Татьяна Малыгина - «Я крокодила пред Тобою…»

– Папа, ну пожалуйста!

– Мариша, нет, нет и нет! Год! Остался один год, ты с ума сошла! Ты потом спасибо скажешь, что я не дал тебе разрушить начатое! Вот представь себе, ты вырастешь, станешь взрослой, тебя друзья пригласят в гости. Ты придешь, вы посидите, поговорите, пообщаетесь, вам станет скучно. И вдруг ты скажешь: «А я умею играть на пианино!» Все будут тебя слушать, а ты будешь играть Баха, Бетховена или Моцарта!

То ли папины буржуазные доводы сыграли свою роль в Маринкином советском воспитании, то ли врожденный разум взрослеющей девочки, так или иначе, Марина решила музыкалку закончить. Но отец на свой страх и риск все же разрешил Маринке взять академический отпуск на год. И на выпускном она совсем неплохо сыграла в четыре руки с Мариной Владимировной на двух роялях произведение папиного Баха, получив честную «четверку», и с чистой совестью распрощалась с музыкальным детством. С преподавателем, которая была старше Маринки всего на десять лет, они подружились. Позже, спустя много лет, встречаясь в городе, они искренне радовались друг другу и вспоминали свои взаимные притязания как самые теплые и неподдельные отношения между талантливым педагогом и «способной, но ленивой» ученицей.

В семье Толмачевых не было никаких традиций, общих семейных застолий, не считая ритуала лепки пельменей на Новый год. В этот день отец с утра готовил мясо на фарш, перемалывал его с луком, добавляя водички, перца, и сам его вымешивал, не доверяя это дело женщинам. Иван Иванович вообще любил готовить, но в силу своей партийной занятости редко бывал на кухне. Он был аккуратист, и даже самую простую пищу готовил тщательно и не торопясь, не позволяя себе небрежности, а очисткам и кусочкам – быть разбросанными по столу и в раковине. Хлеб нарезал очень тонкими ломтиками, супчики варил на легком прозрачном бульоне, затем красиво и аккуратно наливал-накладывал пищу в тарелку. Когда готовила Тамара Николаевна, картофельные очистки запросто уживались в раковине с грязной посудой и кусочками недоеденной пищи. Готовила мама очень вкусно и быстро. Видимо, тот хаос из продуктов и вещей здорово экономил время. У матери всегда было много дел, поэтому «расшепериваться», как она говорила, было некогда. Готовые блюда из больших кусков накладывались без изысканной сервировки, что вызывало постоянное недовольство Ивана Ивановича. Буханка хлеба, та вообще резалась порой на четыре куска.

– Тамара, ты что как свинье навалила опять? – отец морщился и пытался один кусок хлеба разделить еще на четыре, аккуратно смахивая крошки в ладонь и закидывая их в рот.

– Жри, давай, молча, не музи кай, – отбрехивалась Тамара Николаевна, – я как про клятая корячусь целый день, тебе еще подавай!

Отец с шумом отодвигал табуретку, швыряя вилку, которая с грохотом падала, ударялась об косяк, и начинался ежедневный семейный разговор. Марина всегда старалась спрятаться в дальней комнате, когда родители выясняли отношения, пытаясь читать, или громко включала приемник, но обидные и грубые слова все же долетали, заставляя ее краснеть, затыкать уши и плакать. «Ну сколько же это может продолжаться? Каждый день одно и то же! Когда я вырасту, я никогда не буду кричать на мужа! Я буду добрая, я буду любить своих детей! Мой муж будет любить меня, мы никогда не будем ссориться! Мне только одиннадцать, как же долго еще надо ждать свадьбы…» Марина понимала, мама плачет каждый день не потому, что папе что-то не понравилось. «Может, он просто разлюбил маму? Всегда поздно приходит, и от него пахнет вином». Мама ругалась страшными словами, кричала, швыряла в него, что под руку попадет, прогоняла его к той, от которой пришел, потом садилась на табурет и опускала голову на сложенные на столе руки. Мамины рыдания и стенания заставляли сжиматься от жалости Маринкино сердце, в тот момент она ненавидела отца, подходила к матери, прижималась к ней и тоже плакала, ей так хотелось сказать что-то в утешение, но она знала, ее утешения матери не нужны; ничего, кроме лютой ненависти, обиды и сумасшедшей любви к отцу, мать не хотела чувствовать. Тамара Николаевна выходила замуж из жалости, Иван ее высидел, как она говорила. Приходил к ней в дом каждый день, приглаживал чуб, завитый щипцами, вставал на колени и плакал.

– Умру, Тамарочка, если за меня не выйдешь.

Папа в молодости плакал из-за мамы, что не выйдет за него, мама в старости – из-за папы, что за него вышла. Маринка и сейчас подошла к матери, обняла ее руку и прижалась щекой.