Валерий Поволяев - По обе стороны огня (сборник)

Шаткова поставили у гаража – до наружной охраны не допустили, чтобы не убежал, в дом тоже побоялись определять – мало ли какой разговор услышать может, определили около машин, которых у Николаева оказалось не две и не три, а действительно не меньше, чем в дивизии – и иномарки имелись, и наши автомобили. Конечно, Николаев лукавил, говоря, что Москва не мычит, не чешется, не телится – Москва подстраховала Шаткова.

Печально улыбнувшись, Шатков глянул поверх забора на недалекий, задымленный по осени горный хребет, прикрывающий город от секущих ветров материка, – город не был прикрыт только с моря, – и невольно сглотнул слюну. Ему захотелось назад, домой, в Москву.

Так захотелось, что он услышал биение собственного сердца – то заколотилось неожиданно громко, сильно, отозвалось болью в горле, вызвало благодарное тепло, и Шатков невольно закашлялся, помотал перед ртом ладонью, подумал о том, что Москва, наверное, уже знает об аресте Игоря Кононенко, а раз знает, то разберется, что к чему – Игорю обязательно помогут, не оставят в беде…

Хрустя мелким камешником, которым была устлана автомобильная площадка, к Шаткову подошел парень, вызывавший у Шаткова озабоченность, еще что-то нехорошее – он ощущал, как от этого человека исходит опасность, – железное лицо его никогда не бывало мягким, умные глаза были колюче прищурены. Звали этого парня, оказывается, Корреспондентом.

– Ну что, топтун, поздравляю с вступлением в высокую должность.

Шатков окинул его взглядом с головы до ног Корреспондента: он его не боялся, но все равно какой-то холодок возникал в теле, начинал ломить плечи и ключицы, когда Корреспондент приближался к нему.

– Думаю, что топтун на этом свете – не один только я, – сказал Шатков.

– А кто же еще? – с насмешливой угрозой поинтересовался Корреспондент.

Вот она, тоненькая жердочка, проложенная между двумя каменными опасными краями гулкой пропасти. Главное – не оступиться, не улететь вместе с жердочкой в пропасть…

– Ты, – поугрюмев, произнес Шатков. И словно гвоздь забил – прозвучало это резко.

Корреспондент никак не среагировал на резкость Шаткова – словно ее и не было, лишь сощурил умные серые глаза, сквозь природную тусклоту зрачков пробился острый блеск.

– Ну, ты меня с собою на одну ступень не ставь, – сказал он. – Можешь горячим чаем обвариться. Знаешь, почему дядя Вася с Косой горы не любит горячего чая? – Корреспондент показал крупные чистые зубы, сделавшись похожим на молодого волка и, не дожидаясь ответа, ответил сам: – Боится ноги обжечь. Лопнет мочевой пузырь, куда деваться? Ноги в волдырях будут. Ты пьешь горячий чай по утрам?

– Обязательно.

– Не пей! – Корреспондент рассмеялся, хлопнул Шаткова ладонью по плечу и беззвучно – под ногами у него не то, чтобы скрип или хряск, даже легкий шорох не раздавался, – отошел.

Шатков позавидовал этой способности Корреспондента – сам Шатков так ходить не умел. И кличка редкая у него – Корреспондент. Ну ладно бы прозвали Вороном, Людоедом, Моргуном, Вяхирем, а то – Корреспондент! Позже Шатков узнал, что этот человек действительно работал корреспондентом в областной молодежной газете, оттуда ушел заведовать отделом на радио, и вот на радио у него что-то не получилось – разругался с начальством и остался без работы. Была бы работа – он вряд ли оказался бы у Николаева, и вообще не разругайся он с каким-то старым отставником, с которым случайно столкнулся в сортире, – был бы сейчас собкорром какой-нибудь крупной центральной газеты. Среди приближенных Николаева Корреспондент считался головастым парнем…

«Дело пахнет керосином», – сам себе сказал Шатков, ему показалось, что в воздухе, в выси, что-то вспучилось, напряглось, послышался тихий жужжащий звук, словно бы за облаками шел перегруженный вертолет, он задержал в груди дыхание, пытаясь у самого себя получить подсказку: откуда исходит опасность? От парня с железным лицом? От Николаева? Или же кто-то прокололся в Москве? Он отметил, что при упоминании Москвы в нем ничего не дрогнуло, да и Шатков сам был уверен, что Москва не подведет, хотя на Москву, конечно, надейся, но сам не плошай, при упоминании имени Николаева тоже ничего в нем не дрогнуло… Опасный жужжащий звук оборвался, и вертолета не стало, но когда он про себя произнес имя Корреспондента, внутри возник холод, словно под сердцем образовалась ледышка, – вроде бы небольшая ледышка, но очень колючая, холод от нее быстро растекся по всему телу. Шатков невольно передернул плечами…