Грегор Самаров - На троне Великого деда. Жизнь и смерть Петра III

Вдруг императрица махнула рукой; обер-камергер поднял жезл и протянул его к сцене.

– Стой, стой! – крикнул за кулисами Волков. – Ее императорское величество приказывает перестать!

Императрица выпрямилась из своего полулежачего положения и перегнулась через барьер ложи. Она окинула взглядом незанятые места партера и пустые ложи.

– Утомительно смотреть, – произнесла она усталым, но слышным даже на сцене голосом, – на пустой театр, да и актерам моим невесело, должно быть, играть, не имея зрителей. Алексей Григорьевич, – обратилась она к фельдмаршалу графу Разумовскому, – так как других зрителей нет, пусть придут сюда караулы от Преображенского и Измайловского полков; мои бедные солдаты будут рады увидеть пьесу на тему, взятую из великой истории нашей родины.

Граф Разумовский был, видимо, поражен, но тем не менее поспешил беспрекословно выйти из ложи.

Императрица снова откинулась на спинку кресла и, полузакрыв глаза, погрузилась в прежнюю задумчивость, между тем как Павел смотрел блестящими глазами, сильно перегнувшись вперед, на сцену, где все действующие лица замерли в той позе, в которой застала их остановка. Группы этих фигур в пестрых, блестящих костюмах представляли собой настоящую живую картину, которую маленький великий князь осматривал с большим старанием и которая и без слов и движений возбуждала в нем высшую степень интереса.

Почти полчаса прошло в глубочайшем молчании. Императрица и немногочисленные ее спутники пребывали в той же неподвижности, как и актеры на сцене.

Все это время прекрасная Мариетта оставалась в объятиях Бломштедта. Теплота ее тела разливалась в нем с магнетической силой, он забыл обо всем на свете и ощущал лишь страстное желание продлить навеки эти блаженные мгновения.

– Почему мы на деле не то, что изображаем собой сейчас? – шепнула она, не двигая губами, не дрогнув ни одним мускулом, так тихо, что лишь он один мог понять ее слова. – Почему мы – не крестьяне какой-нибудь тихой деревушки, где мы могли бы жить вместе, друг для друга только, забыв обо всем мире? Почему вы должны быть важным барином, а я – бедной танцовщицей? Почему должен кончиться наш сон? Почему должны мы расстаться?

– Расстаться? – тихо переспросил он. – Никогда, никогда… После таких минут не разлучаются…

Мариетта снова положила голову на его плечо, ее глаза закрылись, губы сложились, точно невольно, для поцелуя; не владея более собой, Бломштедт склонился к ее губам, и не стой они в глубине сцены, на пылкое объятие его было бы обращено внимание. Но все были слишком заняты судьбой спектакля, и взоры всех были обращены на императорскую ложу.

В это время на улице послышался грохот барабана; прошло несколько мгновений, двери театрального зала раскрылись – и партер и ложи быстро заполнились марширующим строем лейб-гвардейцев Преображенского и Измайловского полков. Солдаты недоуменными взорами обводили блестящее помещение. Они заметили императрицу и со всеми признаками величайшего изумления и любопытства смотрели на пеструю разноцветную картину, развертывавшуюся пред ними на сцене. Спустя короткое время театр наполнился совершенно и двери были вновь заперты.

В императорскую ложу вошел фельдмаршал граф Разумовский и доложил, что приказ исполнен.

– Садитесь, дети мои! – крикнула Елизавета Петровна и, очнувшись от задумчивости и перегибаясь через барьер ложи, кивнула головой.

Тотчас же все эти солдаты, точно на ученье, опустились на бархатные кресла, предназначенные для придворных дам и кавалеров. Ружья они поставили пред собой, а офицеры вложили сабли в ножны.

– Играть дальше! – произнесла императрица, взмахивая рукой.

Спектакль начался с того места, на котором был остановлен. И скоро многочисленные восторженные вызовы показали, как легко то, что происходит на сцене, сыны народа принимают за действительность.

На сцене показались древнерусские воины, и полководец в своей пламенной речи предлагал им пойти на врага, обложившего их родной город. Воины и крестьяне на сцене ответили громкими дружными криками; в тот же момент все солдаты в театральном зале встали с мест, схватились за оружие, нацепили на штыки свои гренадерские шапки и присоединились к крикам со сцены, так что из-за всеобщего шума пришлось приостановить представление.

Императрица поднялась с кресла; ее фигура гибко выпрямилась, в тусклых глазах засверкал огонь.

Когда наконец буря улеглась, когда офицерам удалось усадить на места гвардейцев, готовых броситься на сцену, чтобы идти вместе с артистами на приступ, императрица, как только воцарилась тишина, крикнула громким голосом на весь зал: