Татьяна Малыгина - «Я крокодила пред Тобою…»

После сорока пяти Флора поправилась. С пятидесяти семи до семидесяти пяти. Она очень переживала по этому поводу и сидела на бесконечных диетах, но не могла удержаться, чтобы не скушать кусочка тортика или пирога, испеченного для своих мужчин. Она голодала, нервничала, скидывая всего по два килограмма за месяц, срывалась, наедалась, опять нервничала, пила кефир и зеленый чай, отказывалась от мучного и сладкого, потом пекла на выходных кекс и опять срывалась.

– Господи, помоги мне сбросить вес! Я выгляжу как старая корова!

И Господь помог. Флора заболела, когда ей было пятьдесят восемь. Она так обрадовалась тому, что у нее пропал аппетит! Но легкость сменила слабость, а радость уступила страху, что у нее рак. Хождение по врачам в течение полугода ни к чему не привело. Доктор лечил ее иголками и качал головой: «А що вы хотите? Все болезни таки от негвов, у вашей мамы типический невгоз». В итоге большие деньги были потеряны, время упущено, а правильный диагноз поставили только спустя восемь месяцев. Ее почти год лечили от несуществующего невроза, и у Флоры отказали почки.

– Марина, мать направили на гемодиализ.

– Это что?

– Это аппарат искусственной почки. У нее отказали обе. Врачи дают лет семь от силы.

– Ужас… и что теперь?

Олег возил мать в больницу через день в течение шести лет. Флора весила уже пятьдесят, ее все время тошнило, она очень мало ела и мало пила. Ее смуглая ровная кожа пожелтела и высохла, глаза еще больше запали, щеки ввалились, и Марина подумала, что Флора стала похожа на хищную птицу с большим клювом. Она перестала обращать внимание на свою внешность и то, как одета. Олег выводил мать под руки из подъезда, она медленно, вразвалочку для устойчивости из-за слабости в коленях выходила, одетая в домашний халат, из-под которого виднелись вытянувшиеся на коленках, вылинявшие широкие хлопчатобумажные спортивные штаны. Лариса носила стоптанные тапки или ботинки «прощай, молодость», на шее – платок, сверху накидывала старую, затертую на сгибах, черную кожаную длинную куртку, которая висела на исхудавшей и измученной женщине, как на палке.

В кабинете гемодиализа Флоре становилось легче. Она познакомилась там с молодым мужчиной, уже три года жившем на аппарате, и девушкой лет двадцати шести, попавшей сюда после родов.

– Сы начка, ты представляешь, ее бросил муж, когда она заболела! У ее трехлетнего сынишки нет никого, кроме мамы. Это ужасно, сынок. Его определят в интернат после ее смерти.

– Мама, почему сразу смерти? Она поправится, все будет хорошо.

– Сынок, ты же знаешь все. Счет идет на месяцы. А у кого и на дни.

– Мама, не надо…

После изнурительной процедуры каждый раз Флора садилась на переднее сиденье в машину Олега, доставала карамельку, чтобы не тошнило, и они ехали с небольшой скоростью, так маме было легче переносить дорогу.

После посещений больницы Калугин долго не мог прийти в себя. Он часто звонил родителям, Флора забывала о болезни, когда она, не торопясь, обо всем помаленьку беседовала с сыном. Рассказывала, что кушала, что показывали по телевизору, жаловалась на Славку.

Отец сильно запил, не так давно, месяца три назад, похоронив свою мать Клавдию, бабушку Олега, которая умерла в хосписе в возрасте девяноста двух лет. Клавдия уходила абсолютно здоровой, в полной ясности ума, и от этого ей было намного тяжелее, так как она осознавала кошмар всего происходящего с ней в последние дни ее долгой жизни. Она умирала среди безнадежно больных, таких же одиноких, как она сама, при живых двух сыновьях и трех внуках. Оба сына пили, Колян по-черному, а Славка не терял человеческий облик, всегда чисто одевался и часами не вылезал из ванной, чего не скажешь о его старшем брате. Колян постепенно превращался в ничто. Ему ничего не было интересно в жизни, кроме выпивки. У Клавдии была старенькая маленькая двушка-хрущевка, которую Николай пас, пока там жила мать. Он не ухаживал за матерью, не готовил ей, а просто приходил туда пить. Она его любила и все терпела. Сыновья навещали Клавдию каждый день, и почти каждый раз пили вместе. Клавдия лежала не шевелясь, прислушиваясь к кухонной перебранке сыновей.

– Ты, Славка, хату эту не получишь, понял?

– Ты тоже рот на нее не разевай. Мать сама знает, кому ее отписать.

– Я мать уговорю, понял?

– Давай уговори. Попробуй.

– Надо ее в дом престарелых определить. Понял? Там ей лучше будет.

– Не надо, пусть дома помирает. Встает сама, чай может налить. Еду я приношу.