Как-то мне приходилось слышать от старого партизана, что в тайге их всегда выручал этот мох. Из влажного сфагнума накладывались жаропонижающие компрессы, а высушенный мох заменял бинты и вату.
Кругом стояла спокойная таежная тьма. Только там за кронами, в небесной вышине, по-домашнему деловито светили звезды, где-то у горизонта с северо-запада медленно плыла на восток бледная заря летнего севера. Я поднялся на локтях, потом сел на подстилку: в глазах запрыгали золотые иголки, поплыли желтые круги, в ногу кольнуло чем-то раскаленным и острым.
Когда боль стихла, я попробовал снять сапог, но тут же понял, что сделать это не удастся, так как нога сильно распухла и голенище плотно обтянуло икру.
— Надо разрезать! — подумал я и машинально сунул руку в правый карман штанины. Ножа в кармане не было.
Превозмогая боль, обшарил мох вблизи, проверил в карманах, ощупал гимнастерку и куртку, но ножа так и не нашел. Эта потеря настолько огорчила, что притупилась боль в ноге, забыл о жажде.
«Нож солдата» — так он назывался по торговому прейскуранту — я купил года два тому назад в Новосибирске и с тех пор с ним не расставался. В красной оправе из пластмассы было два лезвия, отвертка, штопор, шило и консервный нож. Короче говоря, это был очень прочный и удобный нож.
Я опять начал шарить по карманам со смутной надеждой найти его, но в руку попала самодельная расческа из дюралюминия — подарок фронтового друга Кости Реброва. После удачно выполненного боевого задания Костя несколько часов просидел над кропотливой работой, приводя, как он говорил, в божеский вид кусок дюралюминия от сбитого им под Яссами «мессершмитта». Свою поделку он держал в секрете. И только в день освобождения Бухареста преподнес мне подарок — завернутую в бумажку расческу с надписью и датами. Подарок утром и вечером напоминал мне о днях войны, о где-то летающем теперь Косте, о фронтовых удачах и злоключениях асов.
Хотя расческа и не могла заменить нож, но я обрадовался ей, и она сослужила мне большую службу.
Острыми, как у пилы, зубчиками, за которые я не раз поругивал Костю, без труда разрезал голенище. Сняв сапог, я начал ощупывать ногу. Пальцы и ступня были целы, голень тоже в порядке, только на самой «чашечке» прощупывалась большая ссадина, и сильно распухшее колено при вспышке спички казалось иссиня-черным.
Закончив осмотр, я вырыл в подстилке неглубокую канавку, обложил ее отжатым мхом и поместил туда больную ногу. Сверху опять наложил толстый слой мха, поудобнее улегся и — будь что будет — так решил провести ночь. Через полчаса боль прекратилась, и я крепко уснул.
Проснулся от резкого холода. По верхушкам деревьев заря уже рассыпала свою позолоту, но под пологом крон еще таился серовато— черный, сырой и холодный морок. Я застегнул гимнастерку и куртку и, чтобы побыстрее согреться, лежа, как на больничной койке, начал делать гимнастические упражнения руками, чередуя их с глубокими вздохами. Движения разогнали сон и быстро согрели, но тут же, словно ото сна, пробудилась жажда, и я начал думать, как добыть воду.
Тайга, конечно, не пустыня и воду здесь можно найти почти всюду, но правильно говорят сибиряки: «Не теряй ног в тайге — погибнешь». А тут еще, словно назло, из сомкнутых крон посыпались холодные, пахнущие сосновой смолью и хвоей капли. Попадая то на грудь, то на лицо и даже на глаза, ни одна из них не смочила пересохшие воспаленные губы.
Ночь медленно уходила в свои тайники, уступая место голубоватому рассвету. Точно по команде, со всех сторон застучали дятлы, свистнул клест, где-то далеко заурчала горлица. В тайге стало просторно и гулко — могучая и мирная она просыпалась. Из-за кустика голубики с любопытством и удивлением меня рассматривали чьи-то черные и влажные, красиво посаженные на острой рыжей мордочке маленькие глазки. Потом, осмелев, зверек выполз из укрытия, поднял на коротких ножках гибкое тело и, выгнув дугой ржаво-бурую спинку, начал меня обнюхивать с почтительного расстояния. На душе стало веселее, и я не удержался, чтобы не заговорить с первым знакомцем в этой глухомани.
— Живешь и здесь, колонок? Значит и я проживу… — сказал шепотом, чтобы не вспугнуть зверька. Но колонок и не думал убегать. Он, наверно, возвращался с удачной ночной охоты за мышами и теперь после сытного завтрака подыскивал удобное место для дневного отдыха.
Колонок скрылся в подлеске. Я тоже начал выбираться из своей берлоги и, к большому счастью, тут же у изголовья нашел нож. Срезав небольшое деревце с развилкой, сделал палку наподобие костыля и, превозмогая дурманящую боль в колене, поднялся на ноги.
Читать дальше