. Идущий и ныне в некоторых штатах США спор между дарвинизмом (теория эволю­ции) и креационизмом (вера в истинность биб­лейской теории происхождения человечества) можно назвать примером такого воскрешения.
Аристотелевское учение исчерпало себя, одна­ко Аристотель все еще играет роль в философии
52
нашихдней. Современный американский философ Томас Кун, глубокий почитатель Аристотеля, был очень озадачен, когда обнаружил, что гений такой величины все же допустил ряд ошибок. Например, хотя многие ранние философы не сомневались в том, что Земля вращается вокруг Солнца, Арис­тотель оставался убежденным геоцентристом — эта ошибка была помехой развитию астрономии на протяжении пятнадцати веков. Науку тормози­ла и уверенность Аристотеля в том, что мир состо­ит из простых элементов: земли, воздуха, воды и огня. Исследование Куном ошибок Аристотеля привело его к понятию о парадигмах, которое про­извело революцию в философии науки и приме­нялось даже вне этой области.
По Куну, своими заблуждениями Аристотель обязан способу видения мира, принятому его современниками. Для древних греков мир — это совокупность отдельных качеств. При таком под­ходе они
прийти к ряду неверных заключений, таковые проникли даже в филосо­фию Аристотеля.
Неизбежный вывод, который следует сделать из концепции Куна о парадигмах, таков: не су-
53
ществует «истинного» пути рассмотрения мира, это касается как науки, так и философии. Выво­ды, к которым мы приходим, зависят от тех уста­новок (парадигм), которые мы принимаем, оттех «очков», через которые мы смотрим на мир. Дру­гими словами, истины в последней инстанции попросту не существует.
Из сочинений Аристотеля
Мы ведем войну, чтобы жить в мире.
Объект жизни
Всякое искусство и всякое учение, а равным образом поступок и сознательный выбор, как принято считать, стремятся к определенному бла­гу. Поэтому удачно определяли благо как то, к чему все стремится. В целях, однако, обнаружива­ется некоторое различие, потому что одни цели — это деятельности, другие — определенные отдель­ные от них результаты. В случаях, когда опреде-
1
55
ленные цели существуют отдельно от действий, результатам естественно быть лучше соответству­ющих деятельностей. Так как действий, искусств и наук много, много возникает и целей. У враче­вания — это здоровье, у военачалия — победа, у хозяйствования — богатство.
Никомахова этика, кн. 1,1094а 1
Человеческое благо представляет собой дея­тельность души сообразно добродетели, а если добродетелей несколько — то сообразно наилуч­шей и наиболее полной и совершенной. Добавим к этому: за полную человеческую жизнь. Ведь одна ласточка не делает весны, и один теплый день тоже; точно так же ни за один день, ни за краткое время не делаются блаженными и счаст­ливыми. Никомахова этика, кн. 1,1098а 16-19
Трагедия есть подражание действию важно­му и законченному, имеющему определенный объем, (…) и совершающееся посредством со­страдания и страха очищение подобных страстей. Поэтика, 1449b 24-28
56 Тот, кто изучает предметы в рассмотрении их первичного образования, будь то государство или нечто иное, достигнет наиболее ясного представ­ления о них.
Политика, 1252а 24—25
Из всего сказанного явствует, что государство принадлежит к тому, что существует по природе… Только человек способен к восприятию таких понятий, как добро и зло, справедливость и не­справедливость и т. п. А совокупность всего это­го и создает основу семьи и государства.
Политика, 1253а 2—18 Первичным по природе является государство по сравнению с семьей и каждым из нас; ведь не­обходимо, чтобы целое предшествовало части. Уничтожь живое существо в его целом, и у него не будет ни рук, ни ног, сохранится только наи­менование их, как если бы они были из камня. Всякий предмет определяется совершаемым им действием и возможностью совершить это дей­ствие; раз эти свойства у предмета утрачены, нельзя уже говорить о нем как таковом: останет-
57
ся только его обозначение. Итак, очевидно, го­сударство существует по природе и по природе предшествует каждому человеку; поскольку пос­ледний, оказавшись в изолированном состоя­нии, не является существом самодовлеющим, то его отношение к государству такое же, как от­ношение любой части к своему целому. Атот, кто не способен вступить в общение или, считая себя существом самодовлеющим, не чувствует по­требности ни в чем, уже не составляет элемента государства, становясь либо животным, либо бо­жеством. "
Во всех людей природа вселила стремление к государственному общению, и первый, кто это общение организовал, оказал человечеству вели­чайшее благо. Человек, нашедший свое заверше­ние, — совершеннейшее из всех живых существ, и, наоборот, человек, живущий вне закона и пра­ва, — наихудший из всех, ибо несправедливость, владеющая оружием, тяжелее всего; природа же дала человеку в руки оружие — умственную и нравственную силу, а ими вполне можно пользо­ваться в обратную сторону. Поэтому человек, ли­шенный добродетели, оказывается существом
58
самым нечестивым и диким. Понятие справедли­вости связано с представлением о государстве, так как право, служащее мерилом справедливости, является регулирующей нормой политического общения.
Политика, 1253а25-40
Сторонники демократии утверждают, что справедливо то, что будет решено большинством, а сторонники олигархии считают справедливым решение, которое будет вынесено теми, кто вла­деет большой собственностью… Но и в том, и в другом случае мы имеем дело с неравенством и несправедливостью: если признавать решения меньшинства, то получится тирания (ведь коль скоро один человек будет обладать большей соб­ственностью, чем остальные состоятельные люди, то, согласно олигархической справедливо­сти, этот один только и должен властвовать); если же признавать решение численного большинства, то справедливость также будет нарушена при кон­фискации имущества богатых, находящихся в меньшинстве, как и сказано ранее. Итак, чтобы достигнуть такого равенства, которое нашло бы
59
признание с точки зрения тех и других, следует искать его в тех определениях, какие дают те и другие понятию справедливого. Политика, 1318а 19-28
Математические предметы суть сущности не в большей мере, чем тела, они первее чувственно воспринимаемых вещей не по бытию, а только по определению, и они не могут каким-либо обра­зом существовать отдельно. Атак как они не мо­гут существовать и в чувственно воспринимае­мом, то ясно, что либо они вообще не существу­ют, либо существуют каким-то особым образом и потому не в безотносительном смысле: ведь о бытии мы говорим в различных значениях.
Метафизика, 1077b 12— 17
Из естественных тел одни наделены жизнью, другие — нет. Жизнью мы называем всякое пи­тание, рост и упадок тела. Таким образом, вся­кое естественное тело, причастное жизни, есть сущность, притом сущность составная. Но хотя оно есть такое тело, то есть тело, наделенное жизнью, оно не может быть душой. Ведь тело не
60
есть нечто принадлежащее субстрату, а скорее само есть субстрат и материя. Таким образом, душа необходимо есть сущность в смысле фор­мы естественного тела, обладающего в возмож­ности жизнью. Сущность же как форма есть эн­телехия (этот термин дословно переводится с греческого как
то есть возможность реализации вещью своей цели. —
стало быть, душа есть энтелехия такого тела. Энтелехия же имеет двоякий смысл: или такой, как знание, или такой, как деятельность созер­цания; совершенно очевидно,, что душа есть эн­телехия в таком смысле, как знание. Ведь в силу наличия души имеются и сон, и бодрствование, причем бодрствование сходно с деятельностью созерцания, сон же — с обладанием, но бездей-ствования. У одного и того же человека знание по своему происхождению предшествует дея­тельности созерцания.
О душе, 412а 17-26
Что причины существуют и что их четыре — это очевидно, ибо такое же число включает воп­рос «почему». А именно последнее «почему» при-
61
водит или к определению «что именно есть» (то есть «что это такое по сути». —
в ве­щах неподвижных (например, в математике в пос­леднем итоге дело сводится к определению или прямой, или соизмеримого, или чего-нибудь ино­го), или к тому, что первое вызвало движение (движение в смысле изменения. —
(например, «почему воевали?», «потому что ог­рабили»), или к «чего ради» («чтобы властво­вать»), или к материи, в вещах возникающих.
Итак, что причины таковы и что их столько — это ясно, и так как их четыре, физику (любому, кто хочет познать природу. —
надле­жит знать обо всех, сводя вопрос «почему» к каж­дой из них — к материи, форме, движущему и «ради чего».
Физика, 198а 14-24
Если движение вечно, будет вечен и первый двигатель… и скорее следует признавать одного, который, будучи первым среди неподвижных и существуя вечно, будет началом движения для всего прочего.
Физика, 259а 7-14 62
Аристотелъ писал и мыслил настолъко оригиналъно о столъких вещах, что просто не мог не ошибитъся в некоторых из них. Люди, чьи ноздри слишком толсты, ленивы, как скоты. Те, у кого толст кончик носа, подобны хрякам. С другой стороны, людей с остроконеч­ными носами очень легко привести в ярость, со­всем как псов. Однако люди с ровным и круглым кончиком носа великодушны, они похожи на львов. Люди с тонкими крыльями носа подобны птицам; но если их нос с горбинкой и слишком сильно выдается вперед, то о них можно сказать, что они стыдливы, как вороны. Физиогномика, VI28-36
Аристотелъ много трудился над упрочением на-учного исследования и категоризации. Его достиже-ния удивителъны, особенно если учестъ, что болъшая частъ когда-либо описанных фактов и материалов в этой области впервые была открыта именно им. Говорят, что в Аравии есть разновидность ги­ены, которая вводит свою жертву в оцепенение
63
одним только своим присутствием. Если эта гиена войдет в тень человека, он не только встанет, как вкопанный, но и совершенно онемеет… На Эвбее есть две реки. Скот, который пьет из первой, что зовется Церба, становится белым, атот, что пьет из второй, чье название — Нелея, становится черным… Река Рейн течет не в ту сторону, что и все реки, а на север, где живут германцы. Летом ее воды судоход-ны, но зимой они покрываются льдом, и люди мо­гут ходить по ней, как по суше.
О природе удивительных вещей, 145, 168 На протяжении веков многие из текстов Арис­тотеля считались священными. Его истины были «вечными истинами», и в них нелъзя было усомниться. Но с наступлением эры современной философии этот миф был развенчан. Не возникало сомнений в том, что главный его вклад в философию —логика — останется неизменным навсегда. А потом пришел Ницше, и даже это было поставлено под вопрос… Мы не можем одновременно утверждать и отрицать одну и ту же вещь. Это субъективный эмпирический закон, имеющий отношение не к
64
логической необходимости, а только к нашей не­способности сделать это.
С точки зрения Аристотеля, закон противо­речия является наиболее фундаментальным из всех логических законов. Это основной принцип, с которым не сравнится ни одно видимое доказа­тельство. От него зависит любая аксиома. Все же, даже если это действительно тот случай, мы, на­верное, должны проверять более тщательно, ка­кие
имеют здесь место. Либо он утверждает что-либо об актуальности, о бытии, как если бы нам это было известно из другого источ­ника; что означает, что ему (бытию)
приписывать противоположные качества. Либо он –(закон) говорит,
что­бы приписывать бытию противоречивые свойства. Понимаемая таким образом логика не имеет пре­тензий на то, чтобы быть императивом к облада­нию истиной, чего от нее и ждали прежде, но мо­жет быть императивом для организации мира, ко­торый мы рассматриваем как истинный.
Таким образом, вопрос о том, соответствуют ли аксиомы логики реальности, остается откры­тым. Или же они просто являются для нас сред-
65
ством и методом для того, чтобы можно было
идею «реальности», которая устроила бы нас? Какуже было отмечено ранее, для того чтобы отве­тить утвердительно на первый из поставленных нами вопросов, нам было бы нужно обладать зна­нием бытия. И это, конечно, не тот случай. Пропо­зиция (та, из которой и возникает закон противо­речия) не влечет за собой, таким образом, крите­рия истинности. Это просто
говорящий нам о том, что нам
принять за правду.
Таким образом, логика становится моралью нашего способа восприятия мира — этикой нашей эпистемологии. Она служит нам для того, чтобы определить «что такое плохо» не с помощью чув­ственного опыта, но с помощью морали. Нашепред-ставление об истине —логическое, научное, религи­озное, даже социальное и т. д. — попадает, таким образом, под ту же категорию. Это системы, в ко-торых мы живем, они приносят нам пользу и дают большое преимущество. Они основаны не на проис­ходящих фактах, но на том, что приносит нам пользу и вписывается в наше представление о мире. Хронология жизни Аристотеля
384 г. до н. э. — родился в Стагире на полуос­трове Халкидики в северной Греции.
367 г. до н. э. — начинает учиться в платонов­ской Академии в Афинах, где остается в течение 20 лет.
347 г. до н, э. — покидает Афины после того, как не получил поста главы Академии, и живе-при дворе Гермия Артанейского в Малой Азии,
347 г. до н, э, — женится на Пифии.
344 г, до н. э, — уезжает на близлежащий ост­ров Лесбос, где обосновывается в Метиленах.
72 343 г. до н. э. — становится личным учителем Александра Македонского.
339 г. до н. э. — возвращается в Стагиру.
335 г. до н. э. — возвращается в Афины и ос­новывает там Ликей как альтернативу Академии.
323 г. до н. э. — из-за антимакедонских на­строений, захлестнувших Афины после смерти Александра, Аристотель вынужден бежать. Он селится в Халкиде на острове Эвбея.
322 г. до н. э. — умирает на Эвбее в возрасте 63 лет. 73
Эпоха Аристотеля 390 г. до н. э. — римляне терпят поражение от галлов. Экспансия Римской империи останавли­вается.
380 г. до н. э. — смерть комедиографа Арис­тофана.
367 г. до н. э. — в Риме устанавливается власть консульства. Смерть тирана Сиракуз Дио­нисия I, за этим следует возвращение Платона на Сицилию.
361—360 гг. до н. э. —третье путешествие Пла­тона на Сицилию. 74 353 г. до н. э. — смерть царя Мавсола. Его по­гребли в Мавзолее, одном из семи чудес света.
348 г. до н. э. — второй договор между Римом и Карфагеном.
347 г. до н. э. — смерть Платона.
335 г. до н. э. — Александр Великий воцаря­ется на престоле и начинает завоевания.
326 г. до н. э. — Александр Великий доходит до Индии, его империя простирается от берегов Адриатики до Индийского океана.
323 г. до н. э. — смерть Александра влечет за собой развал его империи.
ПРОСТО о сложном БЕРКЛИ БЕРКЛИ
ЗА90МИНУТ ВСЯ МИРОВАЯ ФИЛОСОФИЯ ЗА 90 МИНУТ! Введение Философия Джорджа Беркли часто воспри­нимается как некий курьез. Когда вы читаете его работы в первый раз, они кажутся вам абсурдны­ми. Так оно и есть на самом деле. Философия Бер­кли отвергает существование материи. Если ве­рить ему, материального мира не существует.
Начало современной философии положил в XVII веке французский мыслитель Рене Декарт, который утверждал, что в основе единственно до­стоверного знания о мире лежит рассудок. Мень­ше, чем через полстолетия английский философ Джон Локк, ставший основоположником эмпи­ризма, бросил вызов картезианству (так называ­ется учение Декарта). Локк придерживался более
здравой точки зрения, полагая, что единственно достоверное знание о мире должно основывать­ся на опыте.
Но на философию невозможно надолго на­деть смирительную рубашку здравого смысла. Всего через двадцать лет после того, как появил­ся «Опыт о человеческом разуме» Локка, Беркли написал «Трактат о принципах человеческого зна­ния», освободивший философию от общеприня­того понятия реальности. По Беркли, если наше знание целиком основывается на опыте, мы об­ладаем лишь собственным, личным опытом. Т. е. на самом деле мы обладаем не знаниями о мире, а лишь только индивидуальными ощущениями. А что происходит с миром, когда мы его не ощу­щаем? В этом случае для нас он просто перестает существовать.
Таким образом, Беркли говорит о том, что если вы чего-либо не видите, этого просто не су­ществует. Так думают маленькие дети, когда заж­муривают глаза, чтобы больше не есть манную кашу или не пить рыбий жир. Когда мы выраста­ем, мы перестаем так думать (а также есть ман­ную кашуипитьрыбийжир). Но не Беркли. Со-
6
ВВЕДЕНИЕ
гласно его учению, дерева не существует, если мы не видим его или не чувствуем каким-либо иным способом, например, осязанием или обонянием. Но что же происходит с деревом? Беркли был глу­боко верующим человеком и даже впоследствии стал епископом. Он придумал оригинальное объяснение тому, как существует мир в то время, когда мы его не ощущаем. Все объяснение легко укладывается в эти два лимерика:
Как-то раз одна дама сказала:
«Должен Бог удивлён быть немало —
Во дворе никого, А деревья и двор
Всё стоят как ни в чём ни бывало» —
(Ответ) «Ни к чему удивленье, мадам!
На вопрос ваш отвечу я Вам:
Во дворе всегда я.— И деревья стоят.
Господь Бог, Ваш покорный слуга!» Иначе говоря, мы можем быть уверены в том-, что мир существует лишь тогда, когда мы непос­редственно его ощущаем. Но даже если мы не ощущаем его непосредственно, мир существует
7
благодаря тому, что его постоянно воспринимает всевидящий Бог.
Эмпирические выводы Беркли (постоянно существующей реальности не существует) и его парадоксальное разрешение этого вопроса (вез­десущий Бог) очень напоминают софистику. При нынешнем восприятии мира такой подход сочтут скорее интеллектуальным трюком, который боль­ше характерен для Средневековья, чем для нашего научного века. Поэтому для вас будет большим сюрпризом, когда вы узнаете, что физика ядра пришла к тем же выводам, что и Беркли. В соот­ветствии с принципом неопределенности Гейзенберга мы не можем одновременно определить кинетическую и потенциальную энергию элемен­тарной частицы (т.е. ее местоположение). Если можно определить одну из этих величин (т.е. «ощутить» по Беркли), то другую вычислить не­возможно. Таким образом, если говорить упро­щенно, можно определить только одну величину, которую мы можем ощутить (к примеру, опреде­лить положение частицы), и именно эта величи­на реальна, а другая (кинетическая энергия: ско­рость и масса частицы) не существует в той фор-
8
ме, которую мы можем вычислить, дать ей какую-либо характеристику. Мы «знаем» только ту ве­личину, которую чувствуем. Теоретически мы зна­ем, что есть и другая величина (так, как если бы она ощущалась всевидящим Богом), но она не может принять какую-либо реальную форму до тех пор, пока мы не станем ощущать ее.
Философия Беркли привела эмпиризм к аб­сурду. Но ведь когда мы делаем выводы из предпо­сылок на основе здравого смысла, результат часто не имеет ничего общего с теми «настолько очевид­ными» предпосылками, с которых мы начинали. Здравый смысл – это то, как мы пытаемся вести себя в нашей повседневной жизни. Но если мы хотим преодолеть путаницу и отсутствие всякой упорядоченности в нашем существовании и прий­ти ккакой-то истине, намчасто приходится отвер­гать очевидное. Как однажды сказал Эйнштейн: «Здравый смысл – это набор предрассудков, ко­торые накапливаются у человека к 18 годам»! Жизнь и труды Беркли
Беркли был первым (и последним) ирланд­цем, который внес существенный вклад в разви­тие философии. Он родился 12 марта 1685 года в городе Килкенни, который находится в 60 милях на юго-запад от Дублина. Его отец, переселенец-роялист (сторонник Англии), звал себя не иначе, как «джентльмен», но на самом деле был всего лишь молодым драгунским офицером, который стал фермером.
Джордж Беркли вырос недалеко от Килкен­ни на ферме отца, в каменном доме, который сто- ял на берегу реки Нор. Ферма располагалась ря­дом с разрушенным замком Дизерт Касл. Возмож­но, что ферма первоначально была одной из
10 пристроек замка, но сейчас она также разрушена. В последний раз, когда я ездил туда, все, что я на­шел от дома Беркли, – это полуразрушенные сте­ны, увитые лозами винограда. Через поле была видна разрушенная башня замка, на сохранивших­ся зубцах которой сидели вороны. У подножия покрытых лесом холмов текла река, в которой от­ражалось заходящее солнце. Я думаю, что во вре­мена Беркли все выглядело там точно также.
Когда Джорджу исполнилось 11, его отпра­вили на учебу в колледж города Килкенни: в то .время это было лучшее учебное заведение Ирлан­дии. За 10 лет до Беркли здесь учились сатирик Джонатан Свифт и драматург Уильям Конгрив. В 15 лет Джордж продолжил обучение в колледже св. Троицы в Дублине, который за 200 лет до это­го основала Елизавета I, чтобы дать образование одному из своих безграмотных молодых обожа­телей.
В 1704 году, когда ему было 19, Джордж Берк­ли получил степень бакалавра гуманитарных наук. Судя по всему, ему нравилось быть студентом в этом учебном заведении, так как следующие не­сколько лет он пробыл в Дублине «в ожидании
11 предложения стать членом совета колледжа». В это время Беркли начал читать труды Джона Локка и французского философа Мальбранша, главного представителя картезианства в то время. Беркли соглашался с эмпирическими выводами Локка о том, что все знание проистекает из чувств, но он осознавал, что это может привести к материализ-' му, в котором Богу не оставалось никакого места. На всем протяжении своей жизни Беркли оставал­ся глубоко верующим человеком и был ярым про­тивником любых проявлений атеизма. Но каким же образом он мог быть сторонником эмпиризма и одновременно верить в Бога?
Беркли очень оригинально доказал, что мате­риализм Локка был ошибочным. Он указал на то, что мы можем получать знания из нашего опыта, но он строится лишь на ощущениях. Мы не мо­жем проникнуть в ту материю, которая лежит в основе наших чувств. Несмотря на относительную нелепость этого аргумента, это сильный довод. Он привел Беркли к его знаменитому выводу:
(жить – значит быть воспринимаемым). Та­ким, образом Беркли победил материализм, но проблема того, что же происходит с миром, когда
12
на него никто не смотрит, осталась. Как мы уже знаем, Беркли предположил, что Бог все время смотрит на Землю. Этот взгляд он почерпнул из работ Николы Мальбранша, который считал, что на самом деле изменения происходят не в резуль­тате взаимодействия объектов, но в результате по­стоянного воздействия Бога на наш мир.
Свои идеи Джордж Беркли выразил в книге под названием «Опыт новой.теории зрения», ко­торую он опубликовал в 1709 году и в «Трактате о принципах человеческого знания», изданного в 1710г. Эти работы, которые, по сути, выбили по­чву из-под ног философов-предшественников, – стали настоящей сенсацией. Но разобраться в них довольно трудно, вам потребуется изрядная вы­держка, чтобы прочесть их до конца. Многие чи­татели не проходят даже первого испытания, ко­торое начинается строчками: «Для всякого, кто обозревает объекты человеческого познания, оче­видно, что они представляют из себя либо идеи (ideas), (1) действительно воспринимаемые чув­ствами, либо идеи, основанные на наблюдении (2) эмоций и действий ума, либо идеи, (3) обра­зуемые при помощи памяти и воображения; на-
13
конец, идеи, возникающиечерез соединение,раз­деление или просто представление того, что было первоначально воспринято одним из вышеука­занных способов…»
К счастью, Беркли также изложил свои мысли в «Трех разговорах между Гиласом и Филонусом». Здесь все намного понятнее. Повествование начи­нается с того, что Филонус на рассвете под «пур­пурным небом» натыкается на Гиласа, страдающе­го бессонницей и слушающего «безыскусное, но приятное пение птиц». Эти диалоги разъясняют идеи Беркли, которые, какмыуже видели, начались со здравого смысла, а затем, что вполне обоснован­но, пришли к необоснованному. Нет такой причи­ны, по которой философия должна придерживать­ся здравого смысла (и в самомделе, в истории были лишь короткие промежутки, когда у философии
здравого смысла было много общего), но люди счи­тают несколько иначе. Вскоре Беркли стал объек­том насмешек и, как следствие этого, его бросились защищать интеллектуалы, которые выступали про­тив обывательской глупости.
Неудивительно, что многие современники совсем не считали Беркли сторонником эмпириз-
14
ма. Вместо этого они принимали его за чистой воды метафизика. В этом есть доля правды, не­смотря на то, что Беркли настаивает на обратном. Эмпиризм Беркли делает из него солипсиста: че­ловека, который считает, что он — единственный, кто существует в мире. В конце концов, если мои впечатления – это единственная реальность, ка­ким образом я узнаю, что кто-то еще существует? Все, что я чувствую, когда вижу кого-то'еще — это лишь совокупность впечатлений. Полагаясь на здравый смысл, из этого можно сделать вывод, что этот другой человек существует точно также, как и я. Но на самом деле я этого не ощущаю. Это лишь предположение, которое не основывается на моем личном восприятии.
Таким же образом идея Беркли о том, что мир продолжает существовать благодаря тому, что его постоянно воспринимает всевидящий Бог, не на­ходит подтверждения в наших чувствах. Это мета­физическая идея, т.е. она лежит за пределами того знания, которое нам доступно. Это ставит Беркли в парадоксальное положение — он одновременно радикальный эмпирик и крайний метафизик — явное внутреннее противоречие. Но ведь это внут-
15
реннее противоречие лежит в самом сердце наше­го современного взгляда на мир. Почти вся совре­менная философия и вся научная мысль нашего времени также сталкиваются с таким парадоксом. Перед тем, как мы можем найти рациональное или научное объяснение какого-либо явления, нам необходимо сделать несколько далеко идущих предположений, которые не вытекают из нашего опыта, поэтому они – метафизические предполо­жения. Например, мы делаем предположение, что мир упорядочен. Из этого мы предполагаем, что он подчиняется законам логики в том виде, в ко­тором мы их себе представшем. Таким же образом мы приходим к выводу о том, что этой реальности присуща математическая точность. Подобное важ­ное предположение мы делаем, когда считаем, что мир каким-то образом соответствует нашим пред­ставлениям о нем. Каким знанием мы должны об­ладать, чтобы выяснить, чем вызываются наши ощущения? (Испытуемый с завязанными глазами чувствует очень сильный укол. Это может быть вызвано всем, чем угодно – иголкой, электричес­ким током, пчелиным жалом, капелькой кислоты и т.д. Что же это такое? На что из этого
его 16
боль? Нет сомнений, что боль, которую испытал человек, не может быть на что-то
Она лишь вызывает у него похожие ощущения, но не указывает на то, что их вызывало.)
