Елена Ворон - Воины Смерти

Запах, доносящийся из седельной сумки, был восхитителен – сегодня Даниэль получил копченую оленину от самой Молли Мех, а тетушка Молли понимала толк в копчении.

– Боюсь, тебе этого и на два дня не хватит, – приговаривала она добродушно, заворачивая здоровенный шмат мяса в кусок чистого полотна. – Чует мое сердце – к вечеру смолотишь.

В словах тетки Молли крылась изрядная доля истины: Даниэль уже давно глотал голодную слюну, предвкушая, как доберется домой и закатит настоящий пир. Копченая оленина от Молли, сыр от нее же, свежий хлеб с тмином, пирог, пряная зелень и добрая кружка кленовой браги, бутыль с которой приторочена к седлу, – ужин выйдет на славу. Чудный запах мяса щекотал ноздри, и дорога от Атабаска-На-Закате до лорсиного загона казалась невозможно длинной. Обычно Даниэль успевал обернуться туда и обратно за полдня – от его хижины в лесу до поселка было миль двадцать, а лорс, на котором он ехал, скор на ногу. Но сегодня солнце уже скатывалось к горизонту, а до загона было еще далеко.

– Прибавь-ка ходу, парень, – сказал Даниэль Сат Ашу – Серому Ветру. – Я уж извелся. Есть охота.

Огромный лорс и ухом не повел. Старый упрямец полагал, будто он лучше хозяина разбирается в жизни и сам знает, надо ли поторапливаться или можно двигаться с откровенной ленцой. Сейчас он не видел никакого повода к спешке и продолжал идти своей размеренной иноходью, изредка схватывая с ветки листок-другой. Даниэль не стал упорствовать и подгонять Сат Аша. Без особой нужды перечить Серому Ветру – себе дороже, норовистый старик затаит обиду и потом выместит ее, когда не ждешь. Скажем, наступит на корзину, которую Даниэль только что сплел, или подденет рогом постиранную и вывешенную сушиться куртку, да и закинет куда повыше – на сук или на крышу хижины; а то и самого хозяина выбросит из седла.

Лорсы необыкновенно сообразительны, однако своенравны и капризны, точно избалованные красотки. Наверное, размышлял Даниэль, древние лошади тоже имели обо всем свое мнение – иначе люди смотрели бы на них как на рабов и не любили бы, как любят друзей. Молодой пастух немало знал о древних лосях, от которых вели свою родословную нынешние лорсы, но вымершие после ядерной Смерти лошади оставались тайной. Даже преподобный отец Альбер, который знал больше, чем все население Атабаска-На-Закате вместе взятое, мало что мог рассказать.

Тропа к загону шла правым берегом реки Атабаск. Полноводная река сохранила свое название со времен до-Смерти, утратив лишь последнюю букву – Атабаска. Блестящая гладь воды то и дело просверкивала сквозь подлесок, и с реки долетало дыхание свежести.

Широкие копыта Сат Аша мягко ступали по усыпанной хвоей и прошлогодними листьями земле, и Даниэль словно плыл среди уносившихся ввысь красноватых сосновых стволов, к которым ластились перистые листья пальм. За прошедшие после Смерти сотни лет животный и растительный мир сильно изменился, а пальмой в Канде стали называть вымахавший выше человеческого роста папоротник.

Над головой суетились и верещали белки, стоял птичий гомон, и гудели тучи гнуса. Молодой пастух довольно улыбнулся. Вместе с олениной тетушка Молли дала баночку новой чудесной мази: ее резкий запах превосходно отгонял надоедную мошку. Сат Аш с фырканьем шарахнулся и опустил голову с разлапистыми рогами, когда хозяин подошел к нему, намазавшись для пробы этой вонючкой. Даниэль долго уговаривал подозрительного лорса, что он – его прежний хозяин, самый что ни на есть настоящий и безобидный. В конце концов Сат Аш уступил и позволил ему сесть в седло. К запаху мази Даниэль уже привык и перестал замечать, зато волшебный аромат копченой оленины дразнил его все сильней.

Этой весной лорсиному пастуху исполнилось двадцать шесть. Невысокий, худощавый, он был гибок и проворен, как лесной кот. У большинства метсов кожа имела цвет красной меди; у него же была значительно светлее – там, где ее закрывала одежда; обветренное лицо и руки были коричневыми, как старая сосновая кора. Волосы у него были черные и прямые, как у всех; небольшой нос имел горбинку – но это, конечно, не был орлиный нос коренного метса, придававший лицам других обитателей Атабаска-На-Закате хищное выражение. Кроме того, у Даниэля не росли усы и борода, словно он был иннейцем. Однажды, еще до встречи с Элисией, он смущенно признался отцу Альберу, как его огорчает юношеское гладкое лицо. Мудрый священник ответил: