Кассия Сенина - Траектория полета совы

Афинаида помолчала несколько секунд и тихо ответила:

– Алекс, я… Я тебя прощаю… и не буду сердиться… Но общаться с тобой я больше не хочу, извини. Мы слишком разные, у нас нет общих интересов… и вряд ли они появятся. Думаю, тебя это не слишком огорчит, ты ведь всегда легко находил себе девушек. А меня, пожалуйста, оставь в покое. И не звони мне больше никогда. Прощай! – Она отключила связь и облегченно вздохнула. Значит, Алекс в самом деле преувеличил со зла! Кира, видимо, просто к слову обмолвилась о ней, потому что когда-то они вместе учились, вот и всё…

Что ж, еще одна ниточка, связывавшая ее с прошлым, порвана. Алекс тоже оттуда, из прошлого. Еще не лежневского прошлого, но это были подступы к той яме, куда она провалилась и откуда теперь хотела выбраться окончательно. И в этой новой жизни для Алекса точно нет места. Да нечего было и встречаться с ним! Покрасоваться ей, видите ли, захотелось – ну, вот и получила… Но, с другой стороны, хорошо, что она его стукнула: хоть так отомстить всему этому прошлому за всё! Хоть так.

Афинаида нахмурилась, потом усмехнулась. Нет, это глупая месть. Настоящая месть это, как сказал философ, стать лучше, чем ты был. Но, уж конечно, не в том смысле «лучше», в каком учил Лежнев!

Киннам мрачно наблюдал в окошко самолета, как внизу проплывает Эвбея. Никогда еще он не летел в Константинополь с таким тяжелым сердцем. Последний Золотой Ипподром окончательно убедил его, что тайные надежды хоть на какую-то взаимность императрицы тщетны, и теперь ждать ему было совершенно нечего, кроме новой порции танталовых мук. Сколько бы он ни гнал мысли о Евдокии в Афинах, в Константинополе не думать об августе, ежедневно видя ее, будет невозможно… И снова его захлестывали боль, горечь и досада, изгнанные было из сердца по дороге в горы Тайгета. Нет, не изгнанные – лишь загнанные глубоко в душевные подвалы, под крепкие замки, которые сейчас заскрипели и готовились упасть, как только великий ритор снова вступит под своды Большого Дворца и предстанет перед августейшими…

Как он мог так обмануться, в самом деле? Пять лет наблюдая за Евдокией, любуясь ею, ловя каждое ее движение, взгляд, слово, как мог он не понять, что в безудержном кокетстве этой невероятно красивой и очень горячей женщины не могло быть ничего настолько серьезного, чтобы признаваться ей в своих чувствах?!

Великий ритор усмехнулся: когда-то поймавший немало женщин на подобные приманки, он, наконец, попался сам – справедливое возмездие! Но ирония судьбы состояла в том, что августа вовсе не собиралась его ловить. Она всего лишь слишком бурно и непосредственно восхитилась его романами, всего лишь обрадовалась, открыв в нем родственную душу, – а он вообразил, будто она догадалась о его чувствах и готова на них ответить… Да, «прочтение изнутри», о котором она говорила, было связано и с тем, что он сумел выразить чувства любящей души, но августа любила не его. Смешно! Она и не подозревала о его страсти, а вольности, впервые допущенные им по отношению к ней за несколько дней Ипподрома, сочла, вероятно, столь же ничего не значащим флиртом, как и ее собственный… Правда, масла в огонь подлил еще и белый вальс, на который августа неожиданно его пригласила: Киннам придал этому столько значения, а между тем эта неслыханная благосклонность оказалась всего лишь случайностью! Ни ее явное удовольствие от общения с ним, ни трепет от мимолетных прикосновений его руки, ни страстное танго на берегу Босфора тоже не говорили о чем-то особенном – по крайней мере, здесь не было осознанного поощрения: если Евдокия и увлеклась слегка, то бессознательно, не держа и в мыслях довести дело до того, на что Феодор понадеялся…

Как всё глупо вышло! Потратить столько душевных сил, едва не навлечь на себя гнев императора – и всё для того, чтобы в конце концов увидеть, как августа оплакивает горькими слезами свое поведение, которое так окрылило его надежды! Ах нет, еще был поцелуй… Единственное, что ему досталось! Он сказал ей, что будет помнить этот поцелуй до конца жизни и не пожалеет, даже если придется заплатить за него потерей ректорского кресла, но… Надо признаться честно: это был риторический пафос! Как ни сладки ее губы, воспоминание о них не утешило б его, если бы дело обернулось прещениями со стороны ревнивого мужа… И хотя Феодор снова летит в Город, снова увидит Евдокию, он ощущал вместо радости, как раньше, лишь глухую тоску. И воспоминание о поцелуе августы не могло развеять ее – смешно, в самом деле! Хотеть всего, а получить одно касание губ – правда, затрепетавших на его губах, но лишь невольно…