Другие «очевидные» предположения, кото­рые мы делаем о нашем знании, в такой же сте­пени неопределенны. Возьмите один из основных законов логики — «закон тождества». По сути, он говорит о том, что вещь может быть только самой собой, а все остальное не может быть этой вещью. Вещь не может быть одновременно самой собой и чем-то другим. Но всякий раз встречаясь с про­изведением искусства, мы забываем об этом за­коне. К примеру, картина, на которой изображен пейзаж, одновременно воспринимается нами как пейзажи как кусок холста, покрытого разноцвет­ным пигментом. Можно, конечно, возразить, что те ощущения, которые мы получаем от подобно­го эстетического восприятия, на самом деле зна­нием не являются. Но даже в этом случае такое восприятие остается важной составляющей наше­го мироощущения. Каждый раз, когда мы смот­рим на картину, изображение на экране, или даже на слова, которые напечатаны на этой странице,
17 мы воспринимаем их в такой двойственной ма­нере. Этот процесс лежит в основе нашего зна­ния, и он противоречит законам логики.
Есть еще одно доказательство несостоятель­ности наших чисто интуитивных предположений о логической упорядоченности мира. Даже наука вынуждена приспосабливаться к нелогичности. «Закон тождества» перестает работать не только в художественном выступлении. Нечто удиви­тельно похожее существует и в современной кван­товой физике, которая утверждает, что свет одно­временно можно рассматривать в виде волн и ча­стиц. Это противоречит логике (волна – это просто движение; частица – объект). После дол­гих споров ученые пришли к выводу, что подоб­ные исключения лишь подтверждают общее пра­вило, которое подчиняется логическим законам. В любом случае они подтверждают то, что логи­ческая непротиворечивость – это метафизичес­кое предположение и, таким образом, ничем не лучше (или не хуже) идеи Беркли о том, что мир существует благодаря всевидящему Богу.
Интересно будет узнать, что эта идея (или ее эквивалент) появилась очень давно в математи-
18
ке. Ранние арабские математики, которые сдела­ли огромные успехи в этой области знания в пе­риод между упадком древнегреческой цивилиза­ции и эпохой Ренессанса, создали свою собствен­ную математическую философию. Это позволило . им дать рациональное и божественное объясне­ние математики. Согласно их теории, математи­ка — это то, как работает божественное сознание. А так как Бог сотворил мир, то мир должен функ­ционировать по законам математики. Занимаясь математикой, они больше узнавали о божествен­ном сознании. Это была очень основательная и красивая теория – и даже своей формулировкой она напоминает саму математику!
Несложно разглядеть очертания этой мета­физической идеи за теорией Беркли о том, что мир существует благодаря его божественному вос­приятию. Во всяком случае, это арабское поня­тие математики перекликается с идеями Джорд­жа Беркли. Каким образом происходит постоян­ное восприятие мира всевидящим Богом? Если мир подчиняется законам его мышления, а это, в свою очередь, именно законы математики и ес­тественных наук (или законы природы) — значит
19
такие законы и
божественное восприятие. Математика, как понимали ее арабы, естествен­но, уходила корнями в исламскую теологию, но это не помешало ее принятию христианством. И в самом деле, она просуществовала еще очень долго после того, как ее вытеснила европейская наука, которую в период после Ренессанса раз­вивали такие ученые, как Декарт, Паскаль и Фер­ма. Например, современник Беркли, Исаак Нью­тон верил именно в такую математику.
Только после окончательного разрыва теоло­гии и науки от такого понимания математики от­казались. Современная математическая филосо­фия обходится без идеи Бога, что ставит эту на­уку в любопытное положение. Где существует математика, если Бога нет? Как она существует? Может быть, это просто средство, которым мы пользуемся, чтобы смотреть на мир? Другими сло­вами, может ли существовать другая разновид­ность математики у существ с другими органами восприятия? Когда математик создает новую те­орию, он открывает ее или создает сам? Это при­шло ему в голову внезапно или всегда было где-то там в ожидании, пока это откроют. Выражаясь 20
иначе, будет ли верно, что 2 + 2 = 4, если не будет никого (даже Бога), кто будет так думать? Обоб­щите это 2 + 2 = 4 до законов природы, и глубина проблемы станет очевидной. Это загадки нашего бытия. Ответы, которые нашел Беркли, могут показаться странными и неестественными, но они, во всяком случае, отвечают на поставленные вопросы. Современные математики и философы все еще затрудняются с решением этих проблем. Стефан Хокинг, например, заканчивает свою «Краткую историю времени» такими словами: «…если мы создадим абсолютную теорию» (т.е. теорию всего), это может привести нас «к позна­нию Бога». Без метафизической философии (та­кой, как, например, у Беркли), на которую опи­раются ученые, такие заявления будут лишены всякого смысла.
Если бы Беркли был антиматериалистом, было бы странно, чтобы он написал работу под названием «Опыт новой теории зрения». Дей­ствительно ли все то, что мы понимаем под зре­нием, должно быть связано с научным, материа­листическим видением мира? Есть две причины, по которым Беркли заинтересовался этой темой.
21 Во-первых, недавнее изобретение микроскопа и телескопа вызвало революционные изменения во всем понятии «зрения». Галилей с помощью сво­его телескопа первым увидел кольца Сатурна. Гук через микроскоп разглядел то, что он назвал «ячейками» живых организмов. Всякая новая философия должна была принимать во внимание открытие микро и макромира. (Согласно средне­вековой философии, все в мире создавалось Бо­гом с каким-либо предназначением. Но предста­вить себе, каково предназначение «ячеек» или колец вокруг Сатурна, было довольно трудно, тем более что они оставались неизвестными и неви­димыми с самого сотворения мира.)
Но у Беркли была еще более веская причи­на, по которой он обратился к проблеме зрения. Именно зрение убеждает нас в существовании .окружающего мира. Когда мы открываем глаза, мы видим его. Без всякого сомнения, мир суще­ствует; наш здравый смысл, основываясь на зре­нии, убеждает нас в этом.
Беркли с головой окунулся в изучение этой проблемы. А его точный эмпирический анализ наших ощущений достаточно совершенен и убе-
22
дителен. Что же происходит, когда мы чувствуем –когда мы смотрим, трогаем, нюхаем и т.д.? В этом процессе участвуют только две сущности, ни больше ни меньше. Есть воспринимающий субъект и есть воспринимаемый объект. После­дний для нас – это цвет, форма, запах и т.д. За
нашего восприятия понятия материи для нас просто не существует.
того, что мы ощуща­ем, нет «абсолютного существования» за рамка­ми нашего восприятия. Само существование это­го — наше восприятие.
(существо­вать – значит быть воспринимаемым). Нет такого понятия, как материя, есть только ее восприятие или перцепция, говоря языком философии.
Нам может показаться сложным (или прак­тически невозможным) воспринимать наш по­вседневный мир на таком уровне. Но, несмотря на это, аргументы Беркли невозможно опроверг­нуть. Биограф философа, АА Люс даже заявил, что позиция, которую отстаивал Беркли и под которой нет никакой материальной основы, «ни­когда не была опровергнута, а лишь подвергалась искажениям и насмешкам». Большинство из нас не станет разделять мнение чудака Беркли, а пред-
23
почтет полагаться на искаженное представление мира на основе собственного здравого смысла. Но если вы настойчивы в поисках философской ис­тины, то в результате размышлений вы можете прийти к тому же выводу, что и Беркли.
Тем временем Беркли становится членом со­вета Колледжа св. Троицы, а в 1710 г. он его по­свящают в сан священника ирландской (протес­тантской) церкви. Спустя три года он решает по­пытать счастья в Лондоне. К этому времени книги сделали его знаменитым, и ирландец, который полагал, что такого понятия, как материя, не су­ществует, мог стать человеком месяца в лондонс­ких светских салонах. Джонатан Свифт предста­вил Джорджа Беркли королевскому двору; Берк­ли пил бургундское и шампанское в ложе для писателей на премьере трагедии «Катон» Джозе­фа Аддисона; он обнаружил, что врожденное ир­ландское остроумие может помочь ему в знаком­ствах не только с лондонскими щеголями и ин­теллектуалами в кафе. Как сказал поэт Александр Поп, без всяких недостатков, Беркли обладал «всеми достоинствами под небесами».
24
Все это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, но ничто не противоречит авторитетной и удивительно скучной биографии, написанной АА Люсом. (В мои студенческие годы в Коллед­же св. Троицы в Дублине автор этих строк ходил на лекции его преподобия Люса, который к тому времени был уже семидесятилетним стариком, хотя все еще жизнерадостным и бойким. Он был ярким сторонником антиматериалистической фи­лософии Беркли. Тех из нас, кто продолжал упря­мо утверждать, что есть такая вещь, как реальный мир, он с презрением называл «материалистами».)
Биография, написанная Люсом, несмотря на философские взгляды ее автора, отличается изо­билием материала, но содержит мало сведений о чертах характера Беркли. На самом деле, в такой солидной работе нет ничего о Беркли, как о че­ловеке. Кажется, что наш философ ни разу не попадал в нелепые ситуации.
Сомнений, пожалуй, не вызывает лишь то, что он обладал выдающимся умом (необходимым, что­бы отстаивать свою теорию), и все, кто встречался с ним, были очарованы этим человеком. На порт­ретах он изображен, как нечто внушительное и в
25
парике. Пожалуй, отличительной его чертой было отвращение к вольнодумству – повальному увле­чению того времени. Во всем остальном Беркли был порядочным и скромным (несмотря на свою светскую славу) человеком, но всегда мог посто­ять за себя и руководствовался высшими принци­пами. Пожалуй, единственным недостатком Джор­джа Беркли была его философия. Как сказал его современник, ирландский драматург Оливер Голд-смит, Беркли был «либо величайшим гением, либо полным болваном… Те, кто едва знал его, считали Беркли дураком, в то время как для тех, кто близ­ко дружил с ним, он был чудом образованности и добродушия». Здесь мне кажется, что личность Беркли и его философия воспринимаются как одно целое. Ведь мы уже видели, что в его филосо­фии многое не разглядишь с первого взгляда, даже если Беркли захотел бы этому возразить!
В этот период жизни главной проблемой Бер­кли стала необходимость найти себе работу. К счас­тью, его друг Джонатан Свифт, который обладал большим влиянием в высшем свете, в конце кон­цов смог пристроить его священником кграфу Пи­терборо, который отправлялся послом на Сицилию.
26
Беркли сопровождал графа за границей, а когда они были в Париже, он воспользовался удобным случа­ем и посетил Николу Мальбранша, ученика Декар­та, который так вдохновлял его. (Большинство ис­точников сходится во мнении, что они встретились во время первой поездки Беркли за границу; но А. А. Люс с его твердым намерением показать жизнь Беркли как можно более сухо, утверждает, что та­кой встречи вовсе и не было. Я же думаю, что она была, и именно в этот период жизни Беркли.)
Священник Мальбранш в то время, когда к нему приехал Беркли, болел воспалением легких в очень тяжелой форме. Если верить раннемубио-графу Беркли по фамилии Сток, Мальбранш был в своей келье и варил какое-то целебное снадо­бье, когда наш философ зашел к нему. Они нача­ли спорить о новой удивительной теории Берк­ли , которую только что перевели на французский. Но по словам Стока: «Спор обернулся трагедией для бедного Мальбранша. В пылу он говорил очень громким голосом, он дал волю чувствам, как истинный француз, тем самым вызвав силь­ный приступ болезни, от которой он не смог оп­равиться и умер несколько дней спустя».
27
К счастью для философии, у Беркли больше не было возможности встретиться с другими свет тилами этой науки, и он отправился дальше с гра­фом Питерборо в Ливорно. Здесь выяснилось, что карета посла и все церемониальные атрибуты еще не прибыли с кораблем, поэтому граф отказался продолжать церемонию и согласился принять обязанности посла только после того, как все бу­дет хорошо подготовлено. После нескольких ме­сяцев унылого ожидания граф отпустил Беркли и тот отправился назад в Лондон. Он вернулся как раз к тому времени, когда вспыхнуло неудачное восстание якобитов 1715 года, мятеж католиков в Шотландии, которые хотели вернуть на трон Яко­ва II, свергнутого в 1714 году.
Через год после своего возвращения в Анг­лию Беркли смог стать торговым компаньоном сына ирландского епископа, болезненного моло­дого человека по имени Джордж Эш, который хотел совершить большое путешествие по всей Европе. «Огромное количество всяческих грамот» было получено, и два героя отправились в путь, которому суждено было растянуться на четыре года. Около Гренобля на их дилижанс напал волк
28
(Беркли обнажил шпагу, Эш выстрелил из писто­лета, и волк, «иногда оглядываясь, не спеша ре­тировался»). В буран они пересекли Альпы; во время долгих концертов в Риме Беркли спал. Они объездили всю Италию, которая в те дни была чем-то вроде парка отдыха, своеобразного Дис­нейленда для отдыхающих богатеев из Северной Европы. (Такие, путешественники относились к местным достопримечательностям, так же, как мы относимся к мультяшному Вини Пуху или До­нальду Даку, но прямо-таки прыгали от восторга, когда видели картину с подобными персонажа­ми или скульптуру в виде зверька из какого-ни­будь современного мультика.) Описывая италь­янский остров Искья, Беркли немножко приврал, что отчасти свойственно всем ирландцам – он заявил, что с высшей точки острова «открывает­ся самый прекрасный вид в мире, можно разгля­деть, что творится в Италии на 300 миль окрест».
В 1720 г. Беркли вернулся в Англию и через год опубликовал книгу «О движении»
В этой книге он сделал несколько важных научных заявлений, отвергая идеи Ньютона об абсолютном пространстве, движении и времени. Взгляды Бер-
29
кли каким-то сверхъестественным способом со­впадают с данными современной физики. Слож­но сказать, насколько хорошо он знал то, о чем писал в этой книге. Некоторые утверждают, что он прав, но к таким выводам он пришел совершенно случайно; другие полагают, что он был «предвест­ником Махай Эйнштейна». Но, насколько я смею предполагать, Беркли в большей степени был за­интересован в отстаивании своей философской позиции, чем в определении теории относитель­ности за двести лет до того, как пришло ее время.
Крупным событием 1720 года стал крах в Лон­доне «Компании Южных морей» – первое гран­диозное финансовое фиаско в истории страны. Первоначально «Компания Южных морей» созда­валась для того, чтобы продавать рабов в Южную Америку. Через различные спекуляции акции ком­пании начали быстро расти в цене, хотя этот рост ничем не обеспечивался – капитала у компании практически не было. Вкладчики повсюду пыта­лись скупить акции, и их цена стремительно по­вышалась. Этот пузырь в конце концов лопнул, и огромное количество самых разных вкладчиков, как богатых, так и не очень, было разорено. Пос-
30
ледующее разбирательство показало, что, как это обычно и бывает, в этой махинации участвовали правительственные министры, многие представи­тели элиты и финансовые мошенники. (Тот, кто думает, что компанию закрыли и как-то наказали, очень удивится, когда узнает, что «Компания Юж­ных морей» продолжала торговать еще более ста лет, до 1853 года, пока аболиционист
Уильям Вильберфорс не положил конец ее деятельности.) Это событие, которое так никого ничему и не на­учило, произвело глубокое впечатление на поря­дочных людей, таких, как Беркли. Он написал «Очерк о предотвращении падения Великобрита­нии» и сочинил длинный пророческий стих, на­званный им «Путь Империи лежит на запад». (Эта фраза стала очень популярной среди первооткры­вателей-Америки, которые селились на ее запад­ном побережье, поэтому в честь философа даже был назван город в Калифорнии.)
Теперь Беркли был убежден, что будущее ци­вилизации не за Британией и Европой, а за Аме­рикой. Он решил эмигрировать и предложил план (1).
31
строительства колледжа на Бермудах. На этих «лет­них островах» он хотел заниматься обучением де­тей поселенцев и коренных американских индей­цев. После того, что случилось с «Компанией Южных морей», этот план показался обществу очень благородным. Потекли пожертвования, ар­хиепископ Кентерберийский стал попечителем этого богоугодного дела, и парламент выделил Бер­кли сумму в двадцать тысяч фунтов стерлингов.
В то же время Беркли получил по завещанию некой Эстер daH Хомриг, которую он едва знал, три тысячи фунтов. Это была та знаменитая Ва­несса, которая воспылала любовью к другу Берк­ли , Джонатану Свифту. Как это бывает у священ­ников-интеллектуалов , личная жизнь Джонатана Свифта не удавалась. Он тайно женился на своей единокровной сестре (или племяннице) Стелле, но был одновременно любовником Ванессы (ко­торая также была замужем) в Лондоне. К его ужа­су, Ванесса последовала за ним в Дублин, где его назначили настоятелем собора Сент-Патрика. В конце концов она родила от него ребенка, за ко­торым, вероятно, присматривала Стелла (подроб­ности неизвестны). Ванесса, по-видимому, все-
32
рьез обиделась на Свифта перед самой своей смертью и, чтобы досадить ему, поменяла завеща­ние в пользу Беркли.
Никто точно не знает, почему она выбрала именно Беркли. Он заявлял, что «никогда в жиз­ни не перекинулся с ней и словечком», хотя здесь он лукавил, потому что Свифт представил Ванессу философу, и Джордж впоследствии несколько раз бывал у нее на обедах. Но нельзя сказать, что меж­ду ними что-то было: Беркли был не такой чело­век. Поэтому завещание остается загадкой. К сча­стью, отношения Свифта и Беркли не испорти­лись из-за этого эпизода, и говорят, Беркли даже сжег все компрометирующие письма Ванессы к Свифту, которые достались ему по завещанию. Философ считал, что завещание — это воля Про­видения, которое помогает ему с проектом стро­ительства колледжа на Бермудских островах.
Беркли и Свифт остались друзьями. Может быть, их и разделяли восемнадцатилетняя разни­ца в возрасте и полная противоположность харак­теров, но их объединяли очень широкие общие интересы. Они не всегда соглашались друг с дру­гом, но каждый видел в своем друге ум такого
33
масштаба, который мог оценить его собственные идеи. Поэтому немного смешно, что философс­кая позиция Беркли по отношению к этим идеям была очень скептической. «Есть ли у кого-то эта удивительная способность к
им лучше знать; у себя, я могу с уверенностью это сказать, я обнаружил дар воображения, я могу представить себе идеи конкретных вещей, кото­рые я ощущал, а также я могу разделять их и со­ставлять из них что-то». Беркли продолжает объяснять, как он может представить себе чело­века с двумя головами или кентавра. Но у частей этих образов, таких, например, как глаза или уши, будет всегда определенная форма и цвет. «Также, как и идея человека, которую я формирую у себя в сознании, должна обрести черты шатена, блон­дина или рыжего, прямого или горбатого, высо­кого, низкого или среднего роста человека». Об­раз, который он представляет, всегда будет очень индивидуальным, что касается его воспринимае­мых качеств. «Никакими усилиями мысли я не могу представить себе абстрактную идею».
Это типичный способ аргументации Беркли. Он строго эмпиричен. Беркли доказывает, исхо-
34
дя исключительно из своего собственного опыта. Это дало критикам повод предположить, что у философа было редко встречающееся нарушение перцепционного аппарата. Они утверждают, что воспринимать вещи таким образом неестествен­но, мы всегда можем сформировать в своем со­знании абстрактную идею человека, яблока, кен­тавра и т.д. Но можем ли мы? Можно представить себе размытый, кратковременный, обобщенный образ яблока. Но чем более подробно мы иссле
дуем этот образ, тем больше и больше он приоб­ретает свои индивидуальные черты — цвет, раз­мер и т.п. Тем не менее это доказательство может не устоять перед одним пунктом — это касается нашего представления чисел. Здесь, бесспорно, наши идеи совершенны, и они не меняются.
четверки не станет более конкретным, сколь­ко бы мы о ней не думали.
Подумайте о том, сколько будет 4 *10. Во время этой операции, в результате которой вы по­лучаете ответ, вы как-нибудь конкретизируете четверку? Для вас это просто 4 или 4? Большин­ство людей либо не могут ответить на этот воп­рос, либо считают его глупым: их понятие «чет-
35
верки» — это абстрактная идея, а не образ цифры. В этом случае, я думаю, даже Беркли абстрагиро­вал эту идею, используя те умственные возмож­ности, про которые он говорил, что их у него нет. Сложно понять, как Беркли мог допустить такую ошибку, ведь, как мы увидим дальше, он был от­личным математиком.
Если быть откровенным, у Беркли было что ответить на эти возражения. В рамках своей все­охватывающей философской позиции он просто утверждал, что цифры не существуют. На самом деле – это довольно странное суждение для мате­матика, но Беркли придерживался именно такой точки зрения. Мы уже поняли, когда говорили про арабских математиков и сознание Бога, что статус математики в философии долгое время был предметом горячих обсуждений. Разные филосо­фы приходили кразным выводам в этом вопросе. Но вопрос скорее заключается в том,
существует математика, а
Только Беркли удалось ответить на пос­ледний из поставленных вопросов.
В это время Беркли был частым гостем при дворе, где у принцессы Уэльской был философе-
36
кий салон. Сама принцесса встречалась даже с Лейбницем, и ей очень нравилось говорить о фи­лософии; конечно, ее речи были полны нонсен-сов, и Беркли частенько зевал во время таких раз­говоров. Но вскоре его хитрые дипломатические маневры увенчались успехом. В 1724 году его на­значили настоятелем Лондондерри, выделили хорошее жалованье, и Беркли согласился занять эту должность на время, пока будут оговаривать­ся детали проекта колледжа на Бермудах.
В это время Беркли встречается с Анной Фор­стер, дочерью спикера ирландского парламента. Она получила образование во Франции, и во всех источниках про нее не говорят иначе, как про «та­лантливую» и «жизнерадостную» девушку. Нет упо­минаний о том, что они влюбились друг в друга, но они, очевидно, стали хорошими друзьями и в 1728 году поженились. В то неспокойное время это был хороший союз. Теперь все трудности с проек­том были улажены, правительство наконец выда­ло столь необходимую сумму, и Беркли со своей молодой женой отбыл в Америку.
Молодожены поселились на острове Род-Айленд, где Беркли купил сорок гектаров расчи-
37
щенной земли (по 25 фунтов за гектар) с тем, что­бы построить на ней ферму, которая будет обес­печивать продовольствием колледж на Бермудс­ких островах. Он сам построил дом, который на­звал «Уайтхолл» (в то время так назывался королевский дворец в Лондоне). Современники описывают этот дом как «неважную деревянную избу», но на самом деле это, конечно, было не так. Если вы проедете три мили на север от города Нью-Портна Род-Айленде, вы увидите этот дом, который теперь находится в окрестностях Мид-длтона. Дом построен основательно, но без изли­шеств, у него два этажа, деревянная пристройка и классический фронтон.
Согласно достоверным местным источни­кам, Беркли любил ходить пешком на берег моря, где, сидя под скалами, он писал свои труды. Так­же он часто проповедовал в церкви Св. Троицы в Нью-Порте, которую построили всего пару лет назад до того, как он приехал, по образцу тех цер­квей, которые строил сэр Кристофер Рен в Лон­доне. Эта аккуратная церквушка существует и поныне, и ее остроконечная башенка служит ме­стной достопримечательностью. Внутри нее сто-
38
ит орган с надписью «В дар церкви от доктора Джорджа Беркли, покойного епископа Клойна». Дочь Беркли, которая умерла в младенчестве, по­хоронена во дворе этой церкви.
Согласно переписи, проведенной в Нью-Порте в то время, когда там жил Беркли, населе­ние состояло из «3843 белых, 949 негров и 248 ин­дейцев». В то время Нью-Порт был одним из са­мых процветающих городов Америки. Огромные деньги поступали от морских перевозок – кораб­ли двигались по маршруту в виде треугольника, чтобы в Африке забрать рабов, затем доставляли их на плантации Вест-Индии, где рабов продава­ли и покупали черную патоку, ром и золотые ис­панские дублоны и снова отправлялись домой. Торговля рабами вызывала у Беркли отвращение, но во время своего пребывания в Америке он не высказывал никаких замечаний по этому поводу. Возможно, он даже не осознавал, как сильно го­род связан с работорговлей. Он также не прини­мал участия в религиозных спорах, которые иног­да возникали между местными баптистами, ква­керами и пресвитерианами, которые, очевидно, толпами приходили послушать его проповеди.
39 По большому счету, поездка в Америку обер­нулась для Беркли лишь тратой времени. После трех лет ожиданий он узнал, что правительство решило не выделять ему деньги. (Вместо этого деньги выделили на другие насущные нужды –сумма была включена в приданое старшей доче­ри короля.) Беркли вернулся в Британию, где он снова стал частым гостем на королевском дворе. Принцесса Уэльская к этому времени стала ко­ролевой и хотела услышать все о чудесном вре­мени в Америке. Беркли же продолжал критико­вать вольнодумцев и издал книгу под заглавием «Аналитик, или Рассуждение, адресованное не­верующему математику».
