Роберт Масси - Николай и Александра

Николай II был первым русским царем, который посетил Францию после заключения между нею и Россией дружественного союза, и французское правительство оказало ему всяческие почести. Поскольку стоял поздний сентябрь, парижским плотникам было приказано для вящего эффекта украсить знаменитые каштаны искусственными цветами. Через каждые двадцать метров по пути следования царя, чтобы охладить пыл революционеров или анархистов, которым вздумалось бы совершить на него покушение, стояли полицейские. Чтобы встретить русского императора, отплывшего из Англии, в Ла-Манш вышли французские корабли.

Едва на Больших бульварах Парижа появилась коляска Николая II, жители столицы взорвались громкой, долго не смолкающей овацией. Завидев русского царя и императрицу, огромные толпы восторженно размахивали платками и выкрикивали приветствия. Когда во второй карете появилась крохотная Ольга с кормилицей, послышались восторженные возгласы: «Vive le b́eb́e!», «Vive la Grande Duchesse!» и даже «Vive la nounou!» [14]. Николай Александрович был растроган. «Могу сравнить ее [встречу в Париже] только с въездом в Москву [для коронации]». Царственные гости посетили собор Парижской Богоматери, Сент-Шапель, Пантеон и Лувр. В Доме инвалидов они осмотрели могилу Наполеона, некогда вторгшегося со своими войсками в Россию. В присутствии государыни Александры Федоровны, стоявшей рядом в голубом атласном платье, Николай II уложил закладной камень моста Александра III через Сену. В Версальском дворце императрице, которой предстояло провести там вечер, предоставили покои Марии-Антуанетты.

Визит царской четы во Францию завершился внушительным парадом войск на берегу Марны. Верхом на золотисто-гнедой лошади русский царь, облачась в казачью форму, разглядывал дефилирующие мимо него французские войска численностью семьдесят тысяч человек. Это были альпийские стрелки, зуавы, спаги – всадники в развевающихся бурнусах, пехотинцы в алых шароварах. «Под конец парада, – по словам государя, – вся кавалерия произвела отличную атаку на трибуны». К вокзалу он ехал по дороге, вдоль которой выстроились батальоны французской пехоты. Из сотен глоток вырывалось дружное: «Vive l’Empereur!» [15]

В восторге от оказанного им во Франции приема государь и императрица нехотя отправились домой. «На границу мы приехали в 11 час. веч., – писал родительнице государь. – Мы в последний раз услышали наш гимн. После этого уже пошли немецкие каски, и противно стало смотреть в окно. Там, во Франции, на каждой станции слышалось „ура!“ и видны были добрые и веселые лица, а тут все было черно, темно и скучно!.. Хорошо еще, что пора было спать, днем было бы гораздо грустнее».

Николаю II никогда не забыть этого взрыва чувств, проявленных к нему французами – штатскими и военными, – во время первого его визита во Францию. Со временем эти теплые воспоминания, укоренившиеся в рассудке и сердце молодого государя, сослужат Франции добрую службу.

Вернувшись домой, государь с головой погрузился в работу, «которой боялся всю жизнь». Перед ним лежала гора бумаг, которая росла с каждым днем. Он внимательно изучал документы, писал свои пометы на полях, подписывал рескрипты, приказы о представлении тех или иных лиц к очередному чину или ордену. Не успев набраться опыта, поначалу советовался с родительницей. «Я рассмотрел все дела, прошения и т. д., которые ты мне прислала», – добросовестно докладывал молодой царь. Через две недели императрица-мать ответила сыну: «Жаль, что приходится посылать тебе такую уйму бумаг, но так бывает всегда в начале лета, когда министры уходят в отпуск».

Однако молодой император не всегда следовал рекомендациям Марии Федоровны. Когда та обратилась к сыну с просьбой выдать одной княгине вспомоществование из казны в миллион рублей, Николай Александрович строго отчитал августейшую родительницу. В письме от 13 августа 1895 года он указал: «Я должен поговорить с тобой, милая Мама, о скучных вещах… Что касается прошения или желания княгини Лопух. Дем. о прощении им долга и еще о ссуде из банка 1 миллиона, то я по совести должен сказать, что обе просьбы ее удовлетворить невозможно. Я хотел бы видеть, осмелилась бы она заикнуться об этом Папа, – во всяком случае, я слышу тот ответ, который он бы дал ей. Самое большое облегчение, которое ей можно оказать… это простить долг, но после этого подарить ей миллион – это сумасшествие… Хороши были бы порядки в Государственном казначействе, если бы я, за спиной Витте (он теперь в отпуску), отдавал бы тому миллион, этой два и т. д.? Таким способом все то, что было накоплено и что составляет одну из самых блестящих страниц истории царствования дорогого Папа, а именно финансы, будут уничтожены в весьма немного лет».