Вероника Горбачева - Когда возвращается радуга. Книга 3

– Не смей, – глухо отозвался король. – Слышишь? Поздно. Я не могу этого допустить, ты слишком глубоко во мне засела. Ты – и сын. Аннет, прошу, подожди ещё немного. Не могу я сказать тебе всего сейчас, просто не могу! Потерпи.

Её неровное дыхание заставляло сердце сжиматься от жалости.

– Всё образуется. Обещаю.

Шажки в конце коридора, ведущего в гостевые комнаты, заставили его вздрогнуть и открыть глаза.

Замерев от неожиданности, на него уставился запыхавшийся Анри, наполовину растерявший за эти дни «арапчонистый» окрас и теперь всё более походивший на маленького дофина Генриха с неофициального портрета. Рукав его камзольчика был надорван, лоб украшала свежая царапина, а на лице всё ещё светились остатки торжества. Очевидно, он спешил к матери похвастать какой-то победой.

Много ли он услышал?

Со дня их знакомства сын избегал его, а во время случайных встреч замыкался в себе, на вопросы отвечал коротко, но главное – отводил глаза. Сейчас же их взгляды встретились.

– Уходи, Анри.

Голос Аннет прозвучал как-то надтреснуто. Казалось, ещё немного – и она сама лопнет и рассыплется фарфоровыми осколками, как ваза… Мальчик обиженно сморгнул, но через мгновение на его личике отразилось понимание: мать обращалась не к нему! А к этому большому огорчённому мужчине, так похожему на него, странному, непонятному. Смотрящему при редких встречах с такой же тоской, как сейчас. Маленький Анри очень хорошо помнил обожаемого отца-маркиза и не собирался от него отказываться. Но тот, что стоял теперь перед ним, вжавшись в дверь, словно святой Себастьян, пронзённый стрелами – показался вдруг достойным сочувствия. В нём не было зла… в отличие от тех, например, что когда-то их похитили, держали взаперти, обижали маму и везли по морю в неизвестность. А мать, хоть и сердилась на «сира», но как-то по-другому, без обиды, больше с горечью.

Он хорошо помнил её рассказ – о встрече с королём Франкии, которого она тогда знала как «господина Анри» и полюбила с первого взгляда; как они расстались, как потом некий благородный маркиз влюбился и предложил ей руку и сердце, и родовой замок, и всю оставшуюся жизнь окружал их любовью и заботой… Умом понимал, а вот сердцем всё никак не могло смириться, что добрый старый отец – не родной.

Мамин рассказ он выслушал. Может, стоит всё-таки поговорить с тем, кто упорно пытается с ним подружиться? Послушать его? Побеседовать, как мужчина с мужчиной – так, бывало, говаривал бодрый маркиз де Клематис, беря его за руку и не выговаривая, но обсуждая очередную мальчишескую шалость, а потом объясняя, почему нехорошо выщипывать хвост павлину или подмешивать вино в поилки… Но время глупостей прошло, рассудил взрослый Анри, и пора принимать взрослые решения. Он не допустит, чтобы мама снова плакала. Придётся поговорить с этим так называемым отцом серьёзно, будь он там король-раскороль.

Он приложил палец к губам – чтобы большой Анри помолчал и не выдал его присутствия, поскольку незачем женщинам знать о мужских переговорах. И поманил рукой, призывая следовать за собой. На цыпочках выскользнул за дверь, ведущую в холл, а оттуда – в сад.

Поколебавшись, Генрих погладил нагревшееся под его ладонью дерево. Громко прошептал:

– Я ещё вернусь, Энни. Даже думать забудь о менталистах, поняла? Я запрещаю.

Несмотря на тишину, знал: она слышит.

Сдержал вздох – и помчался за сыном.

Он шёл за мальчиком, шагающим к садовой беседке, и тихо умилялся. Всему. Тому, как по-взрослому тот заложил руки за спину, что придавало маленькой фигурке ещё большей целеустремлённости; его серьёзности, взрослой не во возрасту речи… Малышу семь с половиной, а он рассудителен, выдержан и спокоен, хоть это и не мешает ему иногда срываться на шалости и выдумки, которым можно подивиться – а уж слуги докладывали всё о его проказах!

Несколько раз король ловил себя на том, что отчаянно ревнует к покойному маркизу де Клематису: ведь это ему, а не Генриху, довелось видеть, как рос, креп на глазах маленький Анри, как делал первые шаги… Это маркиз дарил ему первую лошадку, торжественно вручал маленькую учебную шпажку с родовым гербом на эфесе, брал с собой на охоту, с гордостью представлял гостям: «Мой сын, господа. Наследник…» И в то же время Его Величество испытывал огромную благодарность к неугомонному старику, приставившему к ребёнку лучших учителей и воспитателей, достойных дофина. Несмотря на свою известную непоседливость и чудинку, так и не прошедшие с годами, маркиз отличался редким умом и проницательностью, и потому король не сомневался: де Клематис прекрасно знал, чьего ребёнка растит. А чистая и беззаветная верность мальчика его памяти говорит о многом.