«Неверующим математиком», о котором шла речь, был Эдмунд Галлей, в честь которого назва­на комета. Галлей был одним из самых выдающих­ся математиков своего времени. Он не только был первым, кто вычислил орбиту кометы, но также обладал достаточными знаниями, чтобы проверить доказательства, на которых строились выводы, из­ложенные в «Началах» Ньютона. Насколько я смог выяснить, единственная оплошность, которую допустил Галлей, – это его попытка сделать из ме-
40
теорологии серьезную науку. Но, по мнению Бер­кли, тот слишком далеко зашел, когда заявил, что «догматы христианства малопонятны, а религия сама по себе — это обман». Для Беркли это было уж слишком, чей основной тезис в его «Рассужде­нии» гласил о том, что религия столь же малопо­нятна, сколь математика. Согласно Беркли, осно­вы и математики, и религии в равной степени ос­таются за пределами нашего понимания. На самом деле, Беркли сделал еще один шаг вперед. Наряду с попыткой доказать, что цифры не существуют, . он попробовал доказать несостоятельность мате­матики. Похоже, тот факт, что он использовал ма­тематику для того, чтобы доказать саму ее лож­ность, его абсолютно не беспокоил.
Несмотря на такую, казалось бы, абсурдность,-доказательства, используемые Беркли, представ­ляют для философии большую важность. И прав­да, его работа была встречена историком матема­тики Флорианом Каджори, как «самое значитель­ное событие столетия в истории британских математиков». Так какXVIII столетие стало веком математики Ньютона, непонятно, почему Каджо­ри считал, что Беркли преуспел в своем опровер-
41
жении. Сделать такие огромные успехи в матема­тике, обладая виртуозными способностями Нью­тона, одного из самых великих математиков всех времен, — это одно. Если бы всей науке был поло­жен конец — вот это действительно бы стало са­мым знаменательным событием столетия.
Основная критика математики, против кото­рой ополчился Беркли, строится на определении бесконечности. В математике линия, обладающая ограниченной длиной, может быть поделена на бесконечное множество бесконечно малых отрез­ков (интегральное исчисление, которое незадолго перед этим, было открыто Ньютоном и Лейбни­цем, строится на этом принципе). Беркли утверж­дал , что сама идея бесконечно делимой линии ко – нечной длины противоречит сама себе. Деление линии должно продолжаться бесконечно (так как она состоит из бесконечного числа отрезков), и в то же время оно должно подойти к концу (так как линия имеет ограниченную длину). И то, и другое одновременно происходить не может.
Подобным способом Беркли пытался дока­зать, что если линия, имеющая определенную дли­ну, состоит из бесконечных маленьких отрезков,
42
эти отрезки на определенном этапе должны обре­сти определенную длину. В какой момент эти бес­конечно маленькие отрезки «вырастут» в отрезки фиксированной длины? Как только они приобре­тут определенную длину, несмотря на бесконечно малую длину отдельного отрезка, он также может быть поделен на бесконечное число частей. Так когда же они становятся более неделимыми, если все вместе составляют целую линию определенной длины? Но что, если линия будет чуть короче? Та­кие вопросы можно задавать до бесконечности…
Ответ Беркли одновременно прост и логичен. Нет такого понятия, как бесконечная делимость. Поэтому, в соответствии с законами логики, де­лимость обладает конечностью. Это означает, что в итоге мы придем к отдельным «частицам» дли­ны. Беркли осознавал, что такое рассуждение может привести к странным выводам. Например, геометрический метод Евклида деления отрезка на две равные части в этом случае не работал. Почему? Деление было невозможно, если линия состояла из нечетного числа отрезков.
Доводы, которые приводил Беркли, опровер­гая математику, на самом деле были неопровер-
43
жимы. Он «опроверг» математику своим спосо­бом. Будучи в некоторой степени математиком, он был готов признать, что эта наука, безуслов­но, «работает». Но ведь он с такой же безусловно­стью только что доказал свою точку зрения: ма­тематика основывается на тайнах, которые также непостижимы, как и религия. Такое «опроверже­ние» математики Беркли оставалось без ответа целое столетие. До момента, пока не была открыта неевклидова геометрия, в которой математичес­кое пространство противопоставляется реально­му. Бесконечная делимость возможна в матема­тическом пространстве, в то время как в реаль­ности такое невозможно.
Как мы уже видели, Беркли также критико­вал науку чисто философскими методами в своей книге «О движении». Эта книга также опережала свое время и в равной степени состояла из его собственной ненаучной философии. Теория Нью­тона о земной гравитации включала понятия аб­солютного движения и абсолютного простран­ства. Другими словами, количество пространства, такое, например, как определенная длина, могло быть измерено по абсолютной неизменяемой
44
шкале. То же самое применялось и к количеству времени. Обе сущности совершенно явно были зафиксированы!
Беркли заявил, что такого понятия, как аб­солютное движение, не существует: оно всегда должно быть относительным и также должно включать физические величины. Движение — это то, какмир воспринимается «Творцом Природы». В подобных доказательствах Беркли частенько использовал это сочетание слов для определения Бога. Если приравнять «Творца Природы» и «за­коны природы», для современного восприятия это будет гораздо более понятно и приятно. Но сам Беркли ни за что не согласился бы, что эти два понятия тождественны. .
Итак, движение не было абсолютным, его нельзя было отделить от мира. То же самое и с абсолютным пространством. Это была чистая аб­страктная идея, которую, в отличие от так назы­ваемой абстрактной идеи яблока, мы не можем описать в подробностях. Насколько велико это абсолютное пространство? Как оно выглядит? Как мы вообще можем воспринимать его? Про­странство также было относительным и, одновре-
45
менно, частью мира — это также было способом, с помощью которого «Творец Природы» воспри­нимает мир. На идеи Беркли о таких материях ученые не обращали внимания до начала XX века. Теория относительности Эйнштейна рассматри­вает пространство и движение во многом так, как их воспринимал Беркли, хотя и без его рассужде­ний о духовности.
После бесконечно долгих часов ничегонеде-ланья при королевском дворе Беркли в конце кон­цов оказали честь и назначили епископом Клой-' на, епархии, которая расположена на юго-западе Ирландии. Исторически она была основана в шестом веке св. Колманом, который в раздраже­нии ушел из лона Церкви, поскольку полагал, что все они неправильно вычислили день, в который должна праздноваться Пасха. Теперь в Клойне опять появился епископ, который полагал, что остальной мир живет не по правилам.
Беркли со своей семьей (в которой теперь было несколько детей) отправился через море в Дублин, а затем проделал долгий путь на юго-за­пад вдоль гор Нокмилдаун, в отдаленный горо-
46 док Клойн. Здесь Беркли проживет следующие восемнадцать лет (1734—1752) в доме епископа. (Дом, в котором он жил, сгорел в 1870 году, но, говорят, что современный большой дом еписко­па очень похож на сгоревший.) Его шестеро де­тей подрастали, жена заведовала хозяйством на ферме (на которой трудилось более ста рабочих), семья стала как центром местной общественной жизни, так и центром благотворительности в го­лодные зимы в неурожайные годы.
Следует помнить, что Беркли был протестан­том и представителем англо-ирландской, власти. Большая часть католического населения под гне­том англичан жила в крайней нужде. Англичане боялись, что любое католическое вторжение из Европы найдет в мятежной Ирландии множество сторонников. Джордж Беркли, его друг Джонатан Свифт и многие другие благоразумные британцы приходили в ужас от того, как обращались с ир­ландским крестьянством, которое часто находи –лось на грани голодной смерти. Свифт в своем пам­флете «Скромное предложение» высказал свое мнение по этому поводу: проблемы голода в Ир­ландии не существовало, потому что ирландцы
47
могли легко прокормить себя, поев собственных детей. Но даже такой злой сарказм не смог пробу­дить общественный интерес к этой проблеме.
(Марксистская трактовка идей Беркли гласит, что вся его философия — это отражение полити­ческой ситуации. Если ты не видишь вещи, то ее нет. Закрывай глаза на бедных, и они перестанут существовать. Как и многие другие подобные трак­товки, эта в высшей степени оригинальна, она таит в себе бесконечное множество захватывающих выводов – политических, психологических, фило­софских, а также откровенно ложных. Такая трак­товка ловко обходит стороной постоянные усилия Беркли помочь исправить ужасное положение ир­ландского населения. Такие идеи скорее относят­ся к области художественной литературы, нежели к настоящему трактованию.)
Интересы Беркли в социальной сфере заклю­чались не только в проведении общественных компаний. Знание ситуации, сложившейся в Ир­ландии, привело его к размышлениям о том, как исправить положение в стране. Это стало осно­вой «Вопрошателя», изданного в 1737 году. В это время экономика как наука находилась еще в за-
48
чаточном состоянии. «Благосостояние наций» Адама Смита, книга, которую считают основой,  на которую опирается вся классическая экономи­ка, увидела светлишь в 1776 году, т.е. почти сорок лет спустя. Тем не менее некоторые идеи, пред­ложенные Беркли, показывают его основательное и образное видение механизмов торговли и пред­лагают способы, при помощи которых можно до­стигнуть процветания. Здесь можно сказать, что мысли Беркли пересеклись со знаменитым изре­чением Маркса о том, что «философы истолко­вали мир различными способами, проблема зак­лючается в том, чтобы изменить его». Конечно же, Беркли не предвосхитил марксизм; ведь, как мы увидели, основная цель всей его философии была как раз истолковать мир.
«Вопрошатель», содержащий ряд вопросов, предлагаемых на всеобщее рассмотрение, изло­жен в форме шестисот вопросов, каждый из ко­торых отличался глубиной или же был риторичес­ким по своей сути. Беркли был одним из первых, кто понял, что золото — это не истинная мера бо­гатства, ни у отдельных людей, ни у целого госу­дарства. Настоящее достоинство золота – это та
49 польза, которая может быть от него получена. Один из вопросов звучит так: «Есть ли что-нибудь хорошее в золоте или серебре, кроме того, что они заставляют людей работать или создавать произ­водство?» Благосостояние нации — в труде, в про­изводстве, которое принадлежит ее гражданам. Беркли вопрошает: «Был ли когда-нибудь, есть или будет трудолюбивый народ бедным, а лени­вый богатым?» По мнению Беркли, проблемы Ирландии во многом происходили из лени и от­сталости ее коренного населения, хотя он и осоз­навал, что едва ли основная вина за это полнос­тью лежала на них. Ирландия страдала из-за того, что большая доля земли принадлежала хозяевам, никогда там не появлявшимся и жившим в Анг­лии, такие люди считали свои владения, в пер­овую очередь, источником дохода. Небрежное от­ношение к этим поместьям приводило к обнища­нию и еще большему угнетению населения. В результате страна страдала от непомерного экс­порта в ущерб импорту товаров, который мог бы оживить торговлю. Христианское сострадание и личные убеждения привели Беркли к одному важ­ному выводу. Благосостояние людей с минималь- 50
ным достатком должно быть целью всей эконо­мической политики. Он спрашивал: «Может ли народ называться бедным, если он хорошо накор­млен, одет и у него есть жилье?» Бедность и го­лод, бич Ирландии, можно было устранить.
Беркли также осознал всю важность банков в торговле. Они были «самой острой шпорой для торговли, ведь имущество можно так легко охра­нять и так легко передавать посредством
(счета в банке), лишь написав в банковской книге вместо фамилии одного человека фамилию другого». Центральные банки уже были успешно созданы в Амстердаме, Лондоне и Гамбурге, хотя идея не пользовалась популярностью в самой Франции, где Первый национальный банк лоп­нул и вызвал финансовую катастрофу еще более ужасную, чем крах «Компании Южных морей» (которая произошла в этом же году). С другой сто­роны, Английский государственный банк доволь­но легко пережил этот финансовый крах. Беркли ратовал за учреждение национального банка в Ирландии.
Идеи Беркли об экономике и финансах пред­ставляют большой интерес. «Вопрошатель» изда-
51 вался не менее десяти раз при жизни его автора, и нет сомнений, что на Адама Смита повлияли некоторые из его положений. Но упор, который Беркли делал на Ирландию, и особенное поло­жение дел, которое в ней существовало, означа­ли, что его идеи не стали широко распростране­ны, в отличие от многих экономических теорий, менее привязанных к действительности. Несмот­ря на это, его идеи были очень дальновидными. В страшные дни Второй мировой войны, когда Ирландия, сохранявшая нейтралитет, была изо­лирована и находилась в бедственном положении, была сделана тщетная попытка оживить эконо­мику страны, применив некоторые из идей фи­лософа на практике.
Позже Беркли увлекся искусством. Среди картин, которые висели в доме епископа, была работа Ван Дейка, в доме также жили преподава­тели музыки и живописи. Вообще в доме еписко­па обитала довольно разнородная публика. Мест­ный «патриот» прибыл погостить и так и не вые­хал, там же поселились два священника; в доме жило большое количество разных «тетушек», не говоря уже о слугах, полудюжине ребятишек, не-
52
скольких собаках разных пород, ручном ягненке, украшенном лентами, и ослике. Если все семей­ство епископа ехало на праздник в городок Кил-ларни, расположенный неподалеку, хозяевам тре­бовалось четырнадцать кроватей для того, чтобы разместить всю эту публику (не считая мест для слуг и конюхов).
К этому времени Беркли уже был довольно пожилым человеком. Ему было уже за пятьдесят. Как написано во многих источниках, он избегал любых физических нагрузок, потолстел и страдал от проблем с дыханием и кровообращением, а также у него случались приступы «нервной болез­ни». Он стал немного чудаковатым. Одни гово­рили, что эксцентричность его была напускной, другие – что она была вполне естественной, в то же время находились и такие, которые утвержда­ли, что его поведение было в высшей степени нормальным для представителя духовенства того времени. В 1744 году он опубликовал трактат под названием «Сейрис, или Цепь философских раз­мышлений, а также исследования, посвященные достоинствам дегтярной настойки». Он был убеж­ден, что дегтярная настойка — это панацея от всех
53
болезней. В этом чудесном лекарстве не было никаких загадочных ингредиентов, приготовить его было проще простого, для этого требовались, как видно из названия, только деготь и вода. Су­ществовало множество рецептов для его приго­товления, но все они сводились к одному. Неко­торые предлагали просто кипятить деготь в воде, другие предлагали измельчать его и размешивать. Затем вода несколько дней настаивалась, и лекар­ство было готово к употреблению. По-видимому, предварительно надо было удалить осадок, если вы не хотели, чтобы у вас почернели зубы. Трак­тат Беркли, посвященный дегтярной настойке, мгновенно стал самой популярной книгой во всей Англии; люди начали пить настойку даже в свет­ских салонах Лондона. Нарушение пищеварения, болезни печени, подагра, воспаление мозга, во­дянка — все вылечивали этим чудесным лекар­ством, если верить благодарным письмам, кото­рые получал Беркли.
Все это время Беркли продолжал жить как простой сельский епископ. Чтобы помочь бедня­кам в округе, он начал носить одежду, сделанную из местного материала женами крестьян. «Грубая
54
одежда и ужасный парик» — так отзывались о его одеянии современники. Он любил посидеть ве­черком с близкими друзьями, «поругать голланд­цев и.повосхищаться королем Сардинии»; и к нему приходил местный ирландский великан Корнелий Маграт, который был под два с поло­виной метра ростом уже в возрасте пятнадцати лет. Но в один прекрасный день Беркли решил, что с него хватит такой жизни. Он собрал все свои вещи и отправился с женой и детьми в Оксфорд.
На дворе стоял 1754 год, Беркли было почти семьдесят. Он настолько сдал, что везти его при­шлось, уложив в телегу на подстилку из соломы. В Оксфорде он поселился в доме на улице Хоу-ливелл, недалеко от церкви Христа, где учился его сын Джордж. Беркли был терпеливым отцом, ему приходилось таким быть: его сын был мотом. Од­нажды молодой Джордж приехал к отцу, чтобы показать ему счета и сказал: «Мне стыдно, отец, что за шесть месяцев я потратил шестьсот фун­тов». На что философ ответил: «Уверен, что они пошли на благое дело, мой сын». Он взял счета, убедился в том, что они оплачены, и бросил их в огонь без дальнейших расспросов. (Эта сумма
55 была баснословной по тем временам: на такие деньги можно было купить несколько скаковых лошадей.)
Через пять месяцев после того, как Беркли поселился в Оксфорде, одним зимним вечером дочь читала ему молитву, в то время как он лежал, вытянувшись на кушетке. К тому времени, как она.закончила, он уже похолодел, суставы затвер­дели. Епископ отошел в мир иной.
Недавно-новая библиотека Колледжа св. Тро­ицы в Дублине была названа в честь Беркли — ему воздали должное. В свое время Беркли писал: «В сырой мрачной и одинокой библиотеке не было ни огня, ни чего-нибудь, что могло защитить меня от порывов метели, которая постоянно задувала в окна и двери этого разваливающегося дома». Может быть, именно такие условия существова­ния навевают размышления о том, что материаль­ного мира не существует до тех пор, пока ты не обращаешь на него внимания. Из произведений Беркли( Для всякого, кто обозревает
челове­ческого познания, очевидно, что они представ­ляют собой либо идеи (ideas), действительно вос­принимаемые чувствами, либо такие, которые мы получаем, наблюдая эмоции и действия ума, либо, наконец, идеи, образуемые при помощи Памяти и воображения, наконец, идеи, возникающие че­рез соединение, разделение или просто представ­ление того, что было первоначально воспринято одним из вышеуказанных способов…
И.С. Нарский. Сочинения Беркли, Изд. «Мысль» 1978. Перевод: А.Ф. Грязнова, Е.Ф. Дебольская, Е.С.Лагутин, ГГ. Майоров, А.С. Мако-вельский. 57
Но рядом с этим бесконечным разнообразием идей или предметов знания существует равным об­разом нечто познающее или воспринимающее их и . производящее различные действия, както: хотение, воображение, воспоминание. Это познающее дея­тельное существо есть то, чтоя называющем,
Этими словами я обозначаю не одну из своих идей, но вещь, совершенно отлич­ную от них, в которой они существуют, или, что то же самое, которой они воспринимаются, так как су­ществование идеи состоит в ее воспринимаемости.
«Трактат о принципах человеческого знания». Часть 1, параграфы 1,2
…Когда я говорю, что стол, на котором я . . пишу, существует, то это значит, что я вижу и ощу­щаю его; и если б я вышел из своей комнаты, то сказал бы, что стол существует, понимая под этим, что, если бы я был в своей комнате, то я мог бы воспринимать его, или же что какой-либо другой дух действительно воспринимает его. Здесь был запах – это значит, что его слышали; были цвет и форма — значит они были восприняты зрением или осязанием. Это все, что я могу разуметь под
58
такими или подобными выражениями. Ибо то, что говорится о безусловном существовании не­мыслящих вещей без какого-либо отношения их воспринимаемости, для меня совершенно непо­нятно.
и невозможно, чтобы они имели какое-либо существование вне духов или воспринимающих их мыслящих вещей.
«Трактат о принципах человеческого знания». Часть 1, параграф 3
…Связь идей не предполагает отношения
Видимый мной огонь есть не причина боли, испытываемой мной при прибли­жении к нему, но только предостерегающий меня знак… Основание, по которому из идей образу­ются машины, т.е. искусственные и правильные соединения, то же самое, что и для соединения букв в слова. Чтобы немногие первоначальные идеи могли служить для обозначения большого числа действий, необходимо, чтобы они разнооб­разно сочетались вместе… Отсюда очевидно, что те вещи, которые с точки зрения категории при­чины, содействующей или помогающей произве-
59
дению следствия, являются совершенно необъяс­нимыми… Именно в отыскании и понимании этого языка (если можно так сказать) «Творца Природы» должна заключаться задача естество­испытателя, а не в притязании объяснить вещи телесными причинами, каковое учение, по-види­мому, слишком отклонило умы людей от того де­ятельного начала, того высшего и мудрого духа, «в коем мы живем, движемся и существуем».
«Трактат о принципах человеческого знания». Часть 1, параграфы 65,66
Некоторые истины столь близки и очевидны для ума, что стоит лишь открыть глаза, чтобы их увидеть. Такой я считаю ту важную истину, что весь небесный хор и все убранство земли, одним словом, все вещи, составляющие Вселенную, не имеют существования вне духа; что их бытие со­стоит в том, чтобы быть воспринимаемыми или познаваемыми; что, следовательно, поскольку они в действительности не восприняты мной или не существуют в моем уме или уме какого-либо другого сотворенного духа, они либо вовсе не имеют существования, либо существуют в уме
60
какого-либо вечного духа; и что совершенно не­мыслимо, и включает в себя все нелепости абст­рагирования приписывать хоть малейшей части их существование независимо от духа…
«Трактат о принципах человеческого знания». Часть 1,параграфе Джеймс Босвелл описывает знаменитое «оп-ровержение» Беркли доктором Джонсоном, кото­рое кажется в равной степени «близкой очевидно для ума» последнего: «После того, как мы вышли из церкви, мы немного постояли и поговорили об оригинальной софистике епископа Беркли, с помощью которой он пытался доказать, что материя не существует, и что всякая вещь во Вселенной есть только в вооб­ражении. Я заметил, что, несмотря на то, что мы были убеждены в неправильности его учения, оп­ровергнуть его было невозможно. Я никогда не за­буду реакцию Джонсона на мои слова: он изо всех сил пнул огромный камень, так, что даже схватил­ся за ногу от боли:
я опровергаю это».
Джеймс Босвелл, «Жизнь Джонсона» 61
Более художественно насыщенная критика со стороны современника Беркли, который был более проницателен в отношении того направле­ния, в котором развивалась человеческая мысль:
«Отказавшись от мира материи, Беркли ду­мал, что ничего не потеряет, а напротив, приоб­ретет; таким неподдающимся критике разделени­ем он хотел спасти мир духов. Но, увы! «Трактат о принципах человеческого знания» безрассудно подрыл корни такого деления и бросил все в один водоворот».
Томас Рейд, «Изучение человеческого разума» Современная критика Беркли Бертраном Рас­селом, относящаяся к «Трем разговорам между Тиласом и Филонусом»: «Филонус: «Все, что непосредственно вос­принимается, есть идея, а может ли идея суще­ствовать вне ума?» Для того чтобы определить, что же такое «идея», потребуется подробное исследо­вание этого слова. Если подразумевалось, что мысль и ощущение состоят из отношений между субъектом и объектом, будет возможно опреде-
62
лить разум в качестве субъекта и утверждать, что «внутри» него ничего нет, есть только объекты «снаружи» его».
Бертран Рассел, «История западной философии» Джон Уилер, современный американский фи­зик, который ввел понятие «черных дыр»: «Ни одно
реально,
предметом наблюдений Хронология жизни Беркли
1685 г. 12 марта в Дизерт Каста, недалеко от Килкенни (Ирландия) родился Джордж Беркли.
1696 г. Беркли отправляют учиться в колледж в городе Килкенни.
1700 г. Джордж Беркли поступает в Колледж св. Троицы в Дублине.
1704 г. Беркли заканчивает Колледж св. Тро­ицы со степенью бакалавра.
1707 г. Беркли публикует «Арифметику». Его принимают в члены совета Колледжа св. Троицы.
1709 г. Публикация первой серьезной работы Беркли, посвященной философии, — «Опыт но­вой теории зрения». 68 1710 г. Беркли получает сан священника. Пи­шет работу «Трактат о принципах человеческого знания», в которой раскрывает основные идеи своей философии.
1713 г. Опубликованы «Три разговора между Гиласом и Филонусом» Беркли, где он выражает свои материалистические идеи в художественной форме. Д. Беркли становится известен во всей Европе.
1713-1714 гг. Беркли едет в Париж и встречает­ся с французским философом Николой Мальбран-шом за несколько дней до его смерти.
1716-1718 гг. Беркли сопровождает инвалида Джорджа Эша в большом путешествии по всей Ев­ропе.
1724 г. Д. Беркли уходит из Колледжа св. Тро­ицы, проработав там 24 года, чтобы стать деканом(
Лондондерри.
1728 г. Беркли женится на дочери спикера британского парламента Анне Форстер и уезжает в Америку, где селится в городе Провиденс на ост- (1) Ранг следующего по старшинству после епископа духовного лица в католической и англиканской церкви (Прим. пер.). 69
рове Род-Айленд. Философ ждет, пока будет одоб­рен его проект колледжа на Бермудских островах.
1731 г. После получения отказа в финанси­ровании колледжа на Бермудах Беркли возвраща­ется в Лондон.
1734 г. После того как Беркли посвятили в сан епископа города Клойн (Ирландия), он публикует «Аналитика, или Рассуждение, адресованное не­верующему математику». В этой работе он под­вергает сомнению философскую достоверность математики.
1744.г. Выходит книга Беркли «Сейрис, или Цепь философских размышлений, а также иссле­дования, посвященные достоинствам дегтярной настойки», которая сразу же становится бестсел­лером.
1752 г. Беркли уезжает из Ирландии в Окс­форд.
1753 г. Джордж Беркли умирает 14 января в Оксфорде. Похоронен в одной из местных часовен. Эпоха Беркли
1687 г. Ньютон публикует
где из­лагает принципы теории гравитации.
1688 г. В результате Славной революции ко-роль-католикЯков II смещен. На престоле утвер­дился протестант Вильгельм Оранский, пригла­шенный из Голландии.
1690 г. Войска Якова II потерпели пораже­ние в битве на реке Войн. Завершился процесс по­корения Ирландии Великобританией.
