Валерий Поволяев - По обе стороны огня (сборник)

Сторожить машины – дело нехитрое, как и вообще работа сторожа – сиди в кустах, да поглядывай вокруг. Шатков понял – очень скоро он на ней закиснет, долго ему не выдержать, и не потому, что по натуре Шатков – человек действия, для которого бездействие хуже тяжелой болезни – просто он будет находиться вне источников информации, «вне пакета», пребывать в нетях, в изоляции – Николаев некоторое время подержит его в вытянутой руке, словно Моську, а потом прикончит. Подойдет такой вот паренек с бесшумной поступью и решит все дело ударом ножа сзади в шею. Тело же вывезут и завалят щебнем в здешних горах. Но пока по поводу Шаткова не было принято никаких решений, и Корреспондент источал опасность только по собственной инициативе.

Всё вписывалось в схему, разработанную Шатковым, – всё и все, кроме Адмирала. Кто Адмирал в этой команде? Обычный прихлебатель, дальний родственник Николаева или сторож, похожий на самого Шаткова? Не охранник, а именно сторож, поскольку охранник – лицо приближенное, а сторож – нет. Сторож только стережет территорию, землю, имущество. Кто ты, Адмирал?

Адмиралы, генералы – не слишком ли много высоких военных званий?..

Через два дня Шатков сделал открытие: он увидел во дворе человека, одетого в обычную джинсовую форму (варенка вообще стала у людей Николаева такой же формой, как черные рубашки у штурмовиков). Неприметное красноватое лицо этого человека показалось Шаткову знакомым, но он не сумел сразу сообразить, где видел его, лишь через минуту понял, почему не узнал – он видел этого человека совсем недолго и на нем была совсем другая одежда. В тот раз на нем кургузо, неподогнанно – не то, что в армии, – сидел милицейский мундир.

Это был капитан из городского отдела милиции. Шатков присвистнул: за капитаном, глядишь, скоро появится подполковник, а потом и сам полковник… Капитан бросил быстрый, вороватый взгляд в одну сторону, потом в другую и уверенно вошел в дом. По тому как он ориентировался во владениях Николаева, Шатков понял – капитан бывал здесь не раз.

Задумчиво похлопав ладонью по крылу «опеля», Шатков отвернулся в сторону с видом как можно более равнодушным – ничего, мол, не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю, ничего никому не скажу…

Во дворе сделалось тихо. Только издалека – кажется, из очень далекого далека, чуть ли не с той стороны земли, а на самом деле из закутка Адмирала доносилась тихая грустная музыка – Герой Советского Союза любил грустную музыку, и Шатков понимал его: сам закалялся в битвах и труде, знает, что такое жизнь, хотя возраст Адмирала и его возраст – это не просто разные возрасты, это разные понятия, они принадлежат к двум различным, почти не смыкающимся друг с другом поколениям. Шатков сочувствовал Адмиралу.

Он зашел за угол, ощупал стену дома – гладкая, зацепиться не за что, но при надобности он такую стену одолеет без особых сложностей. Вверху было открыто окно, в разъеме створок появилась чья-то рука и стряхнула с сигареты пепел. Шатков молча увернулся от серого, распадающегося в воздухе комочка, проворно устремившегося вниз, прикинул, куда же выходит это окно? Кабинет Николаева находился где-то рядом. Некоторое время из окна доносились невнятные голоса, потом они стихли. О чем шел разговор, Шатков не разобрал.

Еще вчера он приметил спрятанную за ровно подстриженной стенкой кустов лестницу – она лежала на боку между «зеленым дувалом» и забором, Шатков оценивающе оглядел лестницу, потом сорвал лист с «зеленого дувала», растер его в пальцах, понюхал. Запах был очень знакомый – запах детства, кухни, лета – кустарниковая гряда была лавровой. В виски, в ключицы натекло легкое тепло. Шатков улыбнулся: все мы бываем благодарны нашему детству, каким бы оно ни было, потом оглянулся, – нет ли кого во дворе? Во дворе было тихо и пусто, даже охранник, стоявший у ворот, исчез.

Вытащив лестницу из-за кустарника, Шатков приставил ее к стене и проворно вскарабкался вверх, замер под окном – не слышно ли чего? В доме было тихо, все люди находились в комнатах. Охранников тоже не было видно.

Несколько мгновений Шатков размышлял – а не перемахнуть ли ему через подоконник? Услышал, как гулко стучит собственное сердце, звоном отдается в ушах, втянул сквозь зубы воздух, выдохнул, снова втянул и снова выдохнул – проверенный способ, театральный, говорят, чуть ли не самим Станиславским был придуман, чтобы успокаиваться. Актеры, которые выходят на сцену, особенно молодые, часто волнуются, плохо владеют собой, потеют и, чтобы как-то прийти в себя, применяют этот способ. Способ Станиславского.