Антонина Шипулина - Аптерос

В тот день у Калаулы был повод праздновать. Его миленькая розовощекая жена, такая же, как и муж, коренастая, низенькая, типичная южанка, была беременна. Голдура когда-то не давала Велмаре покоя со своей неуместной заботой и желанием «отдать долг из прошлого», но эта суета скоро также осталась в прошлом, и теперь, как и со всеми другими, она при виде Велмары могла всплеснуть руками, воскликнуть «Бескрылая!», чмокнуть в щеку и забыть о гостье на последующие сутки. В сравнении с Калаулой Голдура казалась тупой, как пробка, но нельзя было поставить под вопрос её способность беззаветно любить мужа и находить подход чуть ли не к любому, к кому ей было нужно. По слухам, ненавидеть она умела ещё сильнее, нежели любить, и, если бы не это свойство, едва ли Голудра нашла бы своё место в западничьем обществе. Эта розовощекая курочка-наседка могла рвать врага в клочья, искренне наслаждаясь кровопролитием, хотя, признаться, Велмаре ничуть в это не верилось. Другой Голдуры, кроме внимательной хозяюшки, не умеющей знать в совершенстве ни один предмет, но слушающей Калаулу с трепетом и щенячьей преданностью в глазах, Велмара никогда не знала. Не в этой жизни… части жизни.

Как-то раз она спрашивала Калаулу, с какой стати он вообще выбрал себе в подруги такую на редкость недалёкую южанку. На свете было немало южанок значительно поумнее, такова их южная природа – быть умницами, и всё же Калаула выкопал себе этот алмаз. Тот пожимал плечами: может, Голдура и не блещет умом даже для западки, зато в её привязанности нет ни капли разума и расчёта. Её любовь очень настоящая и безрассудная, и, судя по тому, что Калаула покинул свою тайгу и родных, чтобы Голдуру не обижали её же сородичи, его любовь к ней была точно такой же безоглядной, безрассудной и крепкой. Этот ответ только сильнее выбил почву из-под лап Велмары. Она это потеряла… и не знает, было ли у неё всё то же, что у бестолковой Голдуры, хоть когда-нибудь.

Велмара не любила бывать у Калаулы. Но когда там собирались все её знакомые, приходилось: не бродить же в одиночестве? Что она, изгнанница, лишнее звено, чужак? И, к тому же, нашелся выход: чем быстрее напьешься, тем быстрее забудешь, что вздрагиваешь от одного слова «Бескрылая», что кто-то может обижаться на неё, Велмару, недолюбливать её, ненавидеть её, и нет ни одного живого существа во всем этом муравейнике, которое было бы готово её выслушать и которое казалось бы Велмаре достойным её слушать. Да и что тут слушать?.. Одно дело, когда есть история и можешь рассказать о своем горе, о трагедии всей жизни, об одолевающих тебя чувствах, намекнуть на причину, да хоть что-нибудь. Что тревожило Велмару, поначалу она не могла себе объяснить, а потом уже и боялась об этом думать. Приятнее было слушать чужую болтовню, наслаждаться настоящим моментом, не заглядывая в будущее и не поминая прошлого. Впрочем, как – наслаждаться?..

– Смотри, Иля, – пихнул задумавшуюся Велмару Калаула, невесть как оказавшийся рядом. – Тебе раньше нравилось слушать её поэмы.

– Мало ли, что было раньше, – огрызнулась Велмара, но счастливый до небес южанин пропустил это мимо ушей.

Иля была западкой-воином, тощей, как хворостина, и её никакой холод не брал. Пусть в пещерах и было тепло, но мало кто, кроме Или, мог бы расхаживать в человеческом теле, принарядившись в сарафан и тонкую рубаху из льна. Главными достоинствами Или были тонкий приплюснутый нос и длинные ресницы. Свою наружность она считала абсолютно поэтической, делая даже из шрамов от слегка порванного с одной стороны рта нечто драматично-возвышенное. Слушать её дифирамбы воинской жизни, читавшиеся монотонно и длинно, Велмаре было тошно. Но почему-то Иля пользовалась уважением, и хотя бы не делать вид, что слушаешь, было преступлением. Один раз уже испытав на своей шкуре всеобщий гнев, Бескрылая больше не решалась оспаривать принятые правила. Всё это было придумано до неё – и ладно, нет никакого смысла с этим спорить, если уж понять не хватает ума.

Когда метели оставили горы в покое, пришло время вернуться к тренировкам на свежем воздухе и другим приготовлениям к грядущему бою. Битва для западников в тёплое время года всегда какая-нибудь, да находилась, и Велмара уже сейчас, задолго до весны ничуть не возражала против хорошей драки. Она жаждала конца зимы: злоба на себя и всё вокруг искала выхода, хотелось попробовать свои силы, доказать другим, что её есть, за что ценить. Впрочем, когда в первые месяцы после освобождения её сразу вывели на поле брани, она едва с ума не сошла от испуга и своей полной беспомощности. Один вид людей снова бросил её в знакомые потёмки, тяжкое впечатление от их взглядов, их криков легло на шею цепью, и она бросилась прочь, не понимая, что творит, хотела взмахнуть крыльями – почему? Она ведь не помнит себя крылатой! – даже подскочила в воздух, оттолкнувшись от земли для взлета, но глупо шмякнулась оземь, сжалась, как напуганный котёнок, и плакала. Хуже нельзя было и придумать.