1703 г. Смерть Самуэля Пеписа.
1704 г. Смерть Джона Локка, основателя эм­пиризма.
71
1714 г. Яков II низложен. Стать королем Ан­глии предложено Георгу Ганноверскому, который, дав свое согласие, становится Георгом I. В Верса­ле умирает Людовик ХГУ – «король-солнце».
1715 г. Первое восстание якобинцев – сто­ронников короля Якова II с целью восстановле­ния его на троне.
1716г. Смерть немецкого философа У.Г. Лей­бница.
1720 г. Крах «Компании Южных морей»: банкротство компании привело к финансовому кризису в стране.
1726 г. Опубликована книга Джонатана Свифта «Путешествия Гулливера».
1727 г. Смерть Исаака Ньютона.
1732 г. В Вирджинии (в то время британской колонии в Америке) рождается Джордж Ва­шингтон.
1735 г. Уильям Хогарт пишет серию своих картин, известных под названием «Карьера про-
72
ститутки», в которой обличает общественные по­роки своего времени.
1745 г. Второе восстание якобинцев под пред­водительством принца Чарли-Красавчика(
начи­нается в Шотландии.
1746 г. Армия шотландских повстанцев наго­лову разбита в битве под Куллоденом. (4) Одно из прозвищ принца Карла Стюарта, сына Якова Эдуарда Стю­арта (Якова II).
73 Работы Джорджа Беркли О движении (De Motu)
Аналитик, или Рассуждение, адресованное неверующему математику
Опыт новой теории зрения
Очерк о предотвращении падения Велико­британии
Вопрошатель
Сейрис, или Цепь философских размышле­ний, а также исследования, посвященные досто­инствам дегтярной настойки
Три разговора между Гиласом и Филонусом
Трактат о принципах человеческого знания
ПРОСТОосложном
БЛАЖЕННЫЙ АВГУСТИН БЛАЖЕННЫЙ АВГУСТИН ЗА90МИНУТ
ВСЯ МИРОВАЯ ФИЛОСОФИЯ ЗА 90 МИНУТ!
Введение
Со смертью Аристотеля в 322 году до н.э. завер­шился золотой век философии. То, что некогда было цепью последовательных рассуждений, выродилось в догму и комментарии. Что касается философских учений, то существовали два основныхнаправления; а так как времена тогда были суровые, то ни одно из них не было жизнеутверждающим.
Философия стоиков была разработана Зено-ном из Китиона, который родился в начале III столетия до н.э. на Кипре. Зенон был успешным купцом до тех пор, пока не потерял все свои сбе­режения в кораблекрушении. Тогда он заинтере­совался философией киников, которые утверж­дали, что материальные ценности не имеют никакого значения. Отталкиваясь от этого утверж­дения, Зенон создал собственную стоическую философию, названную так по колоннам (stoa) аркады в Афинах, где он занимался с учениками. Зенон утверждал стоическое отношение к жизни и делил всех людей на две категории. Первая груп­па (стоики) состоит из мудрецов, которые безраз­личны ко всему, кроме собственной мудрости. Все остальные — просто малоинтересны.
Для стоиков мудрость заключалась в избав­лении от страстей и ведении доблестной (муже­ственной, добродетельной) жизни: постоянный самоконтроль, стойкость перед лицом невзгод и беспристрастное поведение.
Философия стоиков развивалась в течение столетий и, в конце концов, стала весьма популяр­ной в Риме, особенно среди высшей знати, вынуж­денной выносить прихоти своевольных императо­ров и разочаровавшейся в жизни. Автор трагедий Сенека даже попытался привить учение стоиков Нерону, но император темпераментно продемон­стрировал нежелание обучаться этой философии.
Во втором столетии н.э. стоицизм был, нако-нец, принят императором — Марком Аврелием –
6
который написал ряд довольно напыщенных и ба­нальных размышлений на тему своей длительной кампании против задунайских варваров.
Другие философские учения развились в вы­шеупомянутую философию киников, а также скептицизм. Скептики верили, что они ничего не знают, но не видели никакого противоречия в том, чтобы учить при этом других.
Однако самое важное философское учение, отличающееся от стоического, было создано Эпи­куром, родившимся в середине IV столетия до н.э., возможно, на Самосе. В дальнейшем Эпи­кур поселился в Афинах и основал школу, кото­рая располагалась в его саду, где изучали его фи­лософию. Философия стала.известна как эпику­реизм и была во многом противоположна стоической. В то время как стоики отрекались от всех удовольствий, эпикурейцы верили в то, что нужно хорошо пожить. Но сам Эпикур считал , хорошей жизнью чрезвычайно простую жизнь — на, хлебе и воде плюс еще немножко сыра по праз­дникам. Его целью (и первоначально целью его учения) было достичь жизни, лишенной страда­ния. Сексуальная жизнь, пьянство, амбиции и
7
жизнь высшего света не дают ничего, кроме го­ловной боли, тяжкого похмелья и разочарования— словом, страдания. Поэтому всего этого следует избегать. Римляне, нечувствительные к утончен­ным пунктам этого учения, эпикуреизм одобря­ли, однако настаивали на собственных представ­лениях о хорошей жизни. Таковая включала го­раздо больше, чем хлеб и вода. Таким образом, эпикурейская философия была извращена, при­обретя оттенок вседозволенности.
Остальные философы по преимуществу сосре­дотачивались на работах своих великих предше­ственников. Они комментировали, анализировали, играли словами. В первую очередь это были после­дователи Пифагора и Платона. Наиболее известен среди них Плотин, разрабатывавший религиозное течение в платонизме и включивший в него черты мистицизма. В конце концов, философия Плотина отдалилась от философии Платона настолько, что получила новое название — неоплатонизм.
Но самым важным событием первых столе­тий нашей эры было распространение христиан­ства, которое блокировало развитие любой серь­езной философии вплоть до явления Августина.
8 Жизнь и труды Блаженного Августина
«Я прибыл в Карфаген; кругом меня котлом кипела позорная любовь… Туман поднимался из болота плотских желаний и бившей ключом воз­мужалости, затуманивал и помрачал сердце мое…» Св. Августин быт помешан на сексе. Или хотел, чтобы мы поверили в это. В его знамени­той «Исповеди», страница за страницей, он по­рицает себя как «гадкого раба злых страстей», предающегося удовольствию «валяться в грязи, расчесывая чесотку похоти». В предвкушении фактических примеров «сумасшедшего распут­ства» читатель листает страницы — со все возрас­тающим разочарованием. Так что мы не знаем точно, что именно с Августином творилось в кот- 9
ле Карфагена. Я думаю, что это были не более чем обычные студенческие похождения.
 Но нет сомнений, что у Августина наличе­ствовали проблемы с сексуальной жизнью. Он испытывал сильное сексуальное влечение и, ве­роятно, наслаждался сексом, когда им занимал­ся. Однако его душа посылала ему властные им­пульсы, требуя целомудрия. Несколько сеансов с опытным психоаналитиком должны были бы, ве­роятно, решить проблему — но при этом фило­софия лишилась бы величайшего мыслителя, единственной звезды за полтора тысячелетия. Ведь прошло 600 лет со смерти Аристотеля до появления-на сцене Августина; и еще почти 800 лет пройдет со смерти Августина до появления ФомыАквинского.
Августин родился в 354 году н.э. в маленьком городке Тагасте, в римской провинции Нумидия (сейчас это СоукАхрас на северо-востоке Алжи­ра). Его родители предстают перед нами как до­вольно-таки любящая выпить семья, принадле­жащая к среднему классу. Пьяница-отец по име­ни Патрикий проявлял типичные для алкоголика симптомы эмоционального расстройства, прояв-
10
лившегося в форме яростных вспышек, после чего мать Августина Моника кидалась в религию, за­рекалась от демона, сидящего в питье, и субли­мировала свои огорчения и разочарования в на­дежды на своего сына.
О юных годах Августина мы знаем из его «Ис­поведи». С самого начала Моника подавляет ма­ленького Августина, хотя Августин никогда не осмеливается сказать хоть слово против своей матери, чье навязчивое пуританское христианство с первой страницы наполняет книгу. «Кто напом­нит мне о грехе младенчества моего?» — спраши­вает Августин, бичуя себя за то, что с плачем тре­бовал материнского молока. «…Я, маленький мальчики великий грешник», — безо всякой иро­нии пишет он по поводу собственной нелюбви к урокам в школе.
Будучи подростком, Августин прямо-таки «сходит с рельсов». Вместе со школьными друзь­ями он крадет груши. После этой ужасной гнус­ности Августин предается оргии самобичевания, которая продолжается до конца главы («самое падение свое любил я, гнусная душа, скатившая­ся из крепости Твоей в погибель»… и так далее).
11
В том же духе он продолжает исповедоваться до конца книги: «Кто разберется в этих запутанных извивах? Они гадки: я не хочу останавливаться на них, не хочу их видеть». Боже, о чем это он? Чи­татели, склонные к психологическим изыскани­ям, могут найти символические намеки в образе молодого парня, «отрясающего груши с дерева», но это было бы поверхностным и неинформатив­ным объяснением. Настоящим отрицательным героем этого отрывка была, конечно, мамочка.
Нет сомнений, что Моника правила внутрен­ней жизнью семьи. Она даже сумела убедить не­задачливого Патрикия обратиться в христианство за год до смерти (почти несомненно — в присту­пе алкогольного раскаяния). И когда становится ясно, что молодой Августин унаследовал некото­рые нехорошие отцовские привычки, он изгоня­ется от домашнего очага. Но ненадолго: Моника не хотела позволить ему вырваться из ее тисков.
Тем временем Августин продолжает бороть­ся со своей Проблемой. В отчаянии он готов даже обратиться к Богу, трогательным образом умоляя Его: «Господи, дай мне целомудрие — но только не сейчас». Он не хотел, чтобы Бог «сразу же ус-
12
лышал меня и сразу же исцелил от злой страсти: я предпочитал утолить ее, а не угасить».
Августин был необычайно способным маль­чиком, так что у Моники на его счет были боль­шие планы. До своей смерти Патрикий сумел на­скрести достаточно денег для того, чтобы маль­чик продолжил свое обучение в Карфагене. Здесь, вдали от Моники, Августин приобрел некоторый опыт в публичных домах и полюбил театр (позже описанный в «Исповеди» как «удивительное бе­зумие»). Потом он стал жить с женщиной; с ней его связывала долгая и верная любовь. Она даже имела от него «случайного сына». (В «Исповеди» ничего не говорится против нее лично; его печа­лило именно то, что они постоянно и с наслаж­дением делали вместе.)
Но Августин был не просто сухарем с пробле­мой. Волнение по поводу его такой (предполага­емой) запредельной похоти, вызывающее (чисто литературно) запредельное самоуничижение, с равной силой влекло его узнать правду о себе са­мом. Почему он так поступает? Как может он быть так совершенно, отвратительно нечист и в то же самое время так тосковать о чистоте?
13
Консультации психолога, которые могли бы привести его в норму, были недоступны, а христи­анство, предлагаемое его матерью, казалось слиш­ком простым, чтобы удовлетворить его требова­тельный ум. Ему нужно было убедительное объяс­нение собственного плачевного состояния, достаточно глубокое, чтобы он поверил. Он начал читать Цицерона и сразу же был очарован фило­софией. Именно Цицерон, выпускник Платонов­ской академии, обучил его трудному делу—думать как следует. Но и у Цицерона решения не было.
Августин нашел то, что искал, в манихействе. Эта квазихристианская секта была основана ве­ком ранее персом по имени Мани, который ут­верждал, что он — Святой Дух и закончил свою жизнь, будучи распят огнепоклонниками. Мани­хейство было по существудуалистичным, его при­верженцы полагали, что мир — это результат бит­вы между Добром и Злом (или Светом и Тьмой). Человеческая душа состоит из света, пойманно­го в ловушку тьмой, из которой он должен попы­таться освободиться. Эта вера как будто была со­здана для Августина в его тогдашнем состоянии, хотя христианская церковь и объявила ее ересью.
14
Августин приветствовал манихейство с распрос­тертыми объятиями.
Мать обрадовалась, когда Августин прибыл домой после четырех лет учебы в Карфагене. Лю­бовницу и ребенка она могла бы принять (с ними можно разобраться после), но манихейство — со­всем другое дело. Оно надрывало ее сердце, и она не видела нужды это скрывать. Тем временем в сво­ем родном городе Августин начал учить граждан риторике и стал интересоваться астрономией. Од­нако он (уже двадцатилетний) не расстался с ам­бициями, и год спустя вернулся в Карфаген для работы в университете. К несчастью, времена из­менились, студенты вышли из-под контроля. Про­блемы с дисциплиной выросли до такого размера, что преподавание стало практически невозмож­ным. Августин с любовницей и мальчиком решил отбыть в Рим для того, чтобы найти там работу.
К этому времени Августин начал сомневать­ся в манихействе. Последние открытия астроно­мии не соответствовали мифологической теории небес, предлагаемой манихеями. Августина посе­тил епископ Фавст, ученый манихей, и вместе они обсудили все эти проблемы. Но в конце беседы
15
добродушный епископ был вынужден признать, что у него нет ответа на вопросы, которые побуж­дали Августина размышлять над собой.
Мать не одобряла планируемой поездки в Рим, и чтобы высказать это, прибыла в Карфаген. Перед отплытием лодки на пристани разыгралась сцена, где Моника «крепко ухватилась за меня, желая или вернуть обратно, или отправиться вме­сте со мной». Августин, в конце концов, убедил Монику, что лодка не отправится раньше завтраш­него утра, и она пошла в близлежащую церковь св. Киприана. Августин тайно отплыл под покровом темноты, «она же осталась, молясь и плача».
В Риме Августин продолжал общаться с мани-хеями. Несмотря на свои сомнения, он продолжал верить учению, что не мы грешим, виновата какая-то другая темная субстанция, которая захватила в плен душу. Кроме того, он учительствовал, и через год его блестящий ум оценили. Ему предложили пост профессора риторики в Милане.
Не так давно Милан заменил Рим в качестве административной столицы Римской империи, которая находилась в процессе распада на запад­ную и восточную половины. Империя вступала в
16
один из наиболее экзотических периодов своего длительного упадка, с коронованием императоров-подростков и так далее. (Армия превзошла саму себя, провозгласив императором четырехлетнего ребенка, но этот пример военного гения вежливо проигнорировали, и на его место был быстро выд­винут взрослый дегенерат.) Император теперь на­ходился в Милане, но самой влиятельной фигурой в городе был епископ (позже канонизированный) Амвросий. Его власть была так велика, что неза­долго до того он приказал императору Феодосию покаяться за бойню в Фессалониках.
Амвросий был одним из наиболее талантли­вых умов христианского мира, и его проповеди лривлекали большое количество слушателей. Ав­густин пришел послушать одну из них и сразу же лишился двух предубеждений, которые питал по отношению к христианству. Он увидел, что эту религию может избрать человек большого ума. Он также увидел, что Библия — более глубокая кни­га, чем он ранее считал, и что ее не всегда должно понимать буквально.
Спустя год после прибытия Августина в Ми­лан его мать, наконец, нагнала его. Но Августин
17
смог уверить мать, что он больше не манихей; од­нако он не был еще и христианином. Он питал че­столюбивые надежды на «славу, богатство и брак». Моника обнаружила, что все идет как надо, и ско­ро убедила его, что пора подыскать достойную суп­ругу. Ему выбрали девушку из подходящей семьи, несмотря на то, что она была слишком молода, и ему приходилось ждать два года до заключения брака. Но это была та цена, которую пришлось платить. «Оторвана была от меня, как препятствие к супружеству, та, с которой я уже давно жил . Сердце мое, приросшее к ней, разреза­ли, и оно кровоточило». Любовница Августина — в «Исповеди» она остается безымянной — была вынуждена оставить своего сына с Августином. Ее отослали назад в Африку, перед тем она «дала… обет не знать другого мужа». (Последние слова обычно принято понимать как признак ее неумирающей любви к Августину, однако женщины могут пони­мать это по-другому.) Августин скоро нашел перс­пективу двухлетнего ожидания перед браком не­выносимой и взял себе другую любовницу — не­смотря на то, что сердце его продолжало «болеть тупо и безнадежно» после потери первой. 18
Более чем когда-либо Августин теперь му­чился «проблемой зла». Больше он не мог верить манихеям, главным образом, из-за их интеллек­туальной ограниченности. Они оказались не в состоянии ответить на его вопросы по астроно­мии или объяснить проблему его неукротимого сексуального желания. Но альтернативы их дуа­листической интерпретации мира у него все еще не было. Его светлая душа оставалась беспомощ­но сжатой в тисках тьмы. Понятие дуализма ка­залось ему все более и более неприемлемым. За­тем он обнаружил писания Плотина.
Плотин родился в Александрии в начале III века н.э. Как многие блестящие толкователи, он считал, что понимает прочитанное лучше, чем сам автор. В частности, Плотин был убежден, что по­нял философию Платона глубже, чем сам Платон. В попытке объяснить, что Платон хотел сказать на самом деле, Плотин превратил собственные теории Платона в то, что позже стало называться неоплатонизмом. В сосуд теории Платона Пло­тин влил коктейль из Пифагора, Аристотеля и стоиков, перемешав все в собственном мистичес­ком ключе.
19
Как и для Платона, для неоплатоников реаль­ность и благо трансцендентны. Высшей реально­стью является Единое. Другие вещи эманируют (излучаются) из этого Единого в нисходящем по­рядке (ступени таковы: реальность, ценность, объединение). Зло возникает из разобщенного материала в самом низу этой шкалы, далее всего от Единого. Это значило, что для описания при­роды зла более нет нужды в дуализме, как этого требовало манихейство. Для неоплатоников зло — это просто отсутствие блага. Оно максимально уда­лено от высшей реальности Единого и, таким об­разом, является самым нереальным из всего. Здесь лежал ответ неприемлемому для Августина дуализ­му, ответ, который решил раз и навсегда проблему зла — оно едва существовало.
Во многом на этой стадии развития неопла­тонизм напоминал философскую версию христи­анства, но без христианского Бога. Все это время Августин ближе и ближе подходил к христианству своей матери; в попытке добраться до истины он даже начал читать послания апостола Павла. Но все еще не мог заставить себя сделать последний шаг.
20
В августе 386 года н.э. духовный кризис при­вел Августина на грань нервного расстройства. Однажды, гневаясь и страдая от собственной не­решительности, он искал облегчения в тишине своего сада. Временами он рвал на себе волосы и ударял себя кулаками по лбу. В конце концов, бросился на землю под фиговым деревом и дал волю слезам. И постепенно стал осознавать, что слышит голос ребенка, повторяющего нараспев в соседнем доме: «Tolle, lege. Tolle, lege» («возьми и читай»). Поначалу он подумал, что пение ре­бенка было частью какой-то игры, однако внезап­но понял, что это «божественное веление мне от­крыть книгу  и прочесть пер­вую главу, которая попадется». Он вытер слезы, встал и поспешил к книге, оставленной на ска­мейке поблизости. Схватил книгу, открыл ее и прочел первые слова, которые оказались в поле зрения: «не в пирах и в пьянстве, не в спальнях и не в распутстве, не в ссорах и в зависти: облеки­тесь в Господа Иисуса Христа и попечение о пло­ти не превращайте в похоти». Так произошло об­ращение. Он вернулся в дом и сказал матери, что случилось, и она была в радости. 21
В течение веков христиане рассматривали обращение Августина в христианство как чудо, но стоит указать на то, что в посланиях ап. Павла Бог может говорить с вами только в христианских тер­минах. Если бы Августин посмотрел в Упаниша-ды или в египетскую книгу мертвых, он мог бы натолкнуться на очень похожий отрывок, кото­рый бы заставил его стать индусом или покло­няться солнечному богу Ра.
Августин отказался от места преподавателя и оставил мысль о браке. В субботу перед пасхой 387 года он и его сын Адеодат были крещены Ам­вросием в Милане. Августин и мать решили вер­нуться в Нумидию. Когда они собирались сесть на корабль в порту Остия, мать заболела лихорад­кой. Августин делал все, что мог, но дело ее жиз­ни было завершено, и она умерла.
Годы спустя мать Августина была канонизи­рована; сейчас она покровительница замужних женщин. Ее святые мощи были перенесены в Рим, где они покоятся соответственно в церкви Sant'Agostino. В большей части случаев сегодня о ней вспоминают благодаря названию лежащего на берегу моря пригорода Лос-Анджелеса, пове-
22
дение обитателей которого наверняка бы не выз­вало ее одобрения. Смерть св. Моники заверша­ет повествовательную часть «Исповеди» Августи­на, которую он написал десятилетие спустя.
Августин отплыл назад в Африку и вернулся домой, в Тагаст, в сопровождении близких дру­зей. Здесь они объединились в общину, чтобы жить монашеской жизнью, Августин большую часть времени уделял исследованиям и писал. Несмотря на все свои торжественные заявления о страсти и грехе, Августин был по существу со­зерцательным человеком. Такой образ жизни ему нравился больше всего, и почти несомненно, что его размышления в течение этого периода легли в основание его философии,
Августин, очевидно, находился под влияни­ем мистицизма неоплатоников, а также той идеи, что внутренний (сокровенный) дух человека свя­зывает его с высшей реальностью. Плотин верил: чтобы достичь превысшего Единого, окончатель­ной реальности, мы должны глубоко заглянуть в себя. Таков был и собственный опыт Августина, и сейчас он попытался примирить учение Пло­тина с христианством. В конечном счете это при-
23
вело его к соединению неоплатонизма с учением Библии.
Соединение этих двух учений, далекое от компиляции, было главным вкладом Августина в философию. Это не только обеспечило христи­анство мощной интеллектуальной опорой, но и связало его с греческой традицией философии. Таким образом, христианство смогло пронести пламя философии горящим (хоть и тускло) через Темные века.
В ходе этой работы Августин создал собствен­ные философские идеи. Греческая мысль Плоти­на, во многом как и наша мысль сегодня, не мог­ла принять, что что-то могло быть сотворено из ничего (как говорится в Библии). Для неоплато­ников Единое было бесконечным и бесцельным. Для того чтобы сделать неоплатонизм соответ­ствующим книге Бытия, Августин ввел в него тво­рение и «волю Бога, что добрые вещи должны быть» («Ты добр, — и они добры; Ты — Сущий, — и они существуют»). Но здесь он столкнулся с трудностью. Как может бесконечно существую­щее Единое (которое теперь стало Богом) дей­ствовать во времени?
24
Эта проблема привела Августина к созданию теории времени, далеко опередившей греческую мысль. Теория времени не слишком изменилась на протяжении тринадцати веков, вплоть до по­явления теории Канта (некоторые считают пос­леднюю просто развитием и разработкой ориги­нальной мысли Августина). Согласно Августину, Бог существует вне времени (таковое началось только с сотворения мира). Таким образом, воп­рос «Что же было до того, как создан мир?» не имеет смысла. Для Августина время субъективно, оно существует в качестве человеческого воспри­ятия. Мы не можем видеть мир как-нибудь по-другому — хотя высшая реальность времени не подвластна.
Этот, по существу слепой, субъективизм при­вел Августина к вопросу об основаниях субъектив­ного знания. Что мы можем знать о высшей реаль­ности, если она лежит за пределами наших чувств? Что мы вообще знаем? Ничего с уверенностью — кроме того, что мы существуем и мыслим. Эти мысли в «Монологах» Августина на более чем 11 веков предвосхищают знаменитое декартово «Cogito ergo sum» («Мыслю, следовательно, суще-
25
ствую»), совершившее революцию в философии. По счастливой случайности этот отрывок прогля­дели или проигнорировали средневековые преем­ники Августина — иначе, возможно, они бы закон­чили свою жизнь на костре.
В 391 году Августин посетил Иппон (бывший Бон, ныне Аннаба, на северо-востоке Алжира). Здесь епископ Валерий убедил его в необходимо­сти рукоположения. Для этого Августин вынуж­ден был покинуть свою общину. Через пять лет престарелый Валерий назначил Августина своим викарным епископом в Иппоне, и когда спустя год Валерий умер, Августин принял всю его пас­тырскую работу.
В эти дни епископ был не только самым вы­соким по положению священником, но также городским профессором богословия и гражданс­ким судьей. Несмотря на эти тягостные обязан­ности, Августин продолжал плодотворно трудить­ся. Спустя два года после назначения его еписко­пом он имел написанными бесконечное число памфлетов и проповедей; вел и обширную пере­писку. Также он закончил свою «Исповедь». На­ряду с описанием связанных с сексом мук его
26
юности, «Исповедь» содержит одно из самых глу­боких обоснований веры среди всего, написан­ного христианами. В ней изложены и основные положения философии Августина, включая его теорию времени.
К сожалению, не всё из обширного литера­турного наследия Августина отмечено столь вы­соким качеством. Как многие обращенные, Ав­густин стал одержим точным соблюдением цер­ковного учения. Большая часть его драгоценного времени потрачена на ругательные кампании против отклонений от христианства. Ересь мани-хеев, которую он так хорошо знал, становится отдельным объектом осуждения («этот невырази­мый умственный экскремент»). Но это была не единственная ересь.
Еще одна христианская секта, занимавшая выдающееся положение в Северной Африке в начале IV века, — донатисты. Донатисты счита­ли, что церковь должна быть свободна от связей с государством. Все это было бы очень хорошо, но главная часть их программы должна была приве­сти к бунту против государства — который про­должат явление четырех всадников Апокалипси-
27
са и Конец мира. Эту социальную программу под­держивали бунтовавшие крестьяне.
