Эмилио Сальгари - Священный меч Будды

Свирепый ученый только собрался поймать за нос китайца, который недостаточно проворно убрался с дороги, как внимание его привлекла группа из семи или восьми китаянок-аристократок.

Дамы, шедшие им навстречу с далеко не грациозным раскачиванием всего тела, причиной которого был чрезвычайно малый размер их изуродованных с детства ступней, обутых в невидимые башмаки, были одеты очень элегантно и даже показались ученому очень красивыми.

Они были среднего роста и не очень полны; глаза их, маленькие, правильного разреза, хотя и несколько раскосые, смотрели мягко, рот был тоже маленький, с красными губами, а волосы, длинные и черные, как вороново крыло, были украшены позолоченной головой морской собаки или головой дракона. Одежда дам состояла из голубого шелкового кафтана, пары широких панталон и великолепно расшитой симары, которую они с одного боку придерживали рукой.

— Клянусь пушкой! — воскликнул поляк, строивший одной из них нежные глазки, но без результата. — Эти китаянки, право, очень и очень недурны. Если бы они не качались, как морские волки, они были бы вдвое лучше.

— Эта качка зависит, может быть, от размера их маленьких ножек? — спросил Корсан, крутивший свои усы, чтобы они производили больше эффекта.

— Вы угадали, — отвечал капитан.

— Неужели же у них такие маленькие ножки? — спросил Казимир.

— Как рука европейской дамы, а может быть, даже и меньше.

— Как же это они ухитряются иметь такие ноги?

— Это проделывают их маменьки. Едва родится девочка, как мать пеленает ей ноги так туго, что совершенно останавливает их развитие.

— Но ведь это должно причинять страшную боль.

— Вначале — да. Впрочем, не думайте, что у всех китаянок такие маленькие ножки. Поселянки, лодочницы и многие горожанки оставляют их расти свободно.

— Скажите мне, капитан, эти дамы не кажутся вам подрисованными?

— И еще как! Китаянки в искусстве подкрашивания дадут несколько очков вперед всем женщинам Европы и Америки. Тебе достаточно знать, что во времена династии Мин один только императорский дворец тратил ежегодно огромную сумму в десять миллионов лир на белила и румяна.

— Тьфу, черт! Эти принцессы разрисовывали себя, наверное, по пятьдесят раз в день.

Разговаривая таким образом обо всем интересном, встречавшемся им на пути, они незаметно дошли до набережной Юаньцзяна. Американец указал Лигузе на плохонький кабачок, перед дверью которого устроено было нечто вроде алтаря, на котором стояла очень неказистая статуя, долженствовавшая изображать богиню удовольствия.

— Войдем туда, — предложил он. — Мы услышим там какие-нибудь новости.

— Пожалуй, войдем, — согласился капитан. — Но будьте осторожны, в особенности с вашими вечными американскими восклицаниями. Помните, здесь говорят только по-китайски.

Поправив очки и надвинув шляпы на лоб, они вошли в кабачок, громко величаемый чайным садиком из-за шести или семи деревцев, стоявших в огромных фарфоровых вазах.

Проложив себе дорогу среди людей, толпившихся в закопченной, но довольно обширной зале, прибывшие уселись вокруг стола, заказав себе чаю и графин сам-шиу .

— Джеймс, — сказал капитан, указывая ему на маленького китайца, тянувшего небольшими глотками чашечку ликера в конце стола, — этот горожанин имеет такой вид, как будто он знает больше невежды-лодочника. Усядьтесь возле него и затейте с ним беседу. Конечно, надо навести речь на священный меч Будды.

Американец не желал ничего лучшего и завязал без всяких предисловий разговор с маленьким китайцем, который, в восторге от того, что ученый человек задает ему вопросы, выразил готовность отвечать на них.

Янки, чтобы дать понятие о своей мудрости, заговорил о торговле, земледелии, мореходстве, политике, астрономии, математике, истории, путая одного императора с другим и приписывая им не совершенные ими деяния. Слушая эти разглагольствования завравшегося янки, поляк просто умирал со смеху, за что и получил несколько толчков ногами под столом от капитана, не на шутку рассердившегося на Казимира за его несдержанность.

Несчастный горожанин, оглушенный потоком слов, забыл свою чашечку и, разинув рот и вытаращив глаза, слушал болтовню американца, воображая, что видит перед собой самого знаменитого ученого в империи. Он не осмеливался его прерывать, и американец, воодушевляясь этим молчанием, продолжал говорить с быстротой судна, идущего на всех парах, перевирая, задыхаясь и смешивая китайский язык с английским. Сильный толчок капитана напомнил ему, что пора остановиться и завести речь о священном мече. Хотя американец в эту минуту говорил о политике, он вдруг перемахнул на религию и после еще доброй четверти часа ужаснейшей трескотни, состоящей из мудреных фраз, произнес имя Будды.