Владилен Елеонский: Ван Тхо – сын партизана. Воспоминания морского пехотинца США о вьетнамской войне

Нудс как всегда был предельно вежлив.

– Эй, чурка вьетнамская, разуй свои желтые глаза, и смотри, кто с тобой разговаривает!

Мальчик продолжал сидеть как истукан, словно оглох. Нудс побелел, что не предвещало ничего хорошего. Он схватил парнишку за ухо, в ответ мальчуган с неожиданным проворством укусил его за кисть и выхватил «кольт» из его кобуры.

Оглушительно грохнул выстрел. Нудс завалился набок как подкошенный.

Я сбил пацаненка с ног, и он не успел снова выстрелить, на этот раз в меня. Тяжелый пистолет вылетел из его тонкой и до невозможности худой ручонки. Я кинулся к нему, чтобы схватить за шею и прижать к земле, однако он неожиданно бросил мне прямо в глаза горсть зернистой пыльной золы, и я на секунду ослеп, а когда вновь обрел способность видеть, пацана след простыл.

– Он исчез в развалинах вон той хижины, сэр! – сказали мне подбежавшие бойцы. – Мы не стреляли, потому что боялись вас задеть.

Я ринулся в развалины с пистолетом наперевес, однако никого внутри не обнаружил. Пацан словно сквозь землю провалился.

Наш медик перебинтовал Нудса. Рана оказалась не опасной. Пуля прошла навылет сквозь жирный бок, не задев ни одного жизненно важного органа.

Едва придя в себя, командир разразился грязными ругательствами. В это невозможно было поверить, но, тем не менее, он с пеной у рта, нисколько не стесняясь, обвинял меня в том, что я прохлопал мальчишку!

Нудс продолжал мастерски будить во мне все самое плохое. Вся его правильность потекла наружу подобно вонючей жиже из вышедшей из строя канализации.

Чтобы не слышать его бесноватых воплей, я удалился в развалины, – жалкий почерневший от сажи остов сгоревшей хижины, – и тщательно обследовал их. Мое внимание привлек аляповато сделанный каменный очаг.

Минуты осмотра оказалось достаточно, чтобы понять, что этот странно сработанный очаг в центре хижины является бутафорским, и в действительности маскирует тайный лаз. Я влез в подземелье, однако застрял, настолько тесным оказался проход, и ребята с трудом вытащили меня обратно.

– Проклятые крысиные норы! – сказал Нудс и бросил в лаз связку гранат, у нас был приличный запас.

Взрыв образовал на месте развалин воронку, мы долго копались в ней, однако лаз по-прежнему больше напоминал лисью нору, чем проход для людей, и мы снова остались ни с чем.

Зря мы надеялись, что ранение образумит нашего неуемного командира. Он приказал вырезать для него палку из фиги, – того самого дерева, под которым когда-то нашли убежище изгнанные из рая несчастные Адам и Ева, – и, опираясь на нее, скособоченный и злой, двинулся дальше.

– Желтые спляшут нам рок-н-ролл, обещаю!

Вот и все, что мы от него услышали в тот кошмарный день. Ах, если бы можно было отмотать время назад, тогда бы я ни за что на свете не остался под командованием этого придурковатого негодяя и перевелся бы в другое подразделение, едва прибыв в Сайгон.

Куда он нас повел, было известно лишь одному ветру. Скоро мне стало казаться, что он бредет просто так, лишь бы куда-то брести.

К вечеру мы вышли на какое-то крохотное рисовое поле, на котором трудился, согнувшись в три погибели, сухой коричневый старичок, больше похожий на мальчугана, внезапно состарившегося в свои неполные двенадцать лет.

Он приветливо улыбался нам, кланялся непрестанно и даже мог связать в предложение парочку английских слов. Внимательно посмотрев на Нудса, он сказал, что ему очень не нравится лицо нашего командира. Старик имел в виду его цвет.

Он отсыпал из своего цветастого мешочка в ладонь Нудса горсть сухой измельченной травы и наказал положить ее на горячую влажную тряпицу, а тряпицу прикрепить на ночь к ране и так проспать до утра.

– Сон лесит, да, да, сон лесит, и моя трава, однако, тосе лесит.

– А гашиша у тебя нет? – скривившись, сказал Нудс.

– Нет, однако, гасиса нет, дурная трава, нехоросая, убивает ум.

– Врешь, желтая морда! Никогда не поверю, что в этих болотах можно прожить без гашиша. Где мальчик?

– Какой мальсик?

– Шустрый! Из соседней деревни. У него есть собачонка, забавная такая, лохматая, маленькая, и бросается на чужих, словно тигр.

– Не снаю, не снаю сдесь никаких мальсиков!

Старик продолжал кланяться и непрестанно твердил Нудсу, что если он не будет лечить свою рану его травой, она загноится и заразит кровь. Так продолжалось довольно долго.

Затем Нудс принялся долбить старика вопросами, а старик в ответ только отрицательно качал головой и твердил, что рана у Нудса очень нехорошая, а мальчика он не видел, и никто ему о нем не рассказывал. О партизанах ничего не слышал, рис, да, рис, вот его главная забота, он целыми днями торчит на поле, а урожай маленький, и бывает, что кроме травы совсем нечего есть, рис – его спасение, и ничего такого, что могло бы заинтересовать уважаемых американских солдат, он не знает.