Донатисты приветствовали насилие, так как оно демонстрировало несовершенство мира. Они считали идеальной жизнь, проходящую в покая­нии и преследованиях, которая, если им повезет, может закончиться мученичеством. Благодаря этому донатистов было очень трудно переубедить, так как любое действие, предпринимаемое про­тив них, приветствовалось и только подтвержда­ло их взгляды. Ко времени, когда Августин стал епископом Иппонским, довольно много христи­ан в Северной Африке перешли в эту ересь, и большую часть времени Августин проводил, со­здавая полемические произведения, в свирепых терминах осуждавшие донатистов.
Позже Августин стал бичом пелагианства. Эта еретическая секта началась с уэльского монаха по имени Морган (на гэльском его имя обозначает моряка и переводится на латинский и греческий язык как «Пелагий»). Когда брат Пелагий появил­ся в Риме, его валлийский дух ужаснулся мораль­ной распущенности священства, которое склоня­лось к более легкому, средиземноморскому подви-
28
ду данных при рукоположении обетов. Но Пела­гий быстро вычислил корень проблемы. Однажды он услышал проповедь, в которой некий епископ ссылался на строки в «Исповеди» Августина (она пользовалась среди христиан все возраставшей по­пулярностью). Отрывок, процитированный епис­копом, объяснял точку зрения Августина: благо не­возможно без вмешательства божественной благо­дати (теория, граничащая с предопределением). Пелагий понял, что многие оправдывали этой те­орией свою моральную вялость. Не имеет ведь смысла предпринимать усилия, чтобы быть хоро­шим, если это зависит от вмешательства боже^ ственной благодати!
И Морган противопоставил этой теории свою собственную. Он утверждал, что перво­родного греха не было, что люди способны вой­ти в рай без помощи божественной благодати. Такая пагубная ересь вызвала бурю протеста; не последним был и Августин, который тотчас принялся защищать свою теорию этики. Он начал серию полемических трудов, свирепо ата­куя злого валлийца и все растущее число его последователей.
29
Августин тратил много времени, строча по­добные труды. Скоро он стал известен среди хрис­тиан как защитник православия. (Согласно Ав­густину, даже некрещеные младенцы осуждены на вечное проклятие.) Что же заставило такого ве­ликого мыслителя как Августин тратить столько времени и сил на отъявленную бессмыслицу? Это не было просто индивидуальной психологичес­кой причудой — это симптомы коллективной ма­нии, которая захватит церковь на многие столе­тия. Спустя века мы можем только подивиться извращенности Августина и прочих великих умов Европы того времени, проводивших время подоб­ным образом. Римская империя доживала после­дние дни в канун Темных веков, в то время как блестящие умы христианства усердно занимались желчными дискуссиями по поводу вмешательства божественной благодати и того, попадут ли не­крещеные младенцы в ад. А также — о необходи­мости целомудрия.
В 410 году Аларих и победоносные вестготы с энтузиазмом взяли Рим. Почти за 800 лет это были первые иностранные интервенты, проникшие за городские стены. Было объявлено, что падение
30
Рима — следствие потери веры в древних богов, поклонение которым запрещено императором Феодосием под влиянием христианства. Когда поклонялись Юпитеру, Рим процветал — а сейчас посмотрите, что случилось. Это вина христиан.
Этот аргумент придал энергии Августину, и он решил его опровергнуть. Его ответом стал труд «О граде Божием», большой богословский и философ­ский трактат, который, к сожалению, сейчас чита­ют даже меньше, чем «Исповедь». В «О граде Бо­жием» Августин излагает взгляд на историю ранних христиан, позволяя христианам принять падение Рима как часть божественного замысла. Земному граду, чьи обитатели увлечены бренным миром, он противопоставляет Град Божий, сообщество, вдох­новленное любовью к Богу с помощью божествен­ной благодати. Град Божий ведет чисто духовное существование и не может походить ни на что на земле, даже на святой Рим. Эти идеи оказали глу­бокое влияние на церковь Средневековья и позже сыграли свою роль в Реформации.
В труде «О граде Божием» Августин выдвига­ет множество удачных аргументов. Христиане не должны печалиться при виде торжествующих го-
31
тов, не подвергшихся наказанию за разграбление Рима (на самом деле Рим разгромили вестготы, но Августин игнорировал такие тонкости, ссылаясь вообще на кровожадных варваров). Августин уве­рял своих читателей, что за вопиющие злодеяния готы будут наказаны, когда они придут к своему Создателю. В конце концов, если каждый грех бу­дет наказан здесь, на земле, что же тогда будет пред­метом разбирательства на Страшном Суде?
Из-за обычного пунктика Августина, труд «О граде Божием» включает несколько довольно длинных пассажей о сексе. Сточки зрения совре­менного читателя, они поразительно неправдопо­добны, смешны или ужасно развратны. Августин даже объясняет, как Адам и Ева могли бы совоку­питься до изгнания из рая (хотя он настаивает, что они, конечно, этого не делали). Это мог бы быть акт воли, без сопутствующей похоти. Как считал Августин, орган Адама мог не стимулироваться желанием, что препятствовало бы совокуплению, так что он придумывает аргумент, демонстриру­ющий, как столь необходимое физиологическое явление могло быть результатом одной силы воли. Любой, кто верит, что философия — дело не шу-
32
точное, должен прочесть этот отрывок (см. отры­вок в разделе «Из творений св. Августина»).
Августин также обсуждает, остались ли дев­ственницы, изнасилованные готами во время па­дения Рима, добродетельными — вопрос, кото­рый вызывал немало раздражения. С точки зре­ния Августина — остались, так как целомудрие — атрибут духа. Но они не остались добродетельны­ми, если наслаждались при этом. Августин добав­ляет, что Бог мог попустительствовать этим изна­силованиям, поскольку некоторые женщины могли быть слишком горды своим целомудрием. В то время как большая часть богословского на­следия Августина может сегодня показаться бес­смысленной или скучной, подобные пассажи вос­принимаются как оскорбительные, как сейчас, так и раньше. Но не стоит сомневаться в искрен­ности и целостности взглядов Августина. Даже если бы он сам был изнасилован готами, это, ве­роятно, не изменило бы его взглядов.
На написание труда «О граде Божием» у Авгу­стина ушло 13 лет. Завершил он его в 426 году, в воз­расте 72 лет. В течение этого периода он продолжал исполнять свои обязанности в качестве епископа
33
Иппона, написал множество проповедей и упорно преследовал еретиков (после падения Рима Пела-гий-Морган появился в Северной Африке и начал проповедовать свою ересь на родине Августина, та­ким образом, обеспечив последнему постоянный стимул и источник вдохновения). Но, несмотря на общественную деятельность Августина и авторитет среди христиан, он оставался по существу ученым, ведущим уединенную жизнь, работавшим над по­ставленными перед ним задачами. Говорят, что в свои последние годы он быт единственным, кто в Иппоне имел книги. Таков быт город, по которому первый великий христианский философ, св. Авгу­стин Иппонский, получил свое имя.
На месте Иппона сейчас находится Аннаба, промышленный порт Алжира. Если ехать на паро­ме из Марселя, видны мечети и безвкусные бульва­ры в колониальном стиле, укрытые дымкой труб большого сталелитейного завода. На границах рас­ширяющегося города по склону холма подымают­ся многоэтажные дома. Но за городскими окраи­нами пейзаж остается таким же, как он, должно быть, был почти 16 столетий тому назад, во дни Ав­густина — холмы, возвышающиеся над городом,
34 испещренные рощами пробковых деревьев, бере­говая линия залива, изгибающаясядугой по направ­лению к мысу под высоким синим небом Африки.
Неприметные руины древнего Иппона нахо­дятся на расстоянии 20 минут пути на юг от го­родского центра, недалеко от сталелитейного за­вода. Высоко на склоне холма, над руинами, сто­ит безвкусная французская базилика. Она посвящена св. Августину. Больше от великого христианского святого здесь не осталось ничего. Сейчас этот современный мусульманский город переживает возрождение религиозного фанатиз­ма, который Августин, конечно бы, распознал: основные стороны такового зеркально отражают его собственные. (Если бы Августин жил во вре­мена зарождения мусульманства, он, несомнен­но , расправился бы с ним, как расправлялся с ма-нихеями, донатистами и пелагианами.)
В течение последних лет жизни Августина полным ходом шел распад Римской империи. В 428 году вандалы вторглись в провинции Север­ной Африки, к маю 430 года они достигли ворот Иппона. Четыре месяца спустя после начала оса­ды, длившейся год, Августин умер. Это было 28
35
августа 430 года — теперь это день его памяти. После смерти он стал почитаться как святой (ка­нонизации как формальный процесс начали про­ходить только в конце первого тысячелетия).
Вандалы вскоре завоевали всю Северную Аф­рику, и в 497 году их король, Трасамунд, изгнал епископов из Нумидии. На Сардинию они взяли с собой тело Августина. Там оно и оставалось до вторжения сарацин в VIII веке, когда король Лу-ипранд Ломбардский выкупил мощи Августина, и его рыцари перенесли их в Павию (в Италии), где они и остаются до сего дня. Если вы пойдете вниз по Strada Nuovo, то увидите церковь с пре­красным названием — San Pietro in Ciel d'Oro (Святой Петр на золотых небесах). Внутри этой римско-ломбардской церкви XII столетия, око­ло престола, можно увидеть богато украшенную мраморную раку, где покоятся смертные останки св. Августина Иппонского.
После Блаженного Августина Ко времени смерти св. АБгустина Западная Римская империя доживала последние дни. Ванда­лы окончательно завоевали африканские провин­ции в 439 году; Рим был заново разграблен в 455 году вандалами. Год спустя ребенок-император Ромул Августул был свергнут, и римская половина Римс­кой империи исчезла. Начались Темные века.
Христианская монашеская традиция сохра­няла античные знания в Европе. Они находились в изоляции, но, в конечном счете, просачивались через миссионеров в зародыши феодальных ко­ролевств Европы.
Тем временем на Балканах и в Малой Азии су­ществовала Восточная империя со столицей в Кон-
37
стантинополе. Византийская империя (под таким именем стала известна Восточная Римская импе­рия) унаследовала от старой Римской империи ми­стику и алчность, и лишь немного достоинств. В 529 году император Юстиниан окончательно подавил всю эллинистическую культуру и закрыл «Акаде­мию» Платона в Афинах. Многие историки рас­сматривают это событие как начало Темных веков.
Время это не было благоприятным для фи­лософов, нуждающихся в стабильном цивилизо­ванном обществе с традициями учебы и досуга. (Философия редко процветает без образованных слоев, не занятых добыванием хлеба насущного.) Первым философом, появившимся в Западной Европе после Августина, был Боэций. Он умер через сто лет после Августина, в Павии, в Италии. Боэций известен главным образом по его «золо­тому произведению», «Утешению философией». В течение всего средневековья эта книга была са­мой читаемой после Библии, и зачастую многие ошибочно считают Боэция даже более великим философом, чем Августин.
«Утешение философией» было написано, ког­да Боэций был заключен в темницу и ожидал смер-
38
тного приговора. (Эта наиболее экстремальная форма «досуга» также стимулировала философс­кую мысль в течение веков. Большинство ориги­нальных философов просто сталкивались лицом к лицу с
такого стимулирующего уединения, но достигали этого, только если эту оригинальность распознавали во время ихжизни.)
Согласно Боэцию, единственными истинны­ми философами были Сократ, Платон и Аристотель, хотя его собственная строгая моральная система более напоминает стоическую. В «Утешении фило­софией» Боэций проводит диалог с Философией — которая отвечает на его вопросы, заданные в про­заической форме, рифмованными стихами:
«Если ты хочешь увидеть
Законы Бога чистым умом,
Твой взгляд должен быть прикован к небу».
Философия Боэция — платонизм в чистом и цельном виде, без примеси неоплатонизма Пло­тина. Принципы христианства фактически не из­лагаются, но Боэций им ни в чем не противоре­чит. Это показывает, как близко христианство пла­тонической мысли, хотя если бы Боэций расширил свое понимание, он мог бы прийти к нескольким
39
вопиющим противоречиям — например, к проти­воречию между теорией творения платоников (ех nihilo nihil fit: ничто из ничего не возникает) и хри­стиан (Бог создал мир). Августин осознавал эти проблемы и справился с ними на столетие рань­ше, таким образом, дав возможность платоничес­ким мыслителям вроде Боэция считать себя орто­доксальными христианами. Но это уже не годилось для эпохи, в течение которой христианство разры­валось расколами и ересями. Забавно, что, в кон­це концов, этот взгляд стал ересью и именно он привел к концу Боэция. Он был приговорен к смерти своим прежним другом Теодорихом Вели­ким, королем остготов, придерживающимся хри­стианства арианского толка. Приговорен он был за то, что отказался принять ересь ариан. Соглас­но арианству, Христос не был Богом и, таким об­разом, не имел прямого знания о Боге.
«Утешение философией» Боэция сделало пла­тоническую мысль популярной среди средневеко­вых монахов (или, по крайней мере, среди их обра­зованного меньшинства). Таким образом, эта эли­та поддерживала связь с истинным философским мышлением, хотя было запрещено потворствовать
40
столь опасным занятиям. Если бы Августин не из­влек платоников из шляпы христианства, сомни­тельно, представляла ли бы собой христианская философская мысль хоть какую-нибудь ценность. Если бы не Августин, ясно, что платоническая мысль — и, таким образом, вся традиция античной философии — могла бы быть осуждена какязычес-кая (которой она неоспоримо и являлась) или, по крайней мере, как еретическая (тотже эффект).
Первым настоящим философом Средневеко­вья быт Иоанн Скот Эриугена. Он родился в на­чале IХвека и, возможно, некоторое время рабо­тал при дворе французского короля Карла Лысо­го. Иоанн Скот рассматривал человека как микрокосм Вселенной. Своими чувствами он вос­принимает мир, разумом осознает причины и следствия вещей и умом достигает Бога. Что еще более важно, Иоанн Скот верил в эффективность чисто философского спора. Разум (т.е. филосо­фия) также годился для выявления истины, как и богословие (т.е. откровение или вера). И так как истину выявляли оба эти способа, они никогда друг другу серьезно не противоречили. Но когда появляется противоречие, лучше опираться на
41
разум. Скот отстаивал тот взгляд, что истинная религия — истинная философия; но истинная философия также есть истинная религия. Это мнение вызвало ярость церкви и было осуждено аж двумя соборами как «шотландская каша».
Несмотря на такое отношение, философия смогла выжить в средние века. Популярность «Утешения философией» Боэция и «Исповеди» Августина гарантировала, что монашеская тради­ция будет поддерживать связь с традицией Пла­тона. Основная часть «Исповеди» посвящена ду­ховным превратностям Августина на пути к лику святых, но последние три книги (XI—XIII) в ос­новном содержат философские проблемы. «Как начался мир?», «Что такое время?», «Существу­ют ли прошлое и будущее?» — вот некоторые про­блемы, которые Августин поднимает и на кото­рые пытается ответить. И желающие читать его работы могли обнаружить множество жемчужных зерен истинно философских размышлений сре­ди диатриб против еретиков, объяснений механи­ки полового акта без похоти и так далее.
Августин не мог не оказать глубокого влияния на мыслителей Средневековья. Самым важным
42
среди них, вероятно, был св. Ансельм, основатель схоластики (XI в.) — псевдофилософии, которая доминировала в течение всего Средневековья. Схоластика — это попытка возвести строение ис­тинно философской мысли на фундаменте жест­кой религиозной догмы. Первое — подлежит фи­лософской аргументации, последнее — нет. Фило­софская аргументация была разнообразной и проводилась с тщательностью педантизма, но если кто-нибудь непреднамеренно начинал подвергать •сомнению догму, он мог с легкостью закончить свою жизнь на костре. В скором времени главным приемом философских дебатов стала демонстра­ция того, что оппонент совершил основную ошиб­ку — впал в противоречие догме. Философия ста­ла опасной силовой игрой для немногих, облада­ющих блестящим умом и немалыми амбициями. (Психологи считают, что настоящей причиной философского спора является побуждение к доми­нированию, где цель — болезненное унижение побежденного эго. И это не такое уж искусствен­ное построение, если рассматривать философский спор как аналог шахмат. С другой стороны, к та­кому выводу приходишь, только если рассматри- 43
вать спор как нечто, совсем не имеющее отноше­ние кпоискуистины…)
Эти соображения не так уж ложны и легко­мысленны, как может показаться. И снова Авгу­стин приложил к этому руку. Древние греки про­сто соглашались с тем, что можно иметь разные взгляды на философские проблемы. Стоик Дио­ген высмеивал членов Академии Платона, но дальше этого дело не шло. Со слиянием филосо­фии и христианства все изменилось. Августин не имел в виду чисто академические дебаты, атакуя ересь донатистов и пелагиан. Они раскалывали христианство, и он захотел уничтожить их. Нуж­но было разрушить их философскую базу разум­ной аргументацией. Такие методы так же приме­няются ныне, как и во времена Августина: его силовая игра с Пелагием (Морганом) немногим отличалась от «философского» диспута между Сталиным и Троцким касательно разных интер­претаций коммунистического священного писа­ния. Проигравший осуждался как еретики унич­тожался вместе с последователями. Большинство битв между жесткими догмами ставили себе це­лью завоевать сердца и 44 Когда философия (и ее методы) используются таким образом, философия действительно стано­вится силовой игрой. Но при этом возникает фун­даментальный вопрос. Августин — тот, кто об этом, кажется, не задумывается. Когда философия не ис­пользуется таким образом? Существуют ли обстоя­тельства, когда философия не является силовой иг­рой: хотя и руководствуется самыми жесткими ме­тодами — но теми, которые могут привести нас к истине? Кто чувствует себя достаточно уверенным, чтобы ответить на этот вопрос, должен обдумать слова Ксенофана: «Никто не знает или никогда не узнает правду о богах и всем прочем; ибо, если кому-то удастся сказать всю правду, ни один из нас этого не узнает». Большая часть философов XX столетия с этим согласны, как были согласны греческие фи­лософы и скептики. Действительно, если мы не можем знать правду, психологический довод стано­вится почти неотразимым—владеющий лучшей ар­гументацией выигрывает. К счастью, сегодня мы признаем, что в философском споре побеждают именно философские аргументы.
Августин так не считал. Философией зло­употребляли в течение всех Средних веков. Она
45
была связана с проповедью христианства и при­нималась только так. Атеист или мусульманин просто не мог бы принять участия в философс­ком споре в Западной Европе. Удивительно, что самым развитым мышлением в тот период обла­дали мусульмане (Аверроэс и Авиценна), а схо­ластика завершилась на Декарте, который ис­пользовал аргументы атеиста (все же благоразум­но отрицая, что был таковым).
Другой важной фигурой, на которую оказал влияние Августин, был монах-францисканецХШ века, св. Бонавентура. Сознательно идя по сле­дам Августина, Бонавентура пытался включить в схоластику разнообразные элементы платонизма, которые, на самом деле, были с христианством несовместимы — и это зашло настолько далеко, что некоторые включали в христианство то, что даже Августина заставило бы побледнеть. Но Бо­навентура поставил предел распространению уче­ния Аристотеля, которое, как он считал, было совершенно противоположно схоластике. И впоследствии, когда аристотелизм помог внести в схоластику элемент науки, оказалось, что Бо­навентура был совершенно прав.
46
Самым известным современником Бонавен-туры был Дуне Скот (1266-1308) (не путать с Иоанном Скотом Эриугеной, умершим четырь­мя столетиями раньше). Он в меньшей степени находился под влиянием Августина, хотя обиль­но использовал цитаты из его творений, чтобы придать вес своей аргументации. Но в качестве философа он более важен, нежели св. Бонавен-тура, несмотря на то, что якобы его имя послу­жило источником слова dunce — тупица, болван (клевета, измышленная его недругами). На неко­тором этапе Дуне Скот был вынужден избегать Парижа с целью сохранения жизни — после того, как он предположил, вопреки официальной пап­ской доктрине, что непорочное зачатие Девы * Марии исключило ее из первородного греха. Этот эпизод служит иллюстрацией, что мыслителям в Темные века угрожали не столько иные опаснос­ти, сколько метафизические глубины, в которых тонул настоящий спор. Многие полагают, что Дуне Скот был прекрасным умом Средних веков; горько наблюдать, что такой талант сводится к пререканиям по поводу метафизического мумбо-юмбо. Однако он сделал важный вклад в филосо- 47
фию. Это решение ряда проблем, вытекающих из платонизма. Например Дуне Скот провел разде­ление между сущностными и акцидентальными свойствами вещей. Так, страницы книги — ее сущностное нечто, но цвет переплета — акциден-тален. Подобные аргументы не встречались со времен Аристотеля — почти 15 веков. Дуне Скот показал, что логика может быть использована как практический инструмент — хотя он и не был ис­пользован в течение нескольких столетий, из-за ненаучной ориентации того времени.
Определение Дунсом Скотом вещей, кото­рые мы можем познать, положило начало перио­ду, когда философия, в конце концов, сбрасыва­ет удушающее бремя теологии. Согласно Дунсу Скоту, существуют три вида самоочевидного зна­ния: первое — принципы, которые мы знаем бла­годаря им самим; второе — вещи, которые мы. познаем благодаря опыту; и третье — действия, которые мы предпринимаем.
Дуне Скот стал врагом Фомы Аквинского (1225-1274), величайшего из всех средневековых философов. Аквинский не особенно находился под влиянием Августина, но внес аналогичный вклад в
48
философию. Августин регулировал платонизм хри­стианской догмой, Фома Аквинский смог прими­рить труды Аристотеля с учением церкви. Множе­ство этих трудов только недавно появились в Запад­ной Европе, главным образом, стараниями мусульманских философов, таких, как Аверроэс. Так завершился круг философии. Самое лучшее из древней греческой мысли стало частью схоластики.
Результат был ужасен. Ясная, текучая приро­да греческого спекулятивного мышления оказа­лась замороженной в жестком неподвижном лед­нике метафизики христианской. Итог — внуша­ющее трепет чудо, сравнимое в пропорциях и великолепии с готическим собором.
Предполагалось, что вы будете разглядывать этот вид, подобно туристу, в благоговейном вос­хищении. Желающие знать больше могут присое­диниться к экскурсии. Но каждый, кто попытает­ся исследовать это чудо своими собственными си­лами, может навсегда исчезнуть в расщелине ереси. Результат этот трудно приписать Августину, одна­ко началась такая тенденция именно с него.
Из произведений Блаженного Августина
Дай мне целомудрие — но только не сейчас!
«Исповедь», книга 8, глава 7
Для многих полное воздержание легче, неже­ли чем умеренность.
«Облагостибрака», глава21
Не было времени, когда бы Ты не создавал чего-нибудь; ведь создатель самого времени Ты. Нет вре­мени вечного, как Ты, ибо Ты пребываешь, а если бы время пребывало, оно не было бы временем.
Что же такое время? Кто смог бы объяснить это просто и кратко? Кто смог бы постичь мыс­ленно , чтобы ясно об этом рассказать? О чем, од-
51
нако, упоминаем мы в разговоре, как о совсем привычном и знакомом, какие о времени? И ког­да мы говорим о нем, мы, конечно, понимаем, что это такое, и когда о нем говорит кто-то другой, мы тоже понимаем его слова.
Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему — нет, не знаю. Настаиваю, однако, на том, что твердо знаю: если бы ничто не проходило, не было бы прошлого времени; если бы ничто не приходило, не было бы будущего времени; если бы ничего не было, не было бы и настоящего времени.
А как могут быть эти два времени, прошлое и будущее, когда прошлого уже нет, а будущего еще нет? и если бы настоящее всегда оставалось насто­ящим и не уходило в прошлое, то это было бы уже не время, а вечность; настоящее оказывается вре­менем только потому, что оно уходит в прошлое. Как же мы говорим, что оно есть, если причина его возникновения в том, что его не будет! Разве мы ошибемся, сказав, что время существует толь­ко потому, что оно стремится исчезнуть?
«Исповедь», книга 11, глава 14 52
Люби грешника, но ненавидь грех.
ПucbMo211ePatrologiaeLatinae(1845), том 33
Я мутил источник дружбы грязью похоти; я туманил ее блеск адским дыханием желания. Гад­кий и бесчестный, в безмерной суетности своей я жадно хотел быть изысканным и светским. Я ри­нулся в любовь, я жаждал ей отдаться. Боже мой милостивый, какой желчью поливал Ты мне, в благости Твоей, эту сладость. Я был любим, я тай­ком пробирался в тюрьму наслаждения, весело надевал на себя путы горестей, чтобы секли меня своими раскаленными железными розгами рев­ность, подозрения, страхи, гнев и ссоры.
«Исповедь», книга 3, глава 1
Меня увлекали театральные зрелища, они были полны изображениями моих несчастий и служили разжигой моему огню. Почему человек хочет печалиться при виде горестных и трагичес­ких событий, испытать которые он сам отнюдь не желает? И, тем не менее, он, как зритель, хочет испытывать печаль, и сама эта печаль для него наслаждение. Удивительное безумие! Человек тем
53
больше волнуется в театре, чем меньше он сам застрахован от подобных переживаний, но когда он мучится сам за себя, это называется обычно страданием; когда мучится вместе с другими — состраданием.
