Василий Лягоскин - Далеко от Земли. Часть первая - Ученик Древних

– Пока «это» ходит здесь, моей ноги в доме не будет! – заявил он отцу.

А что отец? Скрипнул зубами, и выделил непризнанной дочери еще одни «апартаменты». В подвале замка, на одном из нижних его ярусе. Там создали неплохие условия для жизни, а главное – оттуда был отдельный ход в парк, и теперь в самом замке девочка не появлялась.

Конечно, такая жизнь не могла не отразиться на психике ребенка. Она не озлобилась. Она просто вычеркнула всех разумных из своей жизни, как они вычеркнули ее, и жила в собственном мире. Мире фантазий и не сбывающейся день за днем мечты. Зримого образа у этой мечты не было. Было предчувствие – что-то произойдет; что-то изменится в ее жизни. Так пришло первое, детское совершеннолетие. В двадцать лет юным аграфам ставили нейросети; специальные детские, подобранные строго индивидуально. И это было одним из самых строго охраняемых секретов королевства Галантэ. Дети перед установкой сети проходили полное обследование, которое, к неизбывной обреченности и неописуемой ярости элиты королевства, показывало один, и неизменный в последние столетия результат: природный индекс интеллекта абсолютно всех аграфов составлял сто двадцать единиц. Плюс-минус единица, не больше. И все! А в человеческих государствах, при том, что большинство индивидуумов не поднималось интеллектом выше восьмидесяти единиц, достаточно много рождалось детей, легко перепрыгивающих верхнюю для аграфов границу. Немало попадалось людей с индексом интеллекта в сто пятьдесят, сто восемьдесят, и даже двести единиц. А уж уникумы в двести двадцать-двести тридцать… Все они рано или поздно оказывались в королевстве, и жизнь их, для многих вполне комфортная, им самим уже не принадлежала.

Так что насчет интеллекта Лионель можно было не гадать – сто двадцать, плюс-минус. Но вот сеть ей не поставили, еще раз подчеркнув отверженность и ненужность в мире аграфов. Впрочем, сама девушка об этом даже не подозревала. Она создала для себя собственный мирок, достаточно примитивный, и никого туда не пускала. Точнее, не хотела пускать. Как будто кто-то спросил бы ее, если бы пожелал вторгнуться. Не было таких? Нашелся! Собственный брат, не видевший младшую сестру практически с самого рождения.

Он наткнулся на нее в парке, где Лия сидела на привычном, стертом до блеска пеньке. Она чуть слышно мурлыкала мелодию, которую сама же и сочинила, и бездумно провожала взглядом облака, несущиеся по высокому небу. На тень, упавшую на нее сзади, она отреагировала слишком поздно. Лионель вскочила как раз, чтобы попасть в сильные и жесткие руки Армонвилля – так звали брата. Последний такт мелодии покинул ее уста, и больше ни одного звука не прозвучало из них. Все то время, пока Армонвилль вертел ее как куклу, выворачивая из скромных девичьих одежд; пока аккуратно снимал собственное одеяние, и, наконец, пока он громко пыхтел на ней, одаривая одной лишь болью.

– Ну, скажи ты хоть что-нибудь, наконец! – почти закричал он ей в лицо, облегчившись в первый раз, – закричи, выругайся, или зареви!…

Тридцатипятилетний парень, младший офицер Флота Галантэ словно был испуган. Не собственным поступком, а… Он резко дернул Лионель за подбородок, заставляя ее глянуть прямо в его глаза, и тут же пожалел об этом. Но поздно! Девичьи очи не отпустили его; больше того – теперь уже Лия проявляла инициативу. Она легко вытянула руки из захвата, протянула их вдоль тела насильника, и ухватилась ими за уши. Теплые, длинные, чуть мохнатые уши, которыми Армонвилль, как каждый уважающий себя аграф, законно гордился. А взгляд девушки не опускал его. Напротив, он звал, он тянул в себя саму суть офицера. И аграф закричал – громко, отчаянно… в последний раз в жизни.

Лионель, напротив, ощущала себя счастливой, как никогда прежде. Счастливой и всемогущей. Сила, прежде неподвластная ей, буквально рвалась из некрупного тела наружу. Так, что юная аграфка сама не поняла – эта ли сила, или ее собственные, совсем не развитые мускулы отбросили безвольное тело брата в сторону. А в следующий миг левый бок обожгло острой, тоже никогда не испытываемой болью. Удар остроносого ботфорта отца – именно в этот момент глава клана оказался на полянке, где стремительно разворачивалось действо – подбросил девичье тело в воздух не меньше, чем на полметра. Ну, и сломал при этом пару ребер. Но эта боль была сейчас для Лии неземным блаженством. Она упивалась ею, громко шепча:

– Еще, еще! ЕЩЕ!

– Еще, – говоришь?! – искаженной гримасой ярости лицо графа ди Контэ стало совсем жутким.