Эндрю Робертс - Черчилль и Гитлер

Другими способами получить контроль над действиями британской армии были знаменитые записки Черчилля, его «просьбы» и красные этикетки с надписью «Action This Day». У него был удивительно изобретательный ум. «У Уинстона рождалось по десять идей на дню, – говорил о нем начальник имперского генерального штаба лорд Аланбрук, – из которых только одна была стоящая, но он не знал, какая именно». Рузвельт высказался в том же духе, заметив как-то, что у премьер-министра появляется по сто идей в день, из которых шесть чего-то стоят (тут цифры гораздо выше, хотя и меньше в процентном соотношении).

Для него не существовало мелочей. Он определял, какое именно количество обезьян должно обитать на Гибралтарской скале (двадцать четыре), пытался выяснить, можно ли привести трофейное оружие времен Первой мировой войны в исправное состояние и снова его использовать, во время бомбежек переживал за животных в Лондонском зоопарке и следил, чтобы пивной паек получали прежде всего солдаты, находящиеся на передовой, а потому уже те, кто был в тылу. Он даже изучал вопрос, можно ли с помощью воска защитить слух солдат во время бомбежек. [74]Несколько таких запросов, получивших шутливое название «просьбы первого лорда», поскольку часто начинались со слов «Прошу выяснить…», также были снабжены этикеткой, на которой красными чернилами было написано требование «Action This Day» («Сделать сегодня»). Например, 10 мая 1940 г., в день, когда он стал премьер-министром, Черчилль выступил с предложением пригласить в Англию бывшего кайзера Германии Вильгельма II, находящегося в изгнании в Голландии, и это на фоне и без того тяжелой обстановки, сложившейся в результате наступления Гитлера на Западном фронте. Эта идея оказалась одной из девяти неудачных идей Аланбрука или девяносто четырех Рузвельта и была отвергнута.

Порой в своем стремлении всегда держать руку на пульсе Черчилль заходил слишком далеко. Его личный секретарь Джок Колвилл вспоминал, как однажды ночью в Чекерсе:

Как обычно, я получил распоряжение позвонить дежурному офицеру в Адмиралтейство и узнать, есть ли какие-либо новости. Оказалось, что новостей нет, и дежурный офицер обещал, что, если появится хоть что-нибудь мало-мальски интересное, он немедленно позвонит и доложит. Через час мне было приказано снова взяться за телефонную трубку, и уязвленный дежурный офицер напомнил мне о данном им обещании. Когда около двух часов ночи, несмотря на все возражения, мне снова было отдано распоряжение повторить попытку, взбешенный дежурный, чей и так краткий сон был прерван, обрушил на меня весь имеющийся у него в запасе поток морских ругательств. Черчилль, услыхав доносящийся из трубки оживленный голос, решил, что, как минимум, потоплен один из вражеских кораблей. Он взял трубку и выслушал залп отборной брани, что явно произвело на него неизгладимое впечатление. Послушав пару минут, он объяснил, что это всего лишь премьер-министр и что он только хотел узнать, есть ли новости. [75]

Черчилль писал: «Те, на кого возложена миссия осуществлять руководство на самом высоком уровне, должны находиться на вершине контроля; они никогда не должны спускаться в долины физического или личного действия». Однако в 1940 г., в первые дни пребывания на посту премьер-министра, он также внушал своим сотрудникам, что: «Эффективное и успешное управление одинаково проявляет себя и в больших и в малых делах».

В первые недели в должности премьер-министра он даже определял, какого размера должен быть флаг, развевающийся над Адмиралтейством. «Черчилль изучал каждый документ, имевший хоть малейшее отношение к войне, и не гнушался выяснять все до мельчайших подробностей», – писал один из его личных секретарей. Он отдавал распоряжения, касавшиеся увеличения численности кроликов, поддержания на должном уровне качества виски, и даже менял кодовые названия некоторых военных операций.

Гитлер тоже интересовался подробностями боевых действий, однажды лично запретив конные скачки в Берлине, но между ним и Черчиллем было одно решающее отличие: почти все приказы фюрера составлялись его личным секретарем, Мартином Борманом, а Гитлер только ставил свою подпись. Сам лично он почти ничего не писал, чтобы в случае, если что-то пойдет не так или если предпринятые действия окажутся слишком позорными, иметь возможность снять с себя всю ответственность и откреститься от них. «Никогда не отдавать приказ в письменном виде, если это можно сделать устно» – вот был его девиз. Это позволяло ему (и его сторонникам, правда, столь же неубедительно) отказываться от ответственности за свои преступления, включая Холокост.