«Исповедь», книга 3, глава 2
Не было ни жары, ни стужи ; не было грусти, не было искусственного веселья: быта одна непрерывная радость, проистекавшая от Бога, к Которому пылала любовь «от чистого сердца и доб­рой совести и нелицемерной веры» (I Тим. 1,5); и, вто же время, было верное, основанное на чистой любви общение между супругами, согласие ума и тела, легкое соблюдение нетрудной заповеди. Ус­талость не утомляла, сон не клонил против воли. Откуда же у нас может возникнуть сомнение в том, что они могли произвести потомство без болезни похоти? Надлежащие члены, как и все другие, при-велись бы в движение требованием воли, и «суп­руг прильнул бы клону супруги» (Вергилий, Эне­ида, глава 8, стих406) без страстного волнения, при полном спокойствии души и тела и с сохранением целомудрия. Ибо, если этого не подтверждает наш
54
жизненный опыт, то отсюда отнюдь не следует, что такого вообще не может быть.
«О граде Божием», книга 14, глава26 Разум: Ты, который желаешь знать себя, зна­ешь ли ты, что ты существуешь? Августин: Знаю. Р.: А откуда ты знаешь? А: Не знаю.
Р.: Простым ты себя чувствуешь или сложным? А: Не знаю.
Р.: Знаешь ли ты, что движешься? А: Не знаю.
Р.: Знаешь ли ты, что мыслишь? А: Знаю.
«Монологи», книга 2, глава 1
Без всяких фантазий и без всякой обманчи­вой игры призраков для меня в высшей степени несомненно, что я существую, что я это знаю, что я люблю. Я не боюсь никаких возражений отно­сительно этих истин со стороны академиков, ко­торые могли бы сказать: «А что если ты обманы­ваешься?» Если я обманываюсь, то уже поэтому
55
существую. Ибо кто не существует, тот не может, конечно, и обманываться, я, следовательно, су­ществую, если обманываюсь.
Итак, поелику я существую, если обманыва­юсь: то каким образом я обманываюсь в том, что существую, если я существую несомненно, коль скоро обманываюсь? Так как я должен существо­вать, чтобы обманываться, то нет никакого сомне­ния, что я не обманываюсь в том, что знаю о своем существовании. Из этого следует, что я не обманы­ваюсь и в том, что я знаю то, что я знаю. Ибо как я знаю о том, что существую, так равно знаю и то, что я знаю. Поеликуже эти две вещи я люблю, то к этим двум вещам, которые я знаю, присоединяю и эту самую любовь как третью, равную с ними по досто­инству. Ибо я не обманываюсь, что я люблю, если я не обманываюсь и в том, что люблю; хотя если бы даже последнее и было ложно, во всяком случае было бы истинно то, что я люблю ложное.
«О граде Божием», книга 11, глава26 Поэтому ты ни в коем случае не станешь от­рицать, что есть неизменная истина, содержащая все то, что неизменно истинно, которую ты не
56
можешь назвать своей или моей, или истиной какого-то другого человека, но которая для всех распознающих неизменные истины, словно уди­вительным образом сокровенный и вместе с тем общедоступный свет существует и подается со­вместно. Но кто мог бы сказать, что все, что яв­ляется общим для всех рассуждающих и понима­ющих, имеет отношение к природе каждого из них? Ведь ты помнишь, как я полагаю, что обсуж­далось немного ранее относительно телесных чувств, а именно: то, что мы сообща получаем благодаря чувству зрения и слуха, например цве­та и звуки, которые я и ты одновременно видим и одновременно слышим, не имеет отношения к природе нашего зрения и слуха, но является об­щим для нашего восприятия. Таким образом, ты также ни в коей мере не станешь утверждать о том, что я и ты видим каждый своим умом, имеет от­ношение к природе ума каждого из нас. Ведь ты можешь сказать о том, что одновременно видят глаза двоих, есть не глаза того или другого, но нечто третье, к чему обращен взгляд и того, и дру­гого.
«О свободе воли», книга 1, глава 12
57
Бог не создал никого, — не говорю из анге­лов, но даже из людей, о ком Он не знал наперед, что он сделается злым, и в то же время не знал бы, какую благую пользу извлечет Он из него и таким образом украсит ряд веков, как какой-ни­будь превосходнейший стих своего рода как бы антитезами.
«О граде Божием», книга 11, глава 18
Люби и делай что хочешь. Вот мой ответ спрашивающему: «Что делал Бог до сотворения неба и земли?» Я отвечу не так, как, говорят, ответил кто-то, уклоняясь шуткой от настойчивого вопроса: «Приготовлял преис­поднюю для тех, кто допытывается о высоком». Одно — понять, другое — осмеять…
И если чей-то легкомысленный ум… удивля­ется, почему Ты, Господи… не приступил ктако-му великому делу в течение бесчисленных веков,; то пусть он пробудится и поймет, что удивление его напрасно. Как могли пройти бесчисленные века, если они не были еще созданы Тобой, Твор-
58
цом и Учредителем всех веков? Было разве вре­мя, Тобой не учрежденное? И какмогло оно прой­ти, если его вовсе и не было? Атак как делатель всякого времени — Ты, то, если до сотворения неба и земли было какое-то время, то почему мож­но говорить, что Ты пребывал в бездействии? Это самое время создал Ты, и не могло проходить вре­мя, пока Ты не создал времени.
Ты не во времени был раньше времен, иначе Ты не был бы раньше всех времен.
«Исповедь», книга 11, главы 12и 13
Следующие три цитаты содержат поступа­тельно развивающуюся аргументацию о времени:
Разве не правдиво признание души моей, признающейся Тебе, что она измеряет время? Да, Господи Боже мой, я измеряю и не знаю, что из­меряю. Я измеряю движение тела временем. И разве я не измеряю само время? Когда я измеряю, как долго движется тело и как долго проходит оно путь оттуда сюда, что я измеряю, как не время, в течение которого тело движется?
А само время чем мне измерять? Более длин­ное более коротким, подобно тому, как мы выме-
59
ряем балку локтем? Мы видим, что длительностью краткого слога измеряется длительность долгого: о нем говорится, что он вдвое длиннее. Мы изме­ряем величину стихотворения числом стихов…
Точной меры времени здесь, однако, нет; может ведь иногда случиться, что стих более ко­роткий, но произносимый более протяжно, зай­мет больше времени, чем стих более длинный, но произнесенный быстро…
Поэтому мне и кажется, что время есть не что иное, как растяжение, но чего? не знаю; может быть, самой души.
«Исповедь», книга 11, глава 33
Что же я, Господи, измеряю, говоряилинео-пределенно: «это время длиннее того», или опре­деленно: «оно вдвое больше того». Что я измеряю время, это я знаю, но я не могу измерить будуще­го, ибо его еще нет; не могу измерить настояще­го, потому что в нем нет длительности, не могу измерить прошлого, потому что его уже нет. Что же я измеряю? Время, которое проходит, но еще не прошло?
«Исповедь», книга 11, глава 33 60
В тебе, душа моя, измеряю я время. Избавь меня от бурных возражений; избавь и себя от бур­ных возражений в сумятице своих впечатлений. В тебе, говорю я, измеряю я время. Впечатление от проходящего мимо остается в тебе, и его-то, сейчас существующее, я измеряю, а не то, что прошло и его оставило. Вот его я измеряю, изме­ряя время. Вот где, следовательно, время или же времени я не измеряю.
«Исповедь», книга11,глава 36
Хронология Блаженного Августина 354 н.э. Родился 13 ноября в Тагасте.
начало 370-х Студент в Карфагене. Чтение Цицерона воспламеняет его влечение к филосо­фии. Он становится приверженцем манихейства.
382 Из Карфагена отправляется в Рим.
конец 380-х Становится профессором в Ми­лане. Слушает проповеди Амвросия.
386 Обращение в христианство.
387 Крещен Амвросием. Возвращается в Аф­рику (его мать Моника умирает по дороге в Остии).
67
391 Рукоположен в священника, помощник епископа Иппона Валерия.
396 Валерий умирает, и Августин становится его преемником на посту епископа.
396-411 Борьба с ересью донатистов.
399 Пишет «Исповедь».
410-е Борьба с ересью Пелагия.
413 В результате падения Рима начинает пи­сать «О граде Божием».
410, далее Еретики-пелагиане переселяются в Северную Африку.
426 После 13 лет труда заканчивает «О граде Божием» в возрасте 72 лет.
428 Вандалы вторгаются в североафриканс­кие провинции Римской империи.
430 Августин заключен в Иппоне, так как в мае вандалы начали его осаду.
68
430 28 августа, в возрасте 72 лет, Августин умирает в осажденном Иппоне.
497 Епископы, изгнанные из Северной Аф­рики вандалами, переносят останки Августина на Сардинию.
VIII век Король Луипранд Ломбардский пе­реносит останки Августина в Павию, в Италии. Эпоха Блаженного Августина
360 н.э. Создание христианской общины в Кандида Каза на северо-западе Британии.
370 Первое появление гуннов в Европе, на се­вере Черного моря.
370, далее Готы, вытесненные перемещаю­щимися на запад гуннами, перешли западные гра­ницы Римской империи.
378 Вестготы побеждают римлян в битве при Адрианополе (современный Эдирн, в западной Тур­ции), разрушив легенду о непобедимости римлян.
381 Вселенский собор в Константинополе (современный Стамбул).
71
395 Вестготы вторглись на территорию Греции.
397 Смерть св. Амвросия.
конец IV века Продолжается расселение ев­реев, основываются новые общины в столь дале­ких от их родины местах, как южная Испания и центральная Германия.
начало 400-х Император Гонорий отзывает последние римские легионы из Британии.
400 Население всего мира приблизительно насчитывает чуть более 250 млн чел.
410 Рим взят и разграблен вестготами.
419 Смерть Пелагия, основателя пелагианс-кой ереси.
428 Вандалы начинают вторжение в северо­африканские провинции Римской империи.
середина V века Англы, саксы и юты делают набеги на Британию через Северное море.
430 Осада Иппона.
431 Вселенский собор в Эфесе.
72
432 Конец христианской общины в Кандида Каза, на северо-западе Британии, существовав­шей 72 года.
434 Гунн Аттила, известный как Flagellum Dei
становится лагерем на землях бол­гар (современная Болгария).
ГЕГЕЛЬ ГЕГЕЛЬ ЗА 90 МИНУТ
ВСЯ МИРОВАЯ ФИЛОСОФИЯ ЗА 90 МИНУТ!
Введение
1770 год — год рождения Гегеля — был знаме­нательным по нескольким причинам. В этом году в Кенигсбергском университете Кант защитил свою диссертацию «О форме и принципах чувственно воспринимаемого и умопостигаемого мира». В этом же году родились поэты Гельдерлин и Вордсворт. Начиналась эпоха лирической восторженности и сухой систематизации, крайнего объективизма и предельной субъективности. Европа стояла на по­роге величайших перемен, подобных которым она не помнила со времен Ренессанса. В политике вы­ражением этих перемен стала Французская револю­ция, в искусстве — движение романтизма.
4
Тем временем промышленная революция ме­няла облик континента. А всего через несколько лет после смерти Гегеля Маркс уже готовил почву для новой революции, которой в XX веке было суждено изменить облик всего мира.
Гегель не стоял в стороне от этих изменений. Студентом он восторгался Французской револю­цией, а затем (вполне в духе своего знаменитого диалектического метода) резко поменял свои убеждения и стал воспевать архиконсервативное Прусское государство.
Диалектический метод Гегеля породил самую громоздкую и могущественную систему в исто­рии философской мысли, монолитную, как то го­сударство, которое она должна была прославлять. А Карл Маркс, впитав идеи Гегеля, разработал уче­ние, которое породило самую громоздкую и мо­гущественную политическую систему в истории человечества (любопытно, что многими своими чертами эта система поразительно напоминала Прусское государство).
Так диалектический метод действовал на прак­тике — хотя, узнай об этом сам Гегель, он, веро­ятно, был бы удивлен. 5 Жизнь и труды Гегеля
«Величайшая наглость в преподнесении чис­той бессмыслицы, в наборе бессмысленных, ди­ких сочетаний слов, которые до сих пор можно было услышать только в доме для умалишенных, нашла, наконец, свое выражение у Гегеля; она сделалась орудием самой грубой из когда-либо известных мистификаций и сопровождалась ус­пехом, который поразит потомство и останется в веках памятным свидетельством немецкой глупо­сти». Так писал Шопенгауэр, коллега Гегеля по Берлинскому университету. Мы приводим здесь эти слова не для того, чтобы создать у читателей предвзятое мнение о гегелевской философии, а для того, чтобы предостеречь их. Для Гегеля фи- 6 лософия — занятие чрезвычайно серьезное, по­этому договоримся сразу: никаких шуток.
Как сказал один ревностный английский про­поведник, который, выступая в Бате, заметил, что разговоры о геенне огненной только забавляют собравшееся послушать его избранное общество: «Для смеющихся нет надежды».
Гегель создал небывало сложную философс­кую систему, понимание которой требует предель­ной концентрации. Поэтому Шопенгауэр, с его архиострым умом, похоже, просто не стал утруж­дать себя ее пристальным изучением.
С другой стороны, Георг Вильгельм Фридрих Гегель родился 27 августа в Штутгарте. Семья буду­щего философа насчитывала не одно поколение чи –новников, а его отец служил в Вюртембергском каз­начействе. В дальнейшем напоминанием о среде, в которой вырос Гегель, будет сильный швабский ак­цент, который он сохранит до конца своих дней, как и твердое убеждение в том, что скромность — один из главных признаков подлинной культуры.
У Гегеля было слабое здоровье, в детстве и отрочестве он перенес несколько тяжелых забо­леваний. В 6 лет мальчик чуть не умер от оспы.
7  Больше недели он ничего не видел, на лице впос­ледствии осталось множество оспинок. В 11 лет он перенес лихорадку, которой заразилась вся се­мья и от которой умерла его мать. А уже будучи студентом, заболел малярией и провел в постели несколько месяцев.
По мере взросления у Гегеля пробудилась тяга к чтению. Он читал все подряд: книги, газеты, трактаты по любым проблемам, которые только могли прийти ему в голову. При этом уже в ран­нем возрасте Гегель считал, что во всем должна быть система, и добросовестно переписывал в свой дневник отрывки из прочитанного. Эта, по его собственному выражению, «мельница цитат», ставшая для него настоящей школой педантич­ности, содержала высказывания по самым разным вопросам — от физиогномики до философии, от геометрии до ипохондрии. События из личной жизни заносились в дневник только в том слу­чае, если они могли служить подтверждением ка­кого-либо абстрактного принципа. Если же не происходило ничего достойного внимания, Ге­гель с подобающей ему серьезностью описывал причины столь плачевного положения дел.
8
Любознательный читатель, заглянув в эту ин­теллектуальную «лавку древностей», обнаружит, что рассказ о пожаре соседствует здесь с описа­нием концерта, а далее следуют: повествование о наступивших холодах и анализ данного явления; краткий разбор проповеди «Жажда денег — корень всех зол»; перечисление достоинств полученно­го в подарок латинского словаря. Как отмечает один знаток гегелевского творчества, «он пишет речь на латыни, объясняет, почему тему для ла­тинского сочинения нельзя диктовать по-немец­ки, на полях записывает свое школьное расписа­ние; он вспоминает, как они с друзьями видели хорошеньких девушек; комментирует Вергилия и Демосфена; ему интересно узнать, как устроены музыкальные часы и как используют атлас звезд­ного неба, а в воскресенье он занимается триго­нометрией».
Трудно переоценить значение этого дневни­ка как свидетельства фантастической эрудиции и вместе с тем неожиданной в столь молодом че­ловеке педантичности.
Перелистывая массивные тома сочинений Ге­геля, встречаешь столько ссылок и цитат, что труд-
9
но понять, как все это богатство мог вместить в себя ум одного человека. Если эти цитаты и содер­жат некоторые неточности, то это только лишний раз подтверждает, что Гегель был человеком поис­тине энциклопедического ума. Гегель всегда ци­тировал по памяти: он не любил отвлекаться от своих размышлений только для того, чтобы про­верить верность цитаты по первоисточнику.
Кэрд, один из ранних биографов Гегеля, пи­шет, что отец философа «во всем любил порядок и был по натуре консерватором, как и подобало че­ловеку его положения». По-видимому, этоттипич-ный служащий провинциального казначейства не слишком интересовался своими детьми. В это вре­мя самым близким для Гегеля человеком была его сестра Христина. Гегель был старше сестры на три года. Лишившись матери, дети сильно привязались друг к другу. Эта необычайная душевная близость позволила Гегелю сформулировать очередной аб­страктный принцип: любовь сестры к брату — вот высшая форма любви. Позже в качестве иллюст­рации этого принципа он будет ссылаться на «Ан­тигону» Софокла. Антигона предает земле тело своего брата, хотя и знает, что за это ей положена
10
смерть. Выполнив свой долг перед братом, она покончила с собой. Результатом ее поступка ста­новятся новые самоубийства и всеобщее отчаяние. Как мы увидим чуть позже, гнетущая атмосфера этой греческой трагедии очень точно отражала сущ­ность отношений между Гегелем и его сестрой. Впечатлительная Христина смотрела на своего все­ведущего брата, как на Бога. Любовь к нему при­няла у нее форму болезненной привязанности, оказавшей впоследствии трагическое влияние на ее судьбу.
В 18 лет Гегель поступил на богословское от­деление Тюбингенского университета. Хотя у него были все задатки первоклассного чиновника, ро­дители хотели, чтобы он посвятил себя служению Богу. К тому времени интересы Гегеля уже выхо­дили далеко за рамки богословия, однако по-на­стоящему интересоваться философией он стал только в университете. Благодаря этому интересу в Тюбингене Гегель сблизился с двумя выдающи­мися людьми того времени. Первым был Гельдер-лин, страстный поклонник культуры Древней Гре­ции, ставший впоследствии одним из величайших немецких поэтов. Вторым — Шеллинг, чья про-
11
никнутая романтическим духом натурфилософия предвосхитила романтизм ХIХ века, возникший в качестве протеста против ограниченности рацио­нализма. Оказавшись в таком «звездном» окруже­нии, Гегель и сам вскоре превратился в бунтаря-романтика. Узнав о вспыхнувшей во Франции ре­волюции, Гегель с Шеллингом отправились на рассвете на рыночную площадь, чтобы посадить там «дерево свободы».
В университете Гегель увлекся древнегречес­кой культурой и философией Канта. Он востор­женно отзывался о кантовской «Критике чисто­го разума» и считал ее публикацию семью годами раньше — в 1781 году — «величайшим событием за всю историю немецкой философии».
Чтобы понять значение Канта для развития немецкой теоретической мысли, необходимо об­ратиться к истории философии. В XVIII веке шот­ландский философ Юм заявил, что философс­кое знание не может быть сколько-нибудь дос­товерным, и провозгласил опыт единственным надежным источником знаний. Эмпирическая философия Юма отрицала возможность создания новых философских систем. Для построения
12
любой новой системы необходима причинность (причинно-следственные связи), однако суще­ствование таких связей доказать невозможно. Мы можем наблюдать, как одно явление следует за другим во времени, но из этого нельзя заключить, что между этими явлениями существует связь. Казалось, наступил конец философии.
Однако Канту удалось предотвратить эту ка­тастрофу. Он предположил, что причинно-след­ственные связи — лишь один из способов вос­приятия мира. Юм был прав: причинности как таковой не существует, зато она существует в нас самих и позволяет нам познавать мир. Через нее мы воспринимаем мир, как воспринимаем его через пространство, время, цвет и т. д.
Исходя из этого положения, Кант разработал всеобъемлющую философскую систему, основан­ную на принципах разума, а затем изложил свои взгляды в ряде почти не поддающихся пониманию трудов. Так началась славная эпоха немецкой клас­сической философии, возвышенной и многослов­ной. Гегель был в восторге: в трудах Канта угады­вался ум столь же энциклопедический (и столь же прозаичный), как и его собственный.
13
Итак, Гегель штудировал Канта, урывками читал древних классиков и исправно поставлял на свою «мельницу цитат» новые порции урожая. Однокашники называли его не иначе как «ста­рик» — видимо, потому, что он имел репутацию скучного человека и был известен своей маниа­кальной страстью к самообразованию. К момен­ту окончания университета в 1793 году Гегель ре­шил, что пастором он не будет. Больше всего ему хотелось получить место в университете, но, как ни странно, особых академических лавров он не снискал. В его выпускном свидетельстве говорит­ся, что его познания в философии весьма посред­ственны.
Как это часто бывает с людьми незаурядны­ми и еще чаще — с посредственностями, в уни­верситете Гегель читал книги, по преимуществу не имевшие никакого отношения к университетской программе. Теперь он намеревался продолжить это хаотическое самообразование, а чтобы зара­батывать на жизнь, начал давать частные уроки. Три года он работал домашним воспитателем в Берне, столице Швейцарии. В это время он мно­го занимался в библиотеке и быт очень одинок.
14
Гегель находил утешение в общении с приро­дой. Любопытный штрих к психологическому пор­трету Гегеля — его рассказ о своем восприятии ве­личественной альпийской природы. «Природа при­миряет меня с самим собой и с другими людьми, — пишет Гегель. — Поэтому я так часто ищу защиты у нашей истинной матери. Она помогает мне отго­родиться от людей и не вступать с ними в какие-либо соглашения».
Однако величественные альпийские верши­ны казались Гегелю «вечно мертвыми»; водопады же, напротив, были олицетворением свободы, игры, вечного движения.
По мнению психолога Шарфштейна, суровые громады гор ассоциировались у Гегеля с давящей неподвижностью депрессии, а водопад символи­зировал радость человека, от этой депрессии ос­вободившегося. Возможно, здесь действительно была какая-то психологическая подоплека; воз­можно, это лишь очередная попытка найти скры­тый смысл там, где его нет. Как бы мы ни относи­лись к этой теории, одно известно наверняка: в те годы Гегеля мучили приступы глубокой депрессии. Более поздние произведения и портреты филосо-
15
фа дают основание полагать, что этот недуг пре­следовал его на протяжении всей жизни.
Вдохновившись творчеством своего героя-. Канта, — Гегель пишет ряд религиозных тракта­тов, в которых критикует христианство за авто­ритарность, и «Жизнь Иисуса», где Христос пред­ставлен почти исключительно как светская фи­гура. Слова гегелевского Христа поразительно напоминают высказывания Канта: вместо мудрой простоты евангельских заповедей читателя пот­чуют вычурностью и тяжеловесностью прусско­го философствования. В основу своего нрав­ственного учения Кант положил так называемый категорический императив: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь кото­рой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». Это правило явно пе­рекликается со словами Христа: «Во всем, как хо­тите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними». Гегель решил перещеголять своего кумира, в результате чего Христос у него произ­носит следующую фразу: «Если ты можешь по­желать, чтобы какой-либо закон стал всеобщим законом среди людей, и если ты считаешь его за-
16
коном для самого себя — согласно такой макси­ме ты и должен поступать». Гегелевская попытка изобразить Христа была бескрылой по стилю и содержанию, и позже Гегель сам пожалел об этом «чудесном перевоплощении» (при жизни Гегеля книга опубликована не была, а в старости он по­пытался уничтожить все экземпляры «Жизни Иисуса»).
В 1796 году друг Гегеля Гельдерлин помог ему получить место воспитателя во Франкфурте, но, приехав туда, Гегель обнаружил, что Гельдерлин без памяти влюблен в жену местного банкира, казавшуюся ему воплощением духа Древней Гре­ции. Гегель снова оказался предоставленным са­мому себе. Чтобы отогнать усиливающуюся ме­ланхолию, он с новым рвением принялся за за­нятия. В свободное время, которого у него было не так уж много, он начал сочинять невыносимо тоскливые, неуклюжие стихи.
«Что посвященный запретил себе сам, несовер­шенным душам мудрый закон запретил, Чтобы они не могли открыть никому, что он в святую ночь ис­пытал, Чтобы его высокую душу крикливый их вздор от размышлений не мог отвлечь, чтобы, услышав их
17
болтовню, он не разгневался на божество, Чтобы само божество не оказалось втоптанным в грязь».
Все-таки сила Гегеля — в прозе, а не в поэзии.
В эти годы страдавший от одиночества Гегель испытал своеобразное внутреннее озарение. Ему словно открылись глубинная сущность мира, божественное единство космоса, где разделение на конечные объекты — лишь иллюзия, все взаи­мозависимо и в основе всего — целое. Гегель чи­тал Спинозу, еврейского философа-пантеиста XVTI века. По-видимому, философия последнего и позволила Гегелю увидеть мир именно таким.
Философская система Спинозы — сооруже­ние не менее грандиозное, чем философия Канта. Спиноза выстроил ее по образцу евклидовой гео­метрии. Взяв за основу совокупность аксиом и определений и доказывая ряд вытекавших из них теорем, философ представил мир в виде бесконеч­ной системы, удивительно гармоничной и разум­ной. Эта геометрическая система, Вселенная — есть Бог, и только Он вполне реален. Он (а значит, и бесконечная Вселенная, которая содержится в Нем) не заключает в себе никакого отрицания и подчиняется абсолютной логической необходимо-
18
сти. Наше видение мира как чего-то несовершен­ного, порочного, конечного и полного случайно­стей — следствие ограниченности человеческого ума; тем не менее люди способны осознать абсо­лютную необходимость и объективное существо­вание бесконечного целого.
Под влиянием этого мистического опыта Ге­гель решил отказаться от таких развлечений, как поэзия, богохульство и ведение дневника в фор­ме энциклопедии, и полностью посвятить себя философии. Вся последующая жизнь Гегеля была попыткой выразить это новое видение мира сло­вами и поставить его на прочный рациональный фундамент. Плодом этих размышлений стала его собственная всеобъемлющая система.
