Андрей Куц - Егорушка

Митя рьяно закивал головой. Саша вторил ему менее ретиво. Увидав это, к ним присоединилась Катя. Любочка только выглянула из-за спины Бориски, за которой спряталась мгновением ранее. А Бориска просто сказал:

– Рассказывайте.

Чтобы выиграть время для размышления, убрать испуг детей и смягчить впечатление от рассказа, Бобров неспешно выбрал местечко, что поудобнее, долго возился, усаживаясь и принимая позу, расправляя штаны и убранную в них рубашку.

– Присаживайтесь, – пригласил он ребят, – в ногах правды нет.

Ребята не проявили признаков понимания. Они не шелохнулись.

– Как знаете. – Бобров вздохнул. – С чего бы начать?

– А начните с того, откуда у вас наколки, – предложил Бориска.

– Увидал! Ишь ты какой! Смышлёный.

– Он такой, – пискнула Любочка, теснее прижимаясь к Бориске.

Бобров ухмыльнулся:

– Заступница. Ишь ты… Малявка.

Любочка снова упряталась за спину Бориски.

– Не пугайте девочку, а то… – сказал тот.

– А то, что? Эх, ты. А то. Гм. Я не собираюсь воевать с вами, глупые. Я же полностью от вас завишу. Вы мне нужны, чтобы выжить. Такие вот дела, м-да. Охотятся за мной все, кому не лень. Для многих я как кость в горле. Не угоден я стал, а когда-то был очень даже угоден. Люди-люди… Такие вот дела. – Бобров покачал головой, сокрушаясь, и отсутствующим взглядом упёрся в землю – задумался.

Ребята молчали, не шевелились, не подавали хотя бы каких-то признаков своего присутствия. Они, затаив дыхание, всматривались, вслушивались и предвкушали. Все, кроме Бориски. Он просто ждал.

– Начнём с того… Нет! Не до конца я в вас уверен. Вона Бориска как зыркает. Что, не нравлюсь?

– Не очень. Но это было бы пустяком, если не начинали бы со лжи. Я не о себе пекусь, я вот, – Бориска указал на Любочку, – о ней думаю.

– Понятно… понятно. Так, получается, вам можно доверить мою жизнь? Жизнь человека! Вы потянете такой огромный груз? Выдюжите? Не надорвётесь? А? Хе-хе… Так как же?

– Не сумлевайтесь, – обнадёжил его Бориска.

Но мужчина сомневался. Он уже давно разучился доверять людям. А тут перед ним стояли даже не люди… дети! Всего лишь малые дети: неразумные, доверчивые, любопытные и болтливые.

– Значит, вы в себе уверены? Что ж… вынужден принять на веру. Время покажет. Время всё расставляет по своим местам. Так-то, ребятки, так-то… Что ж… начну с того, что зовут меня не Костей и фамилия моя не Бобров. – Он выждал, изучая реакцию детей: никто не сморгнул, не качнулся. Он продолжил: – Георгий – я, Жора, значит. По фамилии: Барсуков.

«Бобров – Барсуков, Барсук – Бобёр, – прикидывал, взвешивал, пробовал на вкус Бориска. – Никакой разницы – один х-хрен-хреновина! Только вот зубы. Так что Барсук ему будет ближе – всё разом встаёт на свои места. И не удивительно, что он такой, – он с этой фамилией вырос. Она ему под стать. Небось и кликуха была соответствующей».

– Георгий Абрамович Барсуков, по-простому – Жора, а можно – Егор, – пояснил Барсук, как уже решил называть его про себя Бориска.

– Жора, – прошептала Любочка, выбираясь вперёд и вставая перед Бориской, который сразу же скрестил руки на её груди, придерживая.

– Верно, малявка, – сказал Жора, лучезарно, как солнце на чистом небе, плеская-излучая тепло и добро. – А ты, как мне помнится, будешь у нас Любочкой?

– Да, дяденька Жора, – согласилась девочка.

– Вот и познакомились. Вот и хорошо. Значит, у нас ещё есть Бориска и… – Он помедлил. – Катя, – Жора-Костя показал на девочку пальцем, и перевёл его, как ищущий цель пистолет, на мальчика, – Митя, – и на последнего, – Саша. Вот! Всех запомнил. – Он выдохнул, довольный собою, и снова расплылся физиономией, всё одно что солнышко в небе.

Единственное, что подтвердил низенький мужчина, это то, что ему тридцать шесть лет. Из чего следовало, что родился он в 1969 году. Это означало, что он ровесник родителям Саши, Мити и Кати, а родители Бориса и Любочки даже будут моложе его. В общем, посудили ребята, он – старичок, то есть древний экземпляр, а потому – дремучий. Всё одно, что их мамы с папами. Но он, в отличие от некоторых, общается с ними как равный, – он замечает их, не понукает, он нуждается в них! И это детям льстило. Это им нравилось.

Они узнали, что родился он и жил в деревушке, подобной их Тумачам. Рядом с ней – в его детстве – шумело не богатое село, а не великий и не малый, но настоящий город, в который он часто наведывался с дружками. Там он впервые пригубил вина, выкурил сигарету и узнал, что такое женщина. Там же он впервые участвовал в массовой драке и подсел на мелкое хулиганство и воровство. К своим четырнадцати годам он уже имел несколько приводов в милицию и был поставлен на учёт. Школу посещал неохотно, часто, а то и подолгу её прогуливал. Его родители были молоды, потому жили себе на уме, не замечая не только его, но, казалось, и друг друга. Он был их ранним и единственным ребёнком: мать обременилась чадом по причине весёлой юности, – а отец, такой же как и он маленький и непригожий, не отпирался, не отрекался: он, радуясь появлению в его молодой жизни постоянной женщины, легко и скоро на ней женился.