Сергей Куприянов - Когда человек не дышит

– И плач по ночам слышен, но учёные этот вой по-своему объясняют, дескать, это ветер свистит по верхушке горы, – Серёгин замолчал, давая понять, что история закончена.

– Был я в тех местах, – вдруг сказал «спокойный».

Серёгин напрягся, ожидая подвоха, но услышанное далее он никак не ожидал.

– С Кузьмой, с брательником, лет семь тому назад на ярмарку ездили, смотрим, барышня у дороги стоит, ну подъезжаем к ней, а она нам монетку золотую даёт.

– Ну, прям золотую, – не вытерпел «хохотавший».

– Не веришь, у Кузьмы спроси, – ответил «спокойный», – ну, протягивает она нам монету и говорит: «Люди добрые, в городе будете, свечку поставьте за упокой души». А Кузьма и говорит: «Милая барышня, за упокой чьей души-то столько свечей ставить надобно?» А она глянула на нас так своими глазищами и говорит: «Моей душе упокой надобен». Ясно дело, сначала-то мы испужались, ну а приехали в кабак и загуляли, пропили мы с Кузькой не только золотой, чуть без штанов не остались. Еле живые тогда ворочались, а она опять у дороги, бледнючая, как смерть, качает так головой и говорит: «Ну что же вы, да не подумайте, что мне монету жалко, просто придётся мне ещё у дороги стоять и опять людей пугать». И так от неё холодом повеяло, за секунду вся жизнь перед глазами пролетела, жуть жуткая. Как домой вернулись, не помню…

Дак ты это с того времени что ль не пьёшь?

– Да, и Кузьма тоже. Мы с ним зарок дали, а свечей мы потом в Енисейске поставили на пять рублей, не меньше…

– Старыми?

– Ну конечно старыми.

«Хохотавший» глянул на напарника с недоверием, но ничего не сказал, Серёгин тоже не вмешивался.

– Ну, хватит болтать, пора на ночлег становится, – вполголоса, но довольно твёрдо скомандовал «спокойный».

И действительно, круглолицее солнце уже не маячило над лесом. Спрятавшись за верхушками, оно как-то быстро, со всего маху, плюхнулось к горизонту и, едва его коснувшись, рассыпалось множеством ярких брызг, акварельно растекающихся по всему вокруг. Пока Серёгин охотился за солнечными бликами, мужики распрягли лошадей, развели костёр и даже сварили какое-то варево в раритетном котелке времён первой мировой войны, впрочем, прекрасно сохранившимся, как успел заметить он намётанным взглядом.

Это была каша – жидкая, несолёная, из какой-то непонятной крупы, но жутко вкусная, наверное, потому, что не ел Серёга целые сутки. Только за ужином он узнал, что «спокойного» зовут Николаем, а того, кто хохотал – Тимофеем, что занимаются они частным извозом, и дружат с детства. О себе они ничего не рассказывали, да Серёгин и не настаивал, говорили о трудностях в воспитании детей, о взаимоотношениях со стариками и о плохом урожае кедрового ореха в этом году. Когда совсем стемнело, Николай достал с телеги старую шинель и подал Серёге:

– Можешь одеть, а можешь укрыться, ночи уже холодные, не месяц май на дворе, ложись под телегу, вон под ту, – и он махнул рукой в сторону, – завтра к обеду в городе будем. А ты прости, если что, – и, сославшись на то, что рано вставать, пошёл спать.

Шея у Серёги болела и даже была небольшая температура, спал он плохо. Его обнимала горячая пышногрудая красавица, обещая родить ему трех дочерей, а у их ног, то жалобно скуля, то злобно огрызаясь в темноту, лежали две дворняги. Серёгин с наслаждением тыкался лицом в прелести красавицы…

Проснулся он от поцелуев, большими тёплыми губами кто-то нежно касался его щеки, носа, лба. Серёгин открыл глаза и увидел лошадь. Лошадь с грустными глазами смотрела на него…

Завтракали чаем с сухарями. Чай Николай сварил из шиповника, смородинового листа и душицы. Мужики с утра были какие-то хмурые, но на Серёгу, как и вчера, глядели с любопытством. Завтракали молча, потом так же быстро и молча собрались в путь. Что-то произошло ночью, подумал Серёгин, наверное, поссорились. Но уже через час пути, не сговариваясь, остановились и подошли к Сергею. Мгновение помедлив, как бы собираясь с мыслями, Николай начал:

– Вон там, за ельником, речка течёт, небольшая такая, но переходить её не надо. Вверх по речке ступай – там старуха живёт, бабкой Акулиной её зовут.

Серёгин подумал, что это новая байка сейчас будет, но Тимофей как всегда прервал собеседника и вполне серьёзно заявил:

– Не знаю, из графьёф ты или товарищей, но в город тебе нельзя… красные в городе, – добавил он на непонимающий взгляд Серёгина, – мы ведь тебя для чего развязали? Думали, что ты дернешь от нас, думали, что ночью уйдешь.