Андре Конт-Спонвиль - Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни

Истина одна для всех. Желание – нет. И воля – нет. Это не значит, что желания и воля никогда не сближают людей – это было бы в высшей степени странно, поскольку у нас у всех одинаковое тело и в общем-то одинаковый разум (который, не заменяя собой мораль, все же играет в формировании морали важную роль), а теперь уже и все более сходная культура. Но подобное сходство желаний и единство волевых устремлений, подобное сближение цивилизаций, если оно имеет место, возникает вовсе не в результате знания: оно является историческим фактом, то есть фактическим желанием. Каждому известно, какую огромную роль сыграло христианство в становлении цивилизации, что не оправдывает инквизиции, хотя и существование инквизиции не перечеркивает всей важности этой роли. «Люби других и делай что хочешь»… Можно ли сохранить эту моральную установку, основанную на любви, без догматов Откровения? А почему бы и нет? Разве для того, чтобы любить, нам нужна абсолютная истина? Разве для того, чтобы возлюбить ближнего своего, так уж необходим Бог? Истина в любви, а любовь – в человеке. Величию истины (кстати, зачем истине величие?) и давлению догмы и Церкви я противопоставляю мягкость терпимости.

В заключение хотелось бы остановиться на вопросе, касающемся самого слова «терпимость». Годится ли оно для обозначения всего того, о чем мы говорили? Все-таки есть в нем-то что-то от снисходительности, чуть ли не от презрения, что смущает многих. Широко известна шутка Клоделя (32): «Терпимость? Как же, как же! Для нее есть особые дома!» В этой шутке есть доля правды и о терпимости, и о самом Клоделе. Когда мы терпим чужое мнение, не подразумевает ли это, что мы заранее считаем его ошибочным или недостаточно просвещенным? Строго говоря, терпеть можно лишь то, что мы в силах запретить: если существует свобода мнений (как это и должно быть), то ни о какой терпимости говорить уже не приходится! Отсюда еще один парадокс терпимости, на первый взгляд обесценивающий само ее понятие. Если свобода вероисповедания, мнений, слова и отправления культа существует на законных основаниях, то она нуждается не в терпимости, а в уважении, соблюдении и защите. Только «заносчивость господствующего культа», как отмечал еще Кондорсе (33), может именовать «терпимостью, имея в виду позволение, которое одни люди дают другим», то, что должно быть уважением общей свободы. Больше ста лет спустя, в начале ХХ века, в «Словаре» Лаланда все еще встречаются многочисленные колебания в трактовке этого термина. Так, Ренувье (34) указывает, что уважение свободы вероисповедования «неправильно называют терпимостью, потому что на самом деле речь идет о строгом и обязательном соблюдении справедливости». Ему вторит Луи Прат (35): «Следует говорить не “терпимость”, а уважение, иначе наносится ущерб моральному достоинству. Слово “терпимость” слишком часто подразумевает некоторую вежливость, а порой и жалость или безразличие; возможно, в этом одна из причин того, что в большинстве умов идея уважения законной свободы мысли предстает в совершенно искаженном свете». Эмиль Бутру (36) признает, что не любит слова «терпимость»: «Давайте лучше говорить: уважение, симпатия, любовь…» При всей справедливости этих замечаний, они оказались бессильны перед речевой практикой. Например, прилагательное «уважительный» выражает не столько идею уважения к чужой свободе, сколько некую почтительность, далеко не всегда заслуженную, а потому вряд ли достойную занять свое место в списке добродетелей. Напротив, в современном бытовом и философском лексиконе утвердилось прилагательное «толерантный» (калька от прилагательного «терпимый»), обозначающее добродетель, противостоящую фанатизму, сектантству и авторитаризму, то есть нетерпимости. Мне представляется, что его распространение, вполне объяснимое, отражает присущую всем нам нетерпимость. Я уже указывал, что в принципе мы можем терпеть только то, что имеем право запретить или осудить. Но, даже не имея этого права, мы почти всегда чувствуем, что имеем его. Разве я не вправе думать так, как думаю? А если я прав, значит, остальные ошибаются. Разве может истина мириться с ошибками, если только не проявит к ним терпимость? Мы видим, как вновь и вновь поднимает голову догматизм – иллюзорная и эгоистичная любовь к истине. Поэтому мы называем толерантностью то, что действительно должны были бы называть уважением, симпатией или любовью, если бы мы отличались большей ясностью ума и были более великодушными и справедливыми. Но поскольку нам не хватает ни любви, ни симпатии, ни великодушия, слово «толерантность» оказывается вполне уместным. Оно не смущает нас именно потому, что в кои-то веки не вырывается перед нами слишком далеко вперед. Янкелевич называл терпимость «малой добродетелью». Этой своей «малостью» она напоминает нам самих себя. «Терпимость – не идеал, – пишет в “Словаре” Лаланда Абози (37). – Это не максимум, а минимум». Разумеется, но лучше минимум, чем ничего! Тем более чем его противоположность! Никто не спорит, что любовь и уважение имеют гораздо большую ценность. И если слово «толерантность» так прочно вошло в наш обиход, то, наверное, потому, что каждый из нас чувствует в себе слишком мало способности любить и уважать своих противников, а ведь терпимость нужна именно по отношению к ним. «В ожидании того прекрасного дня, когда терпимость станет любовью, – заключает Янкелевич, – скажем, что пока большее, на что мы способны, это толерантность, прозаическая толерантность! Каким бы маловыразительным ни представлялось это слово, оно позволяет нам найти промежуточное решение: пока не настал тот день, когда все люди научатся любить или хотя бы понимать друг друга, сойдет и толерантность. Хорошо уже то, что мы понемножку начинаем терпеть друг друга». Итак, терпимость – временное явление, но в наших интересах продлить время его действия, ибо у нас есть все основания опасаться, что в обратном случае на смену ему придет не любовь, а варварство. Терпимость, эта малая добродетель, играет в общественной жизни ту же роль, что вежливость в межличностных отношениях: это только начало, но всегда надо с чего-то начинать.