Вероника Горбачева - Когда возвращается радуга. Книга 3

– Фу, маркиза, как это… пошло, – несколько растерянно отозвался Его Величество Генрих. – Я же не хотел ничего такого… Э-э… Не думал, что тебя это огорчит. Но ты же должна понимать: на карту поставлено будущее Франкии! И ради него всё же можно немного потерпе…

Бац!

Створка дрогнула от весомого удара с той стороны. Судя по характерному хлопку, сопровождённому звуком посыпавшихся осколков, что-то разбилось, причём запущенное в дверь крепкой, не по-женски сильной ручкой. Похоже, в Аннет бурлила-таки капитанская кровь, усмиряемая до сей поры благородным воспитанием и наставлениями сыновних гувернёров и учителей, и возражать ей сейчас – лишь вызвать новый приступ возмущения.

– Аннет, – примирительно начал Генрих.

Бац!

– Я только хотел ска…

Бряк!

– Послушай, это уже не шутки!

Дзинь, бух!

– В конце концов, неудобно перед герцогом… – рявкнул в сердцах король. – Вот переедешь в Лувр – круши, сколько хочешь, но за мой счёт, пожалуйста. Пожалей фарфор, он не виноват.

Наступила тишина.

Генрих прямо-таки всей шкурой ощущал, как его любимая, гневно раздувая ноздри, взвешивает на руке очередное изделие чайнских или дрезденских мастеров… Но, истинно по-королевски вернув самообладание, возвращает на каминную полку, энергично, с пристукиванием. И кидает в сторону многострадальной двери уже только сердитый взгляд.

– Фарфор… – процедила с неописуемым сарказмом. – А у вас, кажется, неплохой опыт по части разборок с любовницами, сир; лихо это вы на слух определяете…

– Аннет, мы, кажется, давно на «ты», – терпеливо напомнил король.

– Нет, Ваше Величество.

Бывшая капитанская дочка в ней уступила место маркизе.

– Нет. Ни на «ты», ни вообще… никак. Это даже хорошо, что вы вспомнили чёртовы переговоры. Вернули меня, так сказать, с небес на землю, вправили мозги; тысячу благодарностей, сир, и нижайший поклон. Лучше вам уйти.

– Но, милая…

Генрих вздохнул. Проклятая привычка – в кругу «своих» расслабляться и не просеивать сказанное – подвела. Надо же так было ляпнуть, не подумав, что брачные переговоры с бриттанцами скоро, наконец, завершатся ко всеобщему благоденствию… Ох, сейчас бы Пико прошёлся бы по поводу его деревенской простоты!

– Не «милая», – отчеканила Аннет, – не «любимая», не «цветочек». Маркиза де Клематис, напомню, сир. Вдовствующая. И… покончим со всем этим раз и навсегда, мы не дети, в конце концов.

Его величество готов был поклясться, что голос прелестницы дрогнул.

Он прислонился спиной к прохладному дереву, вжался затылком, чтобы хоть немного быть ближе к недосягаемой женщине. И если бы в тот момент в гостевом крыле Гайярда появился кто-то ещё – наверное, испепелил бы взглядом, лишь бы не мешал.

– Милая… – позвал настойчиво. – Ты не запретишь мне так себя называть, просто не сможешь. Пойми, я ведь не… У нас с тобой всё гораздо серьёзней. Я ведь не в фаворитки тебя зову.

От сдавленного женского всхлипа у короля так и дрогнули колени. Обычно дамские слёзы его раздражали и выводили из себя, но сейчас так и полоснули по сердцу, словно ножом. Прикрыв глаза, он сильнее втиснулся в резную поверхность, чувствуя, как врезаются в лопатки и ладони прихотливые изгибы застывших в дереве лоз.

Зашелестело платье.

– Я… давно не девочка, верящая в добрые сказки, сир.

Он затаил дыхание, стараясь унять бешено застучавшее сердце.

– У нас нет будущего, Генрих.

И такая безнадёжность была в её голосе, что перехватывало горло.

– Нет… – повторила она. И добавила, помолчав:

– Лучше бы нам не встречаться вновь…

Послышался тихий шорох. Король знал, чувствовал, что сейчас она так же, как он, прислонилась к двери, и разделяет их каких-то пара дюймов, крошечных, но непреодолимых, укреплённых целыми бастионами условностей, запретов, предрассудков… Но даже сквозь преграды он чувствовал жар её тела. Ласку узких изящных пальцев, замерших там, в двух дюймах напротив его ладоней.

– После того, как мы расстались… помнишь, когда я сбежала? Я не строила никаких планов, не мечтала, не надеялась: просто твёрдо глядела в будущее – без тебя. Иного и быть не могло. Я была очень зла, когда узнала, что ты, из лучших побуждений, конечно, приказал лишить меня самого лучшего, что со мной осталось – памяти о тебе. А сейчас думаю – может, зря взбунтовалась? Забыла бы всё, осталась с хорошим человеком, растила бы сына… Наверное, муж так и старался бы держать нас взаперти, или подальше от Лютеции и двора, чтобы я никогда не задалась вопросом: а почему это Анри так похож на нашего короля? Да если бы и спросила – уверена, мне снова милосердно подчистили бы память… Теперь я понимаю, каково это: «Во многая знания – многая печали». Но это моя печаль, Генрих, и больше не смей её у меня отнимать. Может… если будет слишком больно – я сама пойду к менталистам.