Роберт Стивенсон - Похищенный, или Приключения Дэвида Бэлфура (сборник)

– Ну-ну, – с укоризной ответил он, – нельзя так, мой милый, нельзя. Потерпи денек-другой. Я не волшебник, чтобы найти тебе карьеру на дне суповой миски. Дай мне время и помалкивай – и тогда, честное слово, я устрою твою судьбу наилучшим образом.

– Хорошо, – кивнул я, – все понятно. Если вы поможете мне, я, без всякого сомнения, буду очень вам благодарен.

Мне показалось, разумеется, преждевременно, что я взял верх над своим дядей, и я попросил его проветрить кровать и просушить на солнце постельное белье, потому что спать на них в том состоянии, в каком они пребывали теперь, просто невозможно.

– Кто здесь хозяин, ты или я? – закричал мистер Бэлфур пронзительным голосом, но вдруг осекся и добавил примирительно: – Ну-ну, я не то хотел сказать. Что мое, то и твое, Дэви, и наоборот. Ведь кровь не вода, и на свете только мы двое носим имя Бэлфуров.

Он принялся что-то бессвязно рассказывать о нашей семье, о ее прежнем величии, о своем отце, который затеял перестраивать этот дом, о себе, о том, как он остановил строительство, не желая впустую тратить деньги. Я вспомнил про Дженет Клоустон и сообщил дяде о ее проклятиях.

– Негодяйка! – возмутился он. – Тысяча двести девятнадцать раз – это значит каждый день, с тех пор как я продал ее имущество. Я хотел бы увидеть эту ведьму поджаренной на горячих угольях. Самая настоящая ведьма! Ладно, мне надо собираться – у меня встреча с секретарем суда.

Он открыл сундук, вытащил очень старый, но хорошо сохранившийся синий кафтан без галунов, жилет и добротную касторовую шляпу, кое-как напялил все это на себя, взял трость, вновь замкнул сундук на замок и уже собрался уходить, но вдруг спохватился:

– Я не могу оставить тебя одного в доме. Мне надо запереть дверь, а ты подождешь снаружи, пока я не вернусь.

Кровь прилила к моему лицу:

– Если вы выгоните меня из дому, то больше не увидите.

Он заметно побледнел и стал кусать губы:

– Дэвид, это плохой способ добиться моего расположения.

– Сэр, – парировал я, – при всем моем уважении к вашим летам и нашему роду я мало ценю ваше расположение: меня учили прежде всего уважать себя, и, будь вы хоть десять раз моим единственным дядей, я все-таки не стану покупать ваше покровительство слишком высокой ценой.

Мистер Эбенезер подошел к окну и некоторое время глядел в него. Я видел, что он трясется и корчится, словно в судорогах. Но когда он обернулся, на лице его царила полная безмятежность.

– Хорошо, – улыбнулся он, – будем терпеть и прощать. Я никуда не уйду, и хватит об этом.

– Дядя, – воскликнул я, – что происходит? Вы обращаетесь со мной, как с воришкой. Вам неприятно, что я у вас в доме, вы ежеминутно и при каждом удобном случае даете мне это понять. Вы никогда не сможете меня полюбить. Я тоже вынужден держаться с вами грубо, хотя ни с кем не позволяю себе разговаривать в таком тоне. Зачем вы вообще удерживаете меня? Отпустите меня обратно к моим друзьям, и дело с концом.

– Ну-ну-ну, – нахмурил брови мистер Бэлфур. – Я тебя люблю, Дэви, как могу, и мы найдем общий язык, вот увидишь! Честь нашего дома не позволяет мне выпроводить тебя туда, откуда ты пришел. Поживи здесь спокойно, веди себя разумно, и через некоторое время мы придем к согласию.

– Ладно, сэр, – сдался я, – поживу у вас немного. Конечно, получить помощь от родственника куда приятнее, чем от чужих людей, а если мы и не поладим, то, надеюсь, не по моей вине.

День, начавшийся так дурно, прошел сверх ожидания хорошо. В двенадцать часов мы опять ели холодную овсяную кашу, а вечером – горячую: овсянка и эль составляли весь рацион моего дяди. Беседовал он мало и обычно выпаливал свои вопросы после долгого молчания, а когда я попытался завести с ним речь о своем будущем, он уклонился от разговора. В комнате рядом с кухней я нашел много латинских и английских книг, чтением которых с большим удовольствием занялся до вечера, – дядя не возражал. Время прошло незаметно, и я почти примирился со своим пребыванием в Шоос-хаусе – только вид моего дяди вызывал во мне беспокойство, особенно не нравилось мне то, как он смотрел на меня: искоса, боясь встретиться с моими глазами, и все время прятал взгляд.

Моя тревога усилилась, когда мне в руки попалась дешевая книжка от Патрика и Уоркера; на титульной странице я увидел надпись, сделанную, очевидно, рукой моего отца: «Моему брату Эбенезеру в пятую годовщину его рождения». Меня очень удивили эти слова, ведь мой отец, насколько я знал, являлся младшим сыном в семье: неужели, не достигнув еще и пяти лет от роду, он уже писал таким красивым четким почерком? Или он ошибся с возрастом своего брата? Маловероятно. Я старался не думать об этом, тем более что вокруг было столько интересных книг, старых и новых, в том числе труды по истории, романы и стихотворения, но мысль о почерке моего отца никак не выходила у меня из головы. Когда я вернулся в кухню, чтобы съесть очередную порцию каши и выпить пива, я первым делом поинтересовался у дяди Эбенезера, отличался ли мой отец способностями к учению.