Николай Чергинец - Вам — задание

Бойцам было холодно, самое время свернуть самокрутку и, пряча ее в рукаве, затянуться крепким табачком. Но нельзя, рядом комбат. Еще, чего доброго, взгреет за курение на посту. А наблюдателям находиться на морозе еще не меньше часа. Один из них чуть слышно проворчал:

— И чего он торчит здесь? Шел бы к себе в землянку. Там, небось, от жары хоть до исподнего раздевайся.

— Не говори, курить так хочется, аж во рту свирищит.

— Это точно. Когда у меня в руке цигарка дымится, то мне кажется, что она даже душу отогревает.

— А оно так и есть. Дым же теплый, вдохнешь — и во внутрях теплее становится.

— А комбат-то без шапки, так и простыть можно. Ишь как немецкую позицию изучает, наверно, завтра в атаку приказ поступит.

— Вряд ли. Вот получим пополнение, тогда фрицев дальше попрем.

Красноармейцы, конечно, не могли видеть лица Мочалова, его отсутствующий взгляд. В правой руке он сжимал листок бумаги. Час назад к нему в блиндаж вошел Гридин. Его усталое худое лицо казалось черным. Он молча взглянул на ординарца. Тот набросил на плечи шинель, натянул на голову шапку и, взяв для чего-то топор, лежавший на охапке дров у жарко полыхавшей печи, вышел.

Мочалов, словно предчувствуя беду, молча смотрел на командира полка. Тот каким-то чужим, надтреснутым голосом сказал:

— Петя, держись, браток, беду принес тебе!

Он протянул Мочалову листок бумаги и, словно оправдываясь, пояснил:

— Только что из дивизии доставили.

Мочалов развернул листок и вполголоса начал читать: «По сообщению штаба партизанского движения жена и двое детей Мочалова вместе с другими жителями деревни сожжены. Эти данные получены от партизанского отряда, дислоцирующегося в указанном районе».

В глазах Петра поплыл туман. Мозг не хотел воспринимать смысл прочитанного. Мочалов еще и еще раз вчитывался в написанное, вдумывался в его смысл. А сердце твердило: «Нет, нет, это не о них! Это какая-то ошибка! В конце концов, мало ли Мочаловых в армии?» Но постепенно Петру становилось все яснее, что речь идет о его Тане и детях. Он вспомнил, как еще Тарасов говорил ему, что выясняют судьбу его семьи. Ох как не хотелось Петру верить в случившееся!

Он как в бреду набросил на себя шинель и, шатаясь, пошел к передней линии окопов. Оказавшись в расположении своей бывшей роты, Петр остановился в траншее, где не было людей, и подставил лицо морозному ветру. Мысли были беспорядочными и гнетущими. Петр понимал, что уже больше никогда не увидит Таню, не погладит пышные волосы Юли, не обнимет хрупкое тельце сына, не прижмет их к своей груди. От сознания этого становилось жутко, хотелось куда-то бежать, кричать. Мочалов не видел ни солдат, находившихся в дозоре, ни командира полка Гридина, который следом за ним пришел в эту траншею и, сжимая в руке шапку Мочалова, не решался подойти к нему.

Петр находился в каком-то страшном забытьи. Мысли смешались, и в памяти всплывали то лица жены и детей, то суровая действительность напоминала о себе осветительными ракетами, пулеметными очередями трассирующих пуль.

Наконец Гридин решился подойти к нему. Он молча надел на голову Мочалова шапку и только после этого тихо сказал:

— Пойдем, Петя, — и потянул его за рукав, — пойдем.

Мочалов, словно во сне, побрел за подполковником. Они молча шли по траншее, пока не набрели на пулеметное гнездо. Пулеметчики, узнав командиров, вытянулись по стойке «смирно». Гридин скомандовал «вольно» и, упершись ногами в противоположную стенку окопа, вылез наверх. Протянул руку Мочалову:

— Давай сюда. Здесь по прямой ближе всего к твоему блиндажу.

Утопая по колени в снегу, они направились к блиндажу капитана.

Гридин, подавленный горем Мочалова, которого искренне любил и ценил, с тревогой думал, как помочь его горю, как вернуть Мочалова к жизни.

Они вошли в жарко натопленный блиндаж. Отыскав глазами флягу, подполковник, не снимая полушубка, плеснул из нее в алюминиевые кружки спирта:

— Давай, браток, по обычаю помянем их. Держись и помни: ни у одного тебя горе. Многие потеряли своих родных, кругом земля горит — война, брат. Мы с тобой солдаты, и наш долг — мстить врагу и гнать его с нашей земли. Пойми, сейчас не в слезах наше утешение, а в смерти врагов наших.

Мочалов взял кружку, на его глазах блестели слезы. Он тихо, обращаясь к жене и детям, сказал:

— Простите меня, родные! Не смог я прийти к вам на помощь, но мстить буду за вашу гибель до последнего дыхания! — И он залпом выпил. Затем негнущимися пальцами зачем-то застегнул все пуговицы на шинели и тяжело опустился на стоявшую у стола самодельную табуретку.