Галина Тимошенко - Коллекция недоразумений. Принцип матрёшки

Отец пожевывает губу, поднимает брови в раздумье, потом все так же спокойно говорит:

– Ты знаешь, я вообще не очень хорошо понимаю, что такое хорошо, плохо, правильно, неправильно, справедливо, несправедливо… И не дай тебе Бог когда-нибудь начать понимать это слишком хорошо.

Егор прекрасно помнил – хотя и не вспоминал этот разговор, наверное, с того самого дня, – как потрясли его отцовские слова. Он тогда ни на секунду не готов был допустить мысль о том, что отец может быть прав. Кажется, он тогда даже гордо игнорировал отца целую неделю – столь чудовищным кощунством показались ему эти холодные логические построения.

Хотя нет, пожалуй, не сами построения, а мысль о том, что у отца нет ничего святого – вроде бы именно так Егор сформулировал тогда для себя его признания насчет «хорошо» и «плохо». Ему тогда казалось, что мир перевернулся: отец, которого он без всяких оговорок готов был считать образцом доброты и порядочности, вдруг предстал этаким безнравственным монстром.

…Егор внимательно прислушался к себе: а готов ли он сейчас признать отцовскую правоту в том разговоре?

Выходило, что все равно не готов. Конечно, юношеский максимализм – продукт не слишком большого срока годности, и дожить до сегодняшнего дня ему было не суждено… Но все же отказаться от идеи о том, что «хорошо» и «плохо», «справедливо» и «несправедливо» все-таки существуют, он до сих пор был не в состоянии. Ладно, пусть он не способен четко определить ни одно из этих понятий – так, как биссектрису или, скажем, понятие нормальной жизнедеятельности организма, хотя это, ясное дело, будет посложнее, – но почему-то он не сомневался в том, что такие определения существуют. Где-то, у кого-то, кто будет поумнее, чем он, Егор, – но наверняка существуют. Как иначе себя уважать-то?!

Так что ж, получается, что тогда все его представления об отце действительно рухнули? Или, точнее сказать, не рухнули, а изменились до неузнаваемости? Иначе как все-таки объяснить… Так, стоп. Давай не будем впадать в истерику. Даже Машка себе этого не позволяет, хотя имеет право, потому что женщина.

В кармане заворочался и приглушенно зажужжал телефон. На дисплее высветилось фамильярное «Виталик». Не то чтобы у Егора таким образом проявлялось снисходительное отношение к своему почти что дяде – просто так было короче, да и общий облик дяди Виталика – округлый, уютный, трогательный – располагал к некоторой несерьезности.

– Да, дядя Виталь, – отозвался Егор. – Как вы?

– Пойдет. Ты на работе?

– Ну а как же? Народ жаждет ампутаций и резекций. Деться некуда, – привычно отшутился Егор.

– Не против, если к вам я завтра за отцовскими материалами заскочу? А то тут пара проектов почти что встали. Или еще рано? – хрипловатый тенорок Черепанова был слегка смущенным. Похоже, его напрягало смешение жанров: вроде бы друг семьи в имеющихся обстоятельствах обязан проявить предельную тактичность, а тут приходится с какой-то деловой ерундой приставать…

– Да все в порядке, мы с мамой уже справились. Вы во сколько завтра заедете? А то я тоже постарался бы… Одного-то меня мать к себе не пускает. Говорит, чтобы я ее не пас, она, дескать, и так в норме.

– Часов в восемь устроит? – предложил Черепанов. – Все уже отрежешь, что нужно?

– В самый раз. Особенно если по дорогам уже ездить можно будет. Но вы же не на пять минут заедете? Так что уж дождитесь. Когда-нибудь до дома-то я ведь все равно доберусь. Все, дядя Виталь, сворачиваемся, а то за мной пришли, – заторопился Егор, потому что в дверь заглянула огромная басистая Анна Олеговна – самая старшая медсестра в отделении, пережившая троих заведующих и немыслимое число ординаторов.

– Егор Николаевич, ваша завтрашняя холецистэктомия требует эвтаназии.

– Что за идиотские шуточки?! – рявкнул Егор. – Что там с ней? Толком нельзя сказать?

– Можно, но, видимо, не сейчас, – с этими словами Анна Олеговна закрыла за собой дверь.

Егор опомнился и выскочил следом за ней в коридор.

– Ладно, Анна Олеговна, простите. Я тут по телефону разговаривал… Просто вы под горячую руку попались.

Та остановилась.

– Знаете ли, Егор Николаевич, у меня не те габариты, чтобы под горячую руку ненароком попадаться. Меня не заметить трудно.

Он ухватил ее за круглый уютный локоть и затащил обратно в ординаторскую: негоже было долго и самозабвенно извиняться перед патриаршей особой на глазах у всего отделения.

– Все, все, Аннушка Олеговна, больше не буду. Так что там с холецистэктомией?