Эмилио Сальгари - В дебрях Атласа

— Должно быть, ножик? — сказал тосканец, с напряженным вниманием следивший за всеми движениями графа.

— На что он нам?

— Правда, ножом не разрежешь наши кандалы.

Граф сжал хлеб и разломил его на дне половины. Хлеб был далеко не свежий: арабы имеют обыкновение печь свой ячменный хлеб раз в месяц, а иногда даже раз в два месяца.

На стол что-то упало с глухим шумом.

— Я так и знал, — проговорил граф. — Это дороже всякого кинжала или пистолета.

В хлебе, присланном Хасси аль-Биаком, были спрятаны две маленькие кремневые пилки с чрезвычайно тонкой отделкой, которыми можно было распилить кандалы не хуже, чем стальными, и притом не производя ни малейшего шума.

— Чудная у тебя жена, милый граф, — сказал тосканец. — Не напрасно ее прозвали Звездой Атласа. А тесть и того лучше: вот он посылает тебе свободу в черством хлебе. Впрочем, мы и в него запустим зубы.

— Чем скорее он исчезнет, тем лучше. Вахмистру может прийти в голову нанести нам неожиданный визит.

— Хлебец порядочной величины, но все равно: обещаю похоронить его в своем тощем теле меньше чем за десять минут. А ты хочешь?

— Съем немного: ведь его, вероятно, пекла Афза.

— Стало быть, нас накормит Звезда Атласа.

Тосканец взял половину и начал уплетать ее, как человек, не евший двое суток. Хлеб оказался твердым, но зубы у молодого человека были акульи, и через несколько минут от хлеба не осталось и следа.

— Кажется, никогда еще не ел с таким аппетитом, — сказал тосканец, пережевывая последний кусок. — Должно быть, оттого, что хлеб сохранил аромат пальчиков Звезды Атласа.

— Когда же наступит конец твоей вечной веселости? — спросил граф.

— Вероятно, когда буду стоять перед взводом солдат и офицер скомандует: «Пли!»

— В тебя?

— Конечно. Если моя тощая особа попадется в когти военного трибунала…

— Не попадется, Энрике. Сегодня вечером дадим тягу…

— Если нас не пристрелят часовые.

— Ночь будет темная и, кажется, бурная. Нервы дают мне знать, что сегодня надо ждать грозы. Ты знаешь, каковы грозы в этом жарком климате.

— Да, они не часты, но ужасны. Только в прошедшем месяце семь дисциплинарных убило молнией в четвертом шатре.

— Да, знаю, — ответил мадьяр.

Тосканец несколько минут сидел молча, перевертывая цепь, которой был прикован к нарам, и наконец сказал:

— Граф, ты мне никогда не рассказывал, каким образом познакомился с Звездой Атласа. Я, правда, слышал что-то о льве, которого ты убил, но больше ничего. Теперь, когда нас уже не заставят бегать как заключенных, расскажи мне что-нибудь интересное. Я, например, никак не могу понять, каким образом ты, христианин, мог полюбить и заставить полюбить себя мавританку.

— Это длинная история, Энрике.

— Тысяча жареных селедок! До вечера еще успеешь рассказать мне не только одну главу твоего романа, но и весь его целиком. Не забавляться же нам своими цепями и не дремать весь день, как крокодилы на солнце. Есть и пить дадут не раньше полудня, а до тех пор успеешь рассказать Ты знаешь, как я люблю интересные рассказы! Адвокат-неудачник все равно что плохой солдат, даже без надежд получить хотя бы капральские нашивки. Я думаю, выбравшись из этой проклятой Африки — Черного материка, выражаясь высоким словом, — попытать счастья в литературе.

— И для этого собираешь материал? — добавил граф.

— Да, чтоб пополнить свой балласт материалом, плохим или хорошим — все равно. Расскажи, магнат. Эту историю со львом интересно послушать. Как ты отбил у него Звезду Атласа?

— Заурядное приключение, — ответил граф.

— Предоставь судить мне, будущему писателю, — ответил тосканец с комической серьезностью.

— Если уж непременно хочешь, я расскажу тебе, как познакомился с Афзой и ее отцом. Ты помнишь, как три месяца тому назад капитан бледа обещал отпустить на охоту всякого, кто за все время не нарушит дисциплины.

— Да, правда, только мне не случилось попасть в число этих счастливцев. У меня украли башмак; я протестовал, кричал на надзирателей, и вместо свободы меня неделю продержали на хлебе и воде. Ну, продолжай, граф. Обещаю, что, унеси у меня теперь хоть оба, я уже не стану протестовать и попаду на охоту, хотя бы босиком.

— Если станешь болтать…

— История не продвинется… Ты прав, товарищ, и мне в таком случае не написать твоего романа, Звезда Атласа!

— Так вот: получив пятидневный отпуск и хорошее ружье для охоты на крупного зверя, я отправился с надзирателем, который не должен был выпускать меня из виду. Мы зашли в небольшой дуар, где жил мелкий земледелец. Я уже отправил в блед с полдюжины газелей, когда однажды под вечер, стоя у полосатого шатра нашего хозяина и болтая с надзирателем, увидал Хасси аль-Биака, отца Афзы, с которым был немного знаком.