С самого начала эта система во многом напо­минала философию Спинозы, хотя в ней, безус­ловно, не было такой геометрической четкости. В том, что касалось стиля, Гегель был по-прежнему солидарен с Кантом: чем запутаннее, тем лучше. Однако именно благодаря Спинозе Гегель перестал смотреть на вещи исключительно сквозь призму кантовской философии. Оказалось, что это не единственно возможное объяснение мира.
19
В 1799 году умер отец Гегеля, оставив ему не­большое наследство — по словам Дюранта, 1500 долларов (что, видимо, надо понимать как «1500 талеров» — ведь именно от этого слова происхо­дит слово «доллар»). Этого было достаточно, что­бы не умереть с голоду, и Гегель написал своему другу Шеллингу письмо с просьбой порекомен­довать ему какой-нибудь немецкий город, где он мог бы жить без особых трат, — с незатейливой местной кухней, хорошей библиотекой и «eingutes bier» (вкусным пивом). Шеллинг, который, не­смотря на свою молодость, уже был профессором Йенского университета и пользовался огромной популярностью, недолго думая, предложил Геге­лю приехать к нему. (Похоже, что ни Гегель, ни Шеллинг совсем не разбирались в пиве, что в прин­ципе для философов не характерно. То пиво, ко­торое я попробовал в Йене, уж точно не входило в Бундеслигу Великого Немецкого Пива. Потом мне сообщили, что его привезли из местной лечебни­цы для безнадежно больных, что, без сомнения, было весьма утешительно.)
Гегель приехал в Йену в 1801 годуй получил ме­сто приват-доцента в университете. Жалование при-
20 ват-доцента напрямую зависело от числа студентов, посещавших его лекции. Ксчастьюдля Гегеля, унего были некоторые сбережения: сначала к нему на лек­ции ходили только четыре человека. (В отличие от своего великого учителя-метафизика Канта, кото­рый был отвратительным писателем и блестящим лектором, Гегель был последователен: слушать его лекции было также трудно, как читать его книги.)
В концеХУШ века университет Йены был цен­тром духовной жизни Германии. Время от време­ни здесь читал лекции по истории Шиллер; братья Шлегели и поэт Новалис закладывали здесь фун­дамент первой в Германии романтической школы, а идеалист'Фихте знакомил студентов с новейшей посткантианской философией. Все эти поэтичес­кие фигуры уже покинули Йену к тому времени, когда туда приехал Гегель. Зато теперь там работал 26-летний Шеллинг, вдохновлявший студентов своей романтической философией природы. Геге­лю вся эта романтика не нравилась, и он рассо­рился с Шеллингом.
Тем временем, несмотря на то, что посещае­мость его лекций резко возросла (до 11 человек), денег у Гегеля оставалось все меньше. Но он не
21
искал легких путей. Проще представить себе ежа без иголок, чем Гегеля, изменившего своим прин­ципам. Он ни на миг не поддался соблазну сде­лать свои лекции интересными или хотя бы по­нятными. Как раз в это время Гегель начинал фор­мулировать основные положения своей системы, причем делать это он предпочитал непосредствен­но в процессе общения со своими ни в чем не повинными слушателями. Вот слова одного вер­ного последователя Гегеля, учившегося у него несколькими годами позже: «Начав запинаться уже на первом слове, он медленно продвигался вперед, потом начинал все сначала, останавливал­ся, говорил и думал. Слушателям начинало казать­ся, что нужное слово никогда не будет найдено, и как раз тогда оно обязательно находилось… Те­перь выдумали, что поняли мысль лектора, ижда-ли ее развития. Напрасно. Мысль, вместо того чтобы двигаться вперед, топталась на месте, и одни и те же слова повторялись снова и снова. Но если вы, утомившись, отвлекались хотя бы на минуту, нить рассуждений была безнадежно утеряна». И это — слова ученика, боготворящего своего учи­теля. О том, какое действие такие приемы обуче- 22
ния могли оказать на злополучного студента, про­сидевшего всю ночь за кружкой пива (из лечеб­ницы), можно только догадываться.
С Гегелем надо было что-то делать. В конце концов кто-то не выдержал и обратился к Гете, который состоял тайным советником при вей­марском дворе и был весьма влиятельным чело­веком. В результате Гегеля сделали экстраординар­ным профессором (что, по мнению некоторых его коллег, только подтвердило очевидное) и назна­чили ему жалование в размере 100 долларов.
 Это позволило ему вплотную заняться напи­санием своего великого труда — «Феноменоло­гии духа». Правда, феноменальная деятельность Гегеля не ограничивалась одним духом: как раз тогда обнаружилось, что его квартирная хозяйка беременна. Этот факт обычно лишь проскальзьь вает в его биографиях подобно тому, как алмазы мудрых мыслей изредка сверкают в лабиринтах его прозы. Блеснул — и погас, растаял во мраке. Но жизнь — не философская система, где истина под­час остается неразгаданной на протяжении многих лет после смерти автора. Квартирная хозяйка на­звала Гегеля в качестве виновника.
23
Тем временем Наполеон расширял границы своей империи. Конфликт с Пруссией стал неиз­бежен, и в 1806 году французские войска вошли в Йену. Гегель, презиравший прусскую бюрокра­тию, с восторгом встретил приход Наполеона. Но вряд ли это было отголоском юношеского роман­тизма. Скорее ему казалось, что на его глазах сам ход истории подтверждает верность его теорий. «Я видел, какчерез город проехал Наполеон, эта ми­ровая душа». На следующий день французские солдаты начали грабить и поджигать дома на его улице, и Гегель, с «Феноменологией духа» в кар­мане пальто, был вынужден бежать к жившему неподалеку знакомому профессору (зная размер «Феноменологии духа», можно предположить, что у Гегеля было очень большое пальто). Пока французская и прусская армии сражались на под­ступах к городу, он дописывал свой шедевр. Пре­дание гласит, что, когда солдаты начали возвра­щаться в город, Гегель оторвался от работы, выг­лянул в окно и спросил: «Кто победил?»
Победили французы, и восторгу Гегеля не было предела. Мировая душа победно шествовала по это­му бездушному миру. Но после битвы при Йенеуни-
24
верситет закрыли, и Гегель снова остался без денег. Единственным источником дохода для него теперь было профессорское жалованье. В следующем году быта опубликована «Феноменология духа».
По общему признанию, эта книга является са­мым законченным и сложным произведением Геге­ля. Благодаря Канту стало ясно, чтолюбое мало-маль­ски серьезное философское сочинение должно со­держать не менее 800 страниц. В этом отношении Гегель оказался достойным учеником своего учите­ля. Более того, он превзошел последнего в простран­ности изложения. В качестве примера приведу одно, далеко не самое длинное и трудное для понимания, высказывание: «Между тем, подобно тому, как сам дух не есть нечто абстрактно-простое, а есть систе­ма движений, в которой он различает себя в момен­тах, но в самом этом различении остается свобод­ным, и подобно тому, как он вообще расчленяет свое тело по различным отправлениям и каждую отдельную часть тела определяет только для одно­го отправления, точно также можно представить себе и то, что текучее бытие его внутри-себя-бы-тия есть бытие расчлененное и, по-видимому, его так и нужно представлять…» И так далее.
25
При первом знакомстве этот мухослон мо­жет показаться даже забавным. Но после прочте­ния двухсот-трехсот страниц подобного текста желание смеяться возникает не у всех.
Однако было бы ошибочным полагать, что такова вся «Феноменология духа». Автор посте­пенно
постепенно) подводит нас к куль­минации — описанию Абсолютного Знания. Не­легко придумать предложение почти из семи строк, на всем своем протяжении абсолютно ли­шенное какого-либо смысла (не верите — попро­буйте сами). Но Гегель уже вошел во вкус, и те­перь ему ничего не стоило написать хоть сотню страниц в таком же духе: «Познавание чистых понятий науки в этой форме образований созна­ния составляет тот аспект их реальности, в кото­ром их сущность, понятие, установленное в ней в своем простом опосредовании в качестве мыш­ления, раскрывает моменты этого опосредования и проявляется, следуя внутренней противополож­ности» (из «Феноменологии духа»).
Гегель называл это «попыткой научить фило­софию говорить по-немецки». Некоторые дума­ют, что ему это удалось. Но эта порочная точка
26
зрения оскорбительна для немецкого языка, язы­ка Гельдерлина и Рильке. Прежде чем чему-то учить философию, Гегелю, возможно, следовало бы самому научиться говорить по-немецки.
Но что же это все-таки значит? Если человек пишет 800-страничный труд — неважно, на каком языке, — должен же в этом быть хоть какой-то смысл! Вооружившись этим доводом, не одно по­коление исследователей пускалось в путешествие по зыбучим пескам гегелевской прозы. Одни заканчи­вали его марксистами, другие — экзистенциалиста­ми, а третьи не закончили вовсе (гегельянцы). Это неудивительно: в конце концов, Гегелю потребова­лось десять томов, чтобы
изложить свою систему (ожидается, что в новом собрании сочине­ний Гегеля, которое готовит к выпуску Deutsche Forschungsgemeinshaft, будет 50 с лишним томов). Поэтому любая попытка представить философию Гегеля в виде ограниченного набора формул будет напоминать попытку по маленькой косточке из кончика хвоста динозавра восстановить облик того неуклюжего чудища, которому она принадлежала.
В «Феноменологии духа» Гегель описывает логический процесс восхождения человеческого
27
духа от обыденного сознания к Абсолютному Знанию через ряд промежуточных этапов: само­сознание, разум, дух и религию. Эта идея и стала тем фундаментом, на котором он в дальнейшем выстроил свою универсальную систему.
Философская система Гегеля объясняла бук­вально все. Были ли эти объяснения верными? Ответ на этот вопрос зависит от того, под каким углом мы будем рассматривать структуру и дина­мику этой системы. В основу ее лег разработан­ный Гегелем оригинальный способ мышления — его прославленный диалектический метод. Ис­ходным пунктом этого метода является «тезис». Например: бытие. По мысли Гегеля, тезис неиз­бежно представляется чем-то несовершенным и неполным. Попытка дать определение бытию рано или поздно приводит нас к противополож­ной идее — идее небытия. Но оказывается, что и антитезис — нечто несовершенное, недостаточ­ное. В итоге две противоположности сливаются, образуя синтез, в данном случае — становление. Синтез вбирает в себя все рациональное, что есть в тезисе и антитезисе, и может, в свою очередь, стать новым тезисом. Благодаря этому описан-
28
ный выше процесс может повторяться, причем каждая новая триада оказывается все более раци­ональной, а значит, и более духовной. Поднима­ясь по ступеням этой системы, дух постигает себя и свою значимость. Итогом этого процесса яв­ляется Абсолютное Знание, которое определяет­ся как «дух, познавший самого себя какдух».
Но все же ключевым моментом гегелевской системы остается диалектика. Ее законы действуют на всех ступенях развития — от области чистого ра­зума до более приземленных сфер, таких как исто­рия, искусство, наука и т. д. Примером диалектики на этом уровне может служить следующая триада:
Тезис:архитектура
Антитезис: Синтез:
Мы не будем обсуждать здесь, насколько вер­ными эти построения кажутся нам лично. Сей­час важно, чтобы читатель получил представление о том, какое сырье шло в ход на этой универсаль­ной «фабрике идей».
Еще один пример — более абстрактный, рас­плывчатый (и, естественно, лучше вписывающий­ся в предложенную Гегелем схему):
29
Тезис:всеобщность
Антитезис: Синтез: индивидуальность На создание диалектического метода (сам фи­лософ называет его диалектической логикой) Геге­ля подвигло похвальное стремление преодолеть главный недостаток логики традиционной, а имен­но — ее абсолютную бессодержательность. Логика всегда говорит только о себе самой. Возьмем тра­диционное логическое построение.
Все философы страдают манией интеллектуаль­ного величия.
Гегель — философ.
Следовательно, Гегель страдает манией интел­лектуального величия.
Мы вполне могли бы сказать то же самое о магах, волшебниках и Мерлине. По сути все сво­дится к следующей схеме:
Все А есть В
X есть А
Следовательно, X есть В.
Как бы ни менялось содержание, логическая форма остается прежней. Гегель считал, что зада­ча логики — в поиске истины. Но что такое исти-
30
на, если она лишена содержания? Традиционная логика не дает нам никакой информации; она не в состоянии обнаружить подлинную истину. Этот разрыв между формой и содержанием Гегель и стремился преодолеть.
Объясняя свою точку зрения, Гегель настаива­ет на том, чтобы его выслушали с начала до конца (уверяя нас, что, если не все в его рассуждениях по­кажется нам логичным, это не должно нас смущать: при целостном рассмотрении его аргументации все встанет на свои места). Прежде всего Гегель гово­рит, что задача логики — изучать мышление. Какмы уже знаем, вершиной диалектического процесса является Абсолютный Дух. Это высшая реальность, не зависящая от конкретных форм, которые дух принимает в процессе своего развития. Именно дух определяет развитие мира. Поэтому изучение зако­номерностей развития духа (мышления) позволит понять закономерности мирового развития.
Из сказанного выше следует, что объективная действительность не может существовать незави­симо от мысли. Действительно, в «Феноменоло­гии духа» Гегель утверждает, что мысль есть объек­тивная действительность, и наоборот. Мысль и
31 объективная действительность тождественны. Это значит, что, изучая мысль, логика изучает и дей­ствительность. Таким образом, предмет логики — «истина как таковая».
Итак, диалектика, в основе которой лежит триадический метод (тезис — антитезис — син­тез) имеет как форму, так и содержание. Ее зако­ны аналогичны законам развития духа; она стре­мится к постижению «истины как таковой». По­скольку тезис не способен вместить в себя все богатство содержания того или иного понятия, он порождает антитезис. Так, тезис «бытие» неиз­бежно порождает антитезис «небытие», а затем сливается с ним, образуя синтез «становление».
В этой системе, безусловно, заложено множе­ство неожиданных, глубоких, плодотворных идей. Но все это, в сущности, поэтические идеи. Да и сама система Гегеля — это, в сущности, красивый поэтический вымысел. Правда, бабочка поэзии оказалась придавленной кувалдой прусской осно­вательности. А ближе к подножию выстроенной Гегелем пирамиды идей можно обнаружить нема­ло утверждений, которые не соответствуют дей­ствительности (Тезис: религия евреев. Антитезис:
32
религия римлян. Синтез: религия греков) или же просто бессмысленны (Тезис: воздух. Антитезис: земля. Синтез: огонь и вода). Отсюда становится очевидным, что, хотя сам Гегель и называл свою систему необходимой (в логическом смысле), многие ее положения произвольны. В ней нет той строгой логики, которую мы находим у того же-Спинозы. А позже мы увидим, что в применении к менее отвлеченным сферам, таким как история, она может быть источником довольно опасных идей. (Идея о национальном лидере как воплоще­нии «мировой души» могла быть объяснимой в ХIХ веке с его поэтическим культом Наполеона, но сегодня, учитывая опыт XX века, с ней вряд ли можно согласиться.)
Публикация этого труда не помогла Гегелю поправить свое финансовое положение. Универ­ситет быт по-прежнему закрыт, и Гегель начал ис­кать работу. Но тут случилось неизбежное. Диалек­тический процесс, происходивший все это время неподалеку, в положенное время увенчался син­тезом: у квартирной хозяйки Гегеля родился сын.
Мальчика назвали Людвигом. Вскоре Гегель уехал из Йены и два года работал редактором
33
Bamberger Zeitung (Бамбергской газеты). Увы! Мы можем только догадываться о том, что он писал в своих передовицах. Судя по всему, все номера этой газеты за 1807/1808 гг. пришлись не по вкусу устремленному ввысь историческому процессу.
В 38 лет Гегель стал директором Нюрнбергской гимназии. Директорские обязанности были не слишком обременительными, и в течение 8 лет, ко­торые он провел на этом посту, у него всегда было достаточно времени для занятий философией.
Гегель уже давно отказался от тезиса о рево­люционном освобождении, зато антитезис дан­ной идеи нашел в нем горячего сторонника. Луч­шего директора гимназии нельзя было и пожелать. Гегель заявлял: «Смысл образования заключается в том, чтобы искоренить любые индивидуальные проявления фантазии и мысли, которые могут возникнуть у молод ежи… Мысль, как и воля, дол­жна начинать с послушания».
Подобно многим директорам школ, которые равнодушны к своей работе или просто ленивы, герр ректор Гегель превыше всего ставил дисцип­лину. Редко кто отваживался побеспокоить его, когда он работал у себя в кабинете. Вот воспоми-
34
нания одного из его учеников:«…мы с товарищем пошли к нему со своими жалобами. Какой нам был оказан прием! Мы еле ноги унесли».
Здесь возник еще один неожиданный анти­тезис. Гегель полюбил. Некоторым этот факт ка­жется не менее загадочным, чем понятие Абсо­люта в гегелевской философии. Гегелю было 40 лет. Он был закоренелым холостяком (если не считать одной досадной оплошности). Годы на­пряженных занятий не прошли бесследно. У него было невыразительное одутловатое лицо — лицо преждевременно состарившегося человека — и жидкие волосы. Он быт крепко сложен, но суту­лился, а в обществе держался скованно. У Георга Вильгельма Фридриха Гегеля не было харизмы — это признавали даже его преданные ученики. Де­вушка, которую он полюбил, Мари фон Тухер, происходила из респектабельной нюрнбергской семьи. Ей было всего 18 лет.
Мари была подругой Жана Поля, популярно­го в то время писателя из ранних романтиков, и романтические разговоры о «чувстве» и «благо­родных порывах» не казались ей пустой болтов­ней. Гегель посвящал ей тяжеловесные стихи, в
35
которых детально разбиралась диалектическая природа любви. Да и на свиданиях он часто забы­вал, что разговаривает не с провинившимися школьниками, а с дамой сердца, и отчитывал ее за чрезмерную восторженность. Позже в одном из писем он будет просить прощения: «Призна­юсь, когда мне приходится критиковать принци­пы, я слишком быстро забываю о том, в какой форме приверженность этим принципам выраже­на у конкретного человека — в данном случае, у тебя, — я отношусь к ним слишком серьезно, потому что вижу их общемировое значение, ко­торого ты, может быть, и не замечаешь — а точ­нее, и вовсе не видишь». Интересно, что бы Ге­гель сказал, если бы Мари, как когда-то он сам, пошла на рыночную площадь сажать «дерево сво­боды»? Но интереснее всего то, что Мари фон Тухер, похоже, отвечала этому вечно брюзжаще­му ретрограду взаимностью.
В 1811 году они поженились. Свадьбу отпраз­дновали шумно и весело, хотя не обошлось и без эксцесса: внезапно появилась квартирная хозяй­ка из Йены и закатила скандал. Она возмущенно размахивала какой-то бумажкой, уверяя присут-
36
ствующих, что Гегель дал письменное обещание жениться на ней. По словам очевидца, «ее успо­коили и пообещали возместить убытки».
Но нити старых привязанностей рвались бо­лезненно. Когда о свадьбе узнала сестра Гегеля Христина, у нее случился нервный припадок (или, выражаясь сухим языком женоненавистников той эпохи, «ипохондриакальная меланхолия с присту­пами истерии»). Христина все это время работала гувернанткой; мысль о браке ей претила. Один по­клонник сделал ей предложение, но она ответила отказом. С тех пор она начала «проявлять беспо­койство», с ней творилось «что-то странное». Ге­гель предложил ей перебраться к нему, но Христи­на, мучительно ревновавшая брата, ни за что не согласилась бы жить с его женой под одной кры­шей и решила поселиться у родственников. Свое пребывание у них она начала с того, что целый день прорыдала на диване. По словам хозяйки дома, она выражала «глубокое недовольство» своим братом и «глубокую ненависть» к его жене. Состояние ее стало настолько серьезным, что пришлось помес­тить ее в психиатрическую лечебницу, где она про­была около года.
37
Гегель сохранял свою привычную невозмути­мость, но душевная болезнь сестры не могла не беспокоить его. Его по-прежнему мучили присту­пы депрессии. В это время он пишет о «погруже­нии в темные области, где ничто не оказывается достоверным, твердым и определенным, где всю­ду встречаются яркие вспышки света, которые, однако, на краю пропасти благодаря своему яр­кому сиянию становятся тем более мутными, об­манчивыми из-за своего окружения и порожда­ют ложные отношения, кажущиеся истинным светом». Вспоминая то время, когда он начинал создавать свою философию, Гегель говорит: «Та­кой переломный момент вообще бывает в жизни каждого человека — мрачный период подавлен­ности, через теснины которого он пробивается к уверенности в себе, к укреплению и утверждению самого себя, куверенности в повседневной жиз­ни; и если человек уже дошел до того, что утратил способность вновь обрести уверенность в при­вычной повседневной жизни, то он приходит хотя бы к утверждению уверенности в благород­ном внутреннем существовании». Многие пси­хиатры видели здесь «поиск защиты, безопасное- 38
ти, который переносится и в сферу абстрактного мышления». Вполне возможно, что гегелевская философия, возникшая под влиянием некоего внутреннего прозрения, быта выражением глубо­кого душевного разлада. Такие предположения могли бы показаться нелепыми, если бы не тот факт, что диалектический метод Гегеля, который, по утверждению самого философа, отражает раз­витие духа, в своей основе шизоиден (хотя в нем же заложена и возможность излечения).
Насколько позволяют судить свидетельства со­временников, несмотря на все трудности, брак Геге­ля с Мари фон Тухер быт счастливым. У Мари роди­лось двое сыновей, Карл и Иммануил. Чуть позже из Йены приехал первый сын Гегеля — Людвиг: Гегель решил взять его к себе после того, как умерла его мать. Но все получилось совсем не так, как он рассчиты­вал. Людвиг не мог избавиться от мысли, что с ним поступают несправедливо. Судя по всему, он унас­ледовал львиную долю интеллекта отца. Пойдя по стопам последнего, он стал приверженцем крайне радикальных идей. Он хотел изучать медицину, но по настоянию Гегеля его отдали в обучение к торговцу. Людвиг убежал и завербовался в голландский
39
Иностранный легион; его послали в Ост-Индию, где он вскоре умер от лихорадки.
В этот период Гегель создает еще одно выдаю­щееся произведение — «Науку логики». Этот magniloquum opus знаменит в первую очередь тем, что ни собственно науки, ни собственно логики там и в помине нет. Под наукой Гегель понимал метафизику — прямую противоположность физи­ки, а под логикой — свой диалектический метод. Если считать этот метод логичным, то нельзя не признать, что система Гегеля — самая строгая, ем­кая и последовательная из всех когда-либо суще­ствовавших философских систем. В противном случае возникает сильный соблазн счесть ее оче­редной метафизической химерой. (Сторонники последней точки зрения полагают, что Гегелю сле­довало бы назвать свою книгу «Метафизика мета­физик» — такое название намного лучше отража­ло бы ее содержание.)
В «Науке логики» Гегель рассматривает не логику как таковую, а понятия, которыми опе­рирует логическое мышление. Это предложенные еще Кантом категории бытия, становления, от­ношения и т. д. По мнению Гегеля, самой важной
40
из этих категорий является категория отношения, а наиболее универсальным отношением — отно­шение противоречия. Так начинается диалектичес­кий процесс, протекающий по схеме «тезис — антитезис — синтез». Как мы уже знаем, Гегель считал мышление первоосновой всего существу­ющего. Значит, диалектический процесс, лежащий в основе мышления, лежит и в основе всех явле­ний реального мира. Такова, по Гегелю, «наука» его логики: диалектика правит миром.
Здесь кроется основное различие между Ге­гелем и Кантом. Вьщающийся ученый и блестя­щий логик, Кант имел полное право написать книгу о науке и логике. Гегель же подходил к фи­лософии с позиций историзма. Любовь к размаху проявляется у него не только в манере формули­ровать свои мысли. Гегель вообще мыслит гло­бально: мир для него — непрерывный процесс исторического развития. При таком подходе все конкретное, все, что «здесь и сейчас», отходит на второй план. Взгляд философа прикован к раз­витию мирового духа, все остальное тонет во мра­ке. Кант же, напротив, смотрит на вещи трезвым взглядом ученого. Сейчас в моде именно кантов-
41
ский подход, однако не исключено, что с завер­шением длительного периода экспансии в исто­рии человечества гегелевский метод восстановит своипозиции.
Благодаря «Науке логики» Гегель прославился. Вьгшла только первая часть книги, а ему уже пред­лагали место профессора в университетах Гейдель-берга и Берлина. Гегель выбрал Гейдельберг, куда и прибыл в 1816 году. Гегель — самый почитаемый из всех философов, работавших в этом университете на протяжении его многовековой истории, а на про –тивоположном берегу реки даже есть тропинка, из­вестная как «Тропа философов». Она вьется по склону холма над виноградниками; внизу виден старый мост через Некар, а на другом берегу возвы­шается замок, вокруг которого раскинулся древний университетский город. Много лет назад мне ска­зали, что эту тропинку назвали так в честь Гегеля, но потом оказалось, что это не так: Гегель терпеть не мог прогулок в сельской местности.
Прожив год в Гейдельберге, Гегель опублико­вал «Энциклопедию философских наук в кратком очерке», которую студенты должны были читать в качестве подготовки к его лекциям. Эта книга со-
42
держит все основные положения его философии, а также помогает читателю проникнуть в тайны гегелевского словоупотребления и может стать важным подспорьем при расшифровке его выска­зываний. Как мы знаем, логику, да и не только ло­гику, Гегель понимал своеобразно: если вы не были экспертом по китайской грамоте, существовала опасность, что содержание его лекций так и оста­нется для вас загадкой. Даже объяснения простей­ших вещей теперь нуждались в расшифровке: «Обобщая вкратце моменты этого перехода каче­ства в количество, можно сказать, что качествен­ное имеет свою фундаментальную определенность в бытии и непосредственности, где мера и опреде­ленность настолько идентичны существованию чего-либо, что при их изменении это что-либо пе­рестает существовать». (Недаром среди тех, кто разгадал дьявольски трудный код Enigma, исполь­зовавшийся нацистами во время Второй мировой войны, были специалисты по творчеству Гегеля.)
В «Энциклопедии» Гегель продолжает совер­шенствовать свою систему. Теперь она представ­лена в виде последовательности пирамидальных конструкций, завершающейся Высшей Триадой,
43
где тезис — Абсолютная Идея, антитезис — При­рода, а синтез — Дух, или Абсолютная Реальность. Вся система может рассматриваться как Дух (Аб­солютная Реальность), постигающий самое себя и свою значимость. Подобный путь проходят и индивиды: мы поднимаемся по ступеням этой системы, становясь разумнее, духовнее, все луч­ше постигая себя и свое место в мире.
Система Гегеля основана на принципе идеа­листического монизма: все богатство и разнооб­разие мира вмещает в себя Мировой Дух — синтез Природы и Абсолютной Идеи. При этом, помимо принципатриадичности (тройственности), для нее характерен принцип цикличности, поскольку неотъемлемой ее частью является дифференция. Развитие происходит согласно диалектическому принципу: тезис порождает антитезис и так далее. Истина может быть познана только после того, как она дифференцировала себя, т. е. породила свой антитезис — заблуждение — и преодолела его. По­добным же образом Бог является бесконечным только потому, что он установил для себя ограни­чение — конечность — и преодолел его. (Нечто подобное есть и в Библии: грехопадение — необ-
44
холимый этап на пути к истинной благодати.) Та­ким образом, развитие наряду с интеграцией (син­тез) подразумевает дифференцию (порождение те­зисом антитезиса).
Проработав два года в Гейдельберге, Гегель решил, что пора переходить к антитезису, и пере­ехал в Берлин. В 1816 году он стал профессором философии в Берлинском университете, заняв место покойного Фихте. К этому времени Напо­леон быт разгромлен, и Пруссия вновь заняла доминирующее положение среди немецких госу­дарств. Когда Гегель приехал в Берлин, Пруссия вступала в полосу жесточайшей реакции. Гегель прожил в прусской столице 13 лет, став чем-то вроде местной достопримечательности. Его лек­ции неизменно собирали полные залы, а миазмы его философского влияния проникли в другие немецкие университеты в форме гегельянства.
Поскольку любое проявление политическо­го инакомыслия теперь подавлялось, берлинские студенты и интеллигенция были вынуждены ис­кать другое применение своим творческим силам. Интеллектуальная публика проводила время в за­нятиях живописью, музыкой, философией.
45
Гегель фактически стал официальным фило­софом Прусского государства. В 1821 году он опубликовал «Философию права», посвященную вопросам политики и гражданских прав. Теперь он выступал за сохранение status quo и был ярым противником любых радикальных перемен в об­ществе. В своей новой книге он представил раз­витие общества в виде следующей триады:
тезис:
антитезис:
синтез:
46
Тем временем Гегель продолжал заниматься сво­им обычным делом — морочил голову десяткам жадных до знаний студентов. За кафедрой он си­дел, низко опустив голову, не отрывая глаз от ле­жавшей перед ним толстой кипы конспектов, го­ворил чрезвычайно медленно, неуклюже продира­ясь сквозь бесконечные нагромождения придаточных предложений, все время искал что-то в своих записях — а нужное место никак не нахо­дилось, — и поскольку слова его то и дело прерыва­лись приступами кашля, казалось, что каждое пред­ложение он выдавливает из себя с огромным тру­дом. Но вот, завидев впереди спасительный свет чистой абстракции, Гегель преображался: речь его, только что казавшаяся такой запутанной и проти­воречивой, теперь звучала ярко и убедительно, мысль, избавившись от балласта значения, взмыва­ла на недосягаемую высоту и здесь, росла, словно независимо от воли автора, до тех пор, пока у пос­леднего не случался очередной приступ кашля.
Случалось, что после лекции какой-нибудь окончательно сбитый с толку студент отправлял­ся вслед за Гегелем к нему на квартиру. Здесь ему открывалось довольно занятное зрелище: за ог-
47
ромным столом, заваленным книгами и бумага­ми, сидел человек с мучнисто-белым лицом, за­кутанный в серо-желтый халат до пола. Начинал­ся нескладный разговор, который, однако, вско­ре прерывался: Гегель задумывался о чем-то своем, начинал перебирать бумаги, что-то бормоча себе под нос, и проходило немало времени, прежде чем он вспоминал о своем собеседнике.
В это время Гегель почти ничего не печатал, но благодаря нескольким верным криптографам из числа студентов до нас дошли записи его лек­ций. Эти конспекты, опубликованные в собрании сочинений Гегеля, представляют собой наиболее полное изложение его взглядов на эстетику и ре­лигию, а также его концепции всемирной истории. Гегель сводит историю человечества к пресловуто­му «диалектическому процессу» (впоследствии этот ложный тезис взяли на вооружение марксис­ты). Утверждается, что история имеет цель (для Ге­геля это божественная воля, для Маркса — ком­мунистическая утопия). Великие империи прошло­го — Китай, Древняя Греция, Рим — всего лишь этапы на пути Абсолютного Духа к этой высшей цели. Пробравшись между песчаными замками на
48
берегу океана времени, Дух наконец-то находит свое полное воплощение в величии Прусского го­сударства. Прусская монархия объявляется идеа­лом государственного устройства (стоит ли удив­ляться, что в сравнении с ее могуществом права отдельно взятого индивида оказываются чем-то очет второстепенным?).«Мыувидимприрассмот-рении истории философии, что в других европей­ских странах, в которых ревностно занимаются науками и совершенствованием ума и где эти за­нятия пользуются уважением, философия, за ис­ключением названия, исчезла до такой степени, что о ней не осталосьдаже воспоминания, не осталось даже смутного представления о ее сущности; мы увидим, что она сохранилась лишь у немецкого народа в качестве его своеобразной черты. Мы по­лучили от природы высокое призвание быть хра­нителями этого священного огня, подобно тому, как некогда роду Евмолпидов в Афинах выпало на долю сохранение элевзинских мистерий или жи­телям острова Самофракии — сохранение и под­держание возвышенного религиозного культа; подобно тому, как еще раньше мировой дух сохра­нил для еврейского народа высшее сознание, что 49
он, этот дух, произойдет из этого народа как но­вый дух».
Конечно, Гегель не призывал поступать с пре­дыдущими хранителями «священного огня» — высшего разума — так, как с ними поступали на­цисты в XX веке. Он ужаснулся бы жестокости Гитлера и зверствам Третьего Рейха. Но в том, что он писал такие глупости, хорошего тоже мало.
Гегель стремится смотреть на историю пре­дельно широко, называя свой подход «всемирно-историческим». История рассматривается им как процесс самореализации: человечество идет по пути саморефлексии и самопознания, постепен­но приближаясь к пониманию своего единства и предназначения. Гегель заявлял, что, осмысливая процесс своей самореализации как значимое це­лое, мы делаем своим достоянием историю всего человечества. Поэтому цель истории состоит все­го-навсего в том, чтобы постичь смысл жизни.
Прогресс, «понимание прошлого», смысл жизни… Назвать такой подход всемирно-истори­ческим можно разве что с большой натяжкой. Эти идеи, родившиеся в Германии начала ХГХ века, вполне соответствовали духу своей страны и своей
50
эпохи. Разрозненные германские земли объеди­нялись в единое государство, ставшее впослед­ствии одним из сильнейших в Европе; набирала обороты промышленная революция; начинался золотой век научных открытий; европейские ко­лониальные державы распространяли свое влия­ние на самые отдаленные уголки планеты.
С точки зрения человека конца XX столетия все выглядит иначе. «Прогресс» уже не рассматри­вается как нечто неизбежное, и человечество даже примирилось с возможностью собственного ис­чезновения. А роль Абсолюта все чаще отводится науке, а не духу. Все это гегелевская философия объяснить бессильна, также, как порожденный ею марксизм бессилен объяснить, почему «неизбеж­ный крах капиталистической системы» упорно не хочет наступать. Для нас история человечества — не столько реализация заранее предначертанного плана, сколько научный эксперимент, на исход которого мы вполне можем повлиять.
Такое видение истории не помешало Гегелю высказать ряд ценных мыслей. Он едва ли не един­ственный среди мыслителей ХГХ века, кто пред­видел рост влияния Америки: «Америка есть стра-
51
на будущего, в которой впоследствии… обнару­жится всемирно-историческое значение». Маркс, Ницше, Жюль Берн — ни один из великих про­роков ХГХ века ни слова не говорит о самой зна­чительной из всех перемен, произошедших на международной арене в XX веке.
В 1830 году Гегель был назначен ректором Берлинского университета, а год спустя король Фредерик-Вильгельм III наградил его орденом Красного орла. Но проделки мирового духа на­чинали не на шутку тревожить его. В 1830 году во Франции произошла очередная революция, и Ге­гель уже не пошел сажать «дерево свободы». Ког­да эхо событий во Франции докатилось до Бер­лина и в городе началось народное восстание, мысль о возможности захвата власти народом так потрясла Гегеля, что он слег в постель. Через год в
появилась его статья, в которой он подверг критике «Билль о реформе», обсуждавшийся в то время в английском парла­менте, и высказал свое отношение к британской демократии.
По мнению Гегеля, британская конституция не идет ни в какое сравнение с «рациональными
52
институтами» Прусского государства. А народное правление (даже в той ограниченной форме, в которой оно существовало тогда в Великобрита­нии), несомненно, является помехой для движе­ний в ритме вальса («Диалектический бостон»), совершаемых мировым духом. Правительству не стоит даже пытаться выразить волю народа. «На­род никогда не знает, чего он хочет». Но даже эти высказывания показались прусским властям слишком революционными, и при повторной публикации статья вышла с купюрами.
В 1831 году в Германии свирепствовала холе­ра. Эпидемия не обошла стороной и Берлин, и Гегель решил на лето переехать за город. Но он не мыслил себя без университета, и ничто, даже хо­лера, не могло помешать ему снова подняться на кафедру. В ноябре он приезжает в Берлин и два дня подряд читает лекции, причем делает это «с поразившими слушателей огнем и энергией вы­ражения». (Биограф Гегеля Розенкранц связыва­ет это не свойственное философу красноречие с начинавшейся у него холерой.) На третий день Ге­гель заболел, а днем позже — 14 ноября 1831 года — его не стало. Смерть быта легкой: он умер во сне,
53
даже не подозревая, что его жизнь в опасности. Гегеля похоронили, как он и завещал, рядом с могилой Фихте. Теперь его могила на кладбище Доротеенштадт, что лежит к северу от центра го­рода, — национальная святыня.
Получив известие о смерти брата, Христиана начала писать книгу, где рассказывала об их с Гегелем детстве в отчем доме. Рукопись она посла­ла вдове Гегеля, а сама некоторое время спустя утопилась.
Через несколько лет в Берлин приехал Карл Маркс. Он поступил в Берлинский университет, где и познакомился с философией Гегеля. Вос­приняв и переосмыслив ее основные положения, он создал собственную систему — диалектичес­кий материализм. Такого поворота в развитии мирового духа Гегель уж точно не предвидел. Послесловие
Гегель хотел, чтобы к его идеям относились се­рьезно, и его желание сбылось: гегельянство распро-странилось по всей Европе. Освящавшее существу­ющий общественный строй, оно было настоящей находкой для прусских и британских властей. Если бы этот великолепнейший, запутаннейший гимн во славу буржуазного государства не быт сложен Геге­лем, его в любом случае следовало бы придумать.
Философия Гегеля отвечала всем требованиям своей эпохи. Порядок, дисциплина, убежденность в самоценности труда и очищающей природе страда­ния, вера в истинность системы, философские ос­нования которой лежат за пределами человеческого познания, — вот те принципы, которым должны
55
следовать читатели Гегеля. Гегельянство напоминало игру в бисер на сукне космического пространства; немало партий в этой игре было сыграно вьгдающи-мися мыслителями того времени. И если бы у Евро­пы впереди была еще одна эпоха Средневековья, ге­гельянство таки осталось бы изощренной интеллек­туальной забавой, а диалектика приобрела бы еще большее значениедлятеоретическоймысли. Однако в той эпохе, которая вот-вот должна была наступить, было все, кроме средневековой стабильности.
Хотя… Попытки вернуть человечество в Сред­ние века, безусловно, предпринимались — в раз­ной форме, но с одинаково ужасающими резуль­татами. Однако вряд ли нужно перекладывать вину за бесчеловечные деяния таких «эксперимен­таторов» на одинокого профессора в желто-се­ром халате. Он выражал свои мысли слишком за­путанно, они же — лгали. Результатом его стрем-
ления понять мир стало рождение одной из величайших иллюзий в истории философии; они, даже не попытавшись понять мир, решили изме­нить его.
Иногда говорят, что гегельянство — это пре­дельно усложненный платонизм. Платон считал,
56
что помимо хаотичного мира вещей, который, как нам кажется, нас окружает, существует мир абст­рактных идей, и только эти идеи обладают подлин­ным бытием. Все предметы чувственно восприни­маемого мира реальны лишь постольку, посколь­ку в них присутствуют те или иные абстрактные идеи. Так, красный мяч сочетает в себе идеи округ­лости, красноты и т. д. Но в гегельянстве простая мелодия платоновских идей трансформировалась в бесконечный оперный цикл, помпезности кото­рого позавидовал бы сам Вагнер.
Любопытнее всего то, что создатели этих гран­диозных систем, по всей видимости, старались не напрасно. Сами того не подозревая, они выполни­ли важную историческую миссию. Алхимия быта насквозь пропитана духом метафизики и интеллек­туального гурманства, однако сегодня никто не станет отрицать, что именно она стала колыбелью тех идей, которые впоследствии легли в основу хи­мии. Возможно, сходный процесс происходил и в философии ХIХ века: она стала колыбелью самого амбициозного эксперимента в истории человечес­кой мысли — попытки дать окружающему миру все­стороннее систематическое объяснение. Интеллек-
57
туальная алхимия, необходимая для осуществления такого эксперимента, успешно продолжала разви­ваться, в то время как наука еще только набирала силу. Однако в конце концов восторжествовал реа­лизм. Наука, на каком бы шатком фундаменте она ни зиждилась, вызывает у нас больше доверия, чем метафизика, способная любой философский метал­лолом переплавить в чистое золото.
Гегельянцы считали свою философию образ­цом научной строгости. Как мы увидели, диалек­тический метод не был ни научным, ни логичным. Но хуже всего было то, что гегельянцы верили в Абсолют, «основанный на структуре науки». Пред­ставление об этом Абсолюте как о высшей реаль­ности привело их к довольно неприглядным вы­водам. За реальным миром — а значит, и его обита­телями — не признается никакой самостоятельной ценности, а индивид рассматривается как нечто, «в действительности не существующее» и представ­ляющее интерес лишь как часть исторического процесса. Эта гибельная идея и стала причиной появления крупнейших политических напастей, поразивших человечество в XX веке.
Из произведений Гегеля
Все разумное действительно, все действи­тельное разумно.
«Философия права», предисловие Нетрудно показать, что понятие философии присутствует даже в нашем обыденном мышле­нии. Такое мышление начинается с наших непос­редственных представлений и желаний, однако вскоре у нас появляется потребность выйти за их пределы, мы стремимся к познанию чего-то не­сравнимо большего, чем мы сами — бесконечно­го бытия и бесконечной воли.
«Энциклопедия философских наук в кратком очерке» 59
Подобно пространству, время есть чистая фор­ма чувственного восприятия, или интуиции. Оно является не пременным условием всякого непосред­ственного активного восприятия, то есть всякого опыта и всего, что дается нам в опыте. Природа — процесс, протекающий во времени и пространстве. Подчеркивая ее пространственный аспект, мы име­ем в виду ее объективную природу; подчеркивая ее временной аспект, мы имеем в виду ее субъектив­ную природу.
Природа представляется нам бесконечным и непрерывным процессом становления. Все вещи, появляясь и исчезая во времени, не просто суще­ствуют во времени, но и вообще обладают вре­менной природой. Время — это способ существо­вания.
«Энциклопедия философских наук в кратком очерке» Логика есть наука о чистом рассудке и чистом разуме, о присущих им определениях и законах. Соответственно этому все логическое имеет три стороны: 1) абстрактную, или рассудочную; 2) ди­алектическую, или негативно-разумную; 3) спеку-
60
лятивную, или позитивно-разумную. Рассудоч­ность не идет дальше понятий в их твердой опре­деленности и различии; диалектичность показы­вает эти понятия в их переходе и в их превращении друг в друга; спекулятивность, или разумность, схватывает единство понятий в их противополож­ности илиже позитивное — в его разложении и пере­ходе.
Философская пропедевтика Предмет философии, в отличие от предметов частных наук, не является чем-то заранее опреде­ленным. В случае частных наук предмет исследо­вания известен еще до того, как начнется само исследование. Науки интерпретируют собранные таким образом факты, а затем соотносят свои вы­воды с этим исходным материалом. Им не при­ходится оправдывать необходимость изучения того материала, которым они занимаются. Суще­ствование математики, юриспруденции, медици­ны, зоологии, ботаники и т.д. естественным об­разом предполагает существование величины, пространства, числа, права, болезней, животных, растений…
61
В философии дело обстоит иначе. Она начи­нается с сомнений и споров… Философия откры­вается вопросом о себе самой.
Предмет философии и ее метод нельзя устано­вить, не начав философствовать. Вопрос о предме­те и методе философского мышления — вот основ­ной вопрос, на который стремится ответить фило­софия. В этом и состоит главная трудность. С одной стороны, философия изучает саму себя. С другой стороны, она должна считаться с внешним миром. Это необходимое соединение непосредственного и опосредованного и есть философия.
«Энциклопедия философских наук в кратком очерке» Опыт и история учат, что народы и правитель­ства никогда ничему не научились из истории и не действовали согласно поучениям, которые мож­но было бы извлечь из нее.
Лекции по философии всемирной истории, вве­дение
(1) Цит. по: Философия права. M., 1990. Перев. Б.Г. Столпнера и М.И.Левиной. 62
« …независимость от него  есть первое формальное условие совер­шения чего-либо великого и разумного (как в дей­ствительности, так и в науке). Можно быть уве­ренным, что впоследствии общественное мнение примирится с достигнутым и превратит его в один из своих предрассудков(
.»
«Философия права»
В этом своем качестве всеобщей семьи граж­данское общество обязано и имеет право надзи­рать за воспитанием детей и влиять на него, пресе­кая произвол и случайные намерения родителей, поскольку оно имеет отношение к способности человека стать членом общества, и особенно в тех случаях, когда воспитание совершается не роди­телями, адругимилицами.
«Философия права»
Мы, немцы, — гегельянцы, даже если бы никогда не было Гегеля, поскольку мы (в про­тивоположность всем романцам) инстинктив­но приписываем деланию, развитию более глу­бокий смысл и более богатую цену, чем тому, что
63
«есть» — мы едва верим в обоснование понятия «быть».
Фридрих Ницше, «Веселая наука»,
Интересно, как воспримет твоя вольная, если не сказать анархическая, натура пытку в виде «ис­панских сапог», чем является мой метод, с помо­щью которого я заставляю дух двигаться?
Писъмо №16 7 Синклеру(набросок), середина октября 1810 гoda1
Что касается претензий философии на само­стоятельный и даже высочайший интерес, то пре­подаватель должен помимо всего прочего безо­говорочно признать, что философия имеет такое значение только для немногих.
Писъмо №152ванГерту, Нюрнберг, 16декаб-ря1809года1
Только в государстве возможно разумное суще­ствование человека. Цель всякого образования со-
1 Цит. по: Гегель. Работы разных лет. М., 1971. Перев. И.ГАрза-каньяна и А.В. Михайлова. С. 316.
64
стоит в том, чтобы помочь человеку преодолеть свою исключительно субъективную природу и обрести объективное существование в государстве… Всем своим существованием человек обязан государству… Вся его ценность, вся его духовная действитель­ность — результат его вхождения в государство.
Лекции по философии всемирной истории
В истории мы имеем дело с тем, что было, и с тем, что есть; в философии же не с тем, что только было, и не с тем, что еще только будет, а с тем, что есть и вечно есть — с разумом.
Лекции по философии всемирной истории
Нравственный мир показал лишь отошедший в нем дух, единичную самость как свою судьбу и свою истину. Но это правовое лицо имеет свою субстанцию и осуществление вне себя. Движение мира образованности и веры снимает эту абстрак­цию лица, и благодаря совершенному отчуждению, благодаря высшей абстракции субстанция для са­мости духа превращается сперва во всеобщую волю и, наконец, в ее собственность. Таким образом, здесь знание, по-видимому, стало, наконец, совер-
65
шенно равным своей истине, ибо его истина есть само это знание, и всякая противоположность обеих сторон исчезла; и притом не
или
а для самого самосознания. А именно оно овладело противоположностью самого сознания. Последнее покоится на противоположности дос­товерности себя самого и предмета; но теперь для него сам предмет есть достоверность себя, есть знание, — равным образом и достоверность его самого как таковая не имеет более собственных целей, следовательно, не находится более в опре­деленности, а есть чистое знание.
«Феноменология духа»
Стихия наличного бытия всеобщего духа, ко­торый в искусстве есть содержание и образ, в рели­гии — чувство и представление, в философии — чис­тая свободная мысль, представляет собой во всемир­ной истории духовную действительность во всем объеме ее внутренних и внешних сторон. Она есть суд, потому что в ее в себе и для себя сущей всеоб-
1 Цит. по: Гегель. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. Перев. Г. Шпета. М., 1953.
66
щности особенное, пенаты, гражданское общество и духи народов в их пестрой действительности, суть только как идеальное, а движение духа в этой сти­хии состоит только в том, чтобы изобразить это…
Далее, всемирная история не есть просто суд, творимый силой мирового духа, т. е. абстрактная и лишенная разума необходимость слепой судь­бы, но поскольку мировой дух есть в себе и для себя разум, для себя бытие разума в духе есть зна­ние, то всемирная история есть необходимое только из понятия свободы духа развитие момен­тов разума и тем самым самосознания и свободы духа — истолкование и осуществление всеобще­го духа.
История духа есть его деяние, ибо он есть толь­ко то, что он делает, и его деяние состоит в том, что он делает себя здесь — себя в качестве духа — пред­метом своего сознания, в том, чтобы постигнуть себя, истолковывая себя для себя самого. Это по­стижение есть его бытие и начало, и завершение постижения есть вместе с тем его овнешнение и переход. Вновь постигающий, выражаясь формаль­но, это постижение и, что тоже самое, возвращаю­щийся из овнешнения к себе дух есть дух более вы-
67
сокой ступени по сравнению с тем, каким он был на ступени того первого постижения.
«Философия права», Всемирная история
У Гегеля есть страницы, которые оказывают на читателя такое же действие, как стихи Маллар­ме. Они будят наше воображение, передавая тон­чайшие оттенки чувства. Однако словесные нар­котики и гипнотические формулировки не дол­жны навязываться нам под видом истины."
Джованни Папини Эпоха Гегеля
1770 — родились Гельдерлин, Бетховен и Вордсворт.
1776 — английские колонии в Америке добились неза­висимости от метрополии. Создание Соединенных Штатов Америки.
1786 — смерть Фридриха Великого.
1789 — Французская революция.
1793 — правительство Робеспьера. Начало террора.
1806 — победа Наполеона в битве при Йене
1813 — рождение Вагнера.
1813 — Наполеон потерпел поражение в битве при Ва­терлоо и был сослан на остров Св. Елены. Великобритания окончательно подчинила себе Индию.
1819 — Симон Боливар начинает борьбу за освобожде­ние Латинской Америки от колониального ига Испании.
73
1821 — Фарадей создал первый электродвигатель. 1825 — создание первой железной дороги. Стефенсон открываетлинию «Стоктон — Дарлингтон».
1829 — Великобритания полностью подчинила себе Австралию.
1830 — Греция добилась независимости от Османской империи.
1831 — Дарвин отправился на корабле «Бигль» на Гала­пагосские острова.
1832 —смерть Гете в Веймаре. Хронология жизни Гегеля
1770,27 августа — родился в Штутгарте
1781 — каки другие члены семьи, перенес тяжелую ли­хорадку. Смерть матери.
1788 — изучает богословие в Тюбингенском универси­тете, где знакомится с Гельдерлином и Шеллингом.
1793 — окончив Тюбингенский университет, поступа­ет на должность домашнего воспитателя в Берне.
1796 — Гельдерлин помогает Гегелю получить место воспитателя во Франкфурте.
1799 — умирает отец Гегеля, оставив ему небольшую сумму денег.
1801 — благодаря протекции Шеллинга получает мес­то приват-доцента в Йенском университете.
75
1806 — завершает «Феноменологиюдуха» вдень побе­ды Наполеона при Йене.
1807 — становится редактором Бамбергской газеты.
1808 — становится директором гимназии в Нюрнберге.
1811 — женится на Мари фон Тухер.
1812 — публикует первую часть «Науки логики» (книга будет завершена 4 года спустя).
1817 — публикует «Энциклопедию философских наук в кратком очерке».
1818 — становится профессором философии в Берлин­ском университете.
1821 — выходит «Философия права». ' 1830 — до глубины души потрясен известием о беспо­рядках в Берлине. Назначен ректором Берлинского универ­ситета.
1831, 14 ноября — умирает от холеры в Берлине. -