Александр Берг: Надежда-прим

— А хоть бы, бля, и твои! Знаешь, как на святой Руси всегда говорили? Так знай: все мое — мое, а все твое — мое же! Во как!

Из-под стола показалась конопатая мордашка девчонки-двойняшки. Пацан по-видимому уснул под столом. Двойняшка щурилась от яркого света люстры и отчаянно терла глаза.

— У меня нет денег! — дернулся Мокров.

— Угу! — Витек вцепился пальцами в его плечо и оно слабо хрустнуло. — Ясненько! И где же они? Пропил? Потерял? Проиграл в катеринку? Где бабки?

— Дурак! — скривился от боли генеральный директор «Родничка». — Пусти! В тюрьме сгною! Какие бабки? Я че у тебя их занял? Все мое — мое! Сам сказал! Хочу — потеряю, хочу проиграю, хочу подарю… детскому дому!

— Ага! Детскому дому!

— Да! Детскому дому!

— Все?

— Все!

— Макарыч! — с какой-то искренней грустью прошептал Витек. — Тогда ты — покойник! Нет, хуже покойника! Уже завтра все, кого ты, сука, втянул в свою гребаную игру, придут к тебе за своим баблом. Они будут рвать тебя на куски. Не видал, как рэкетиры рвут на куски должника? По малюсенькому кусочку. Его рвут, а он орет, что у него нихера нет. И знаешь, че самое страшное? Если у него и взаправду нихера нет! Потому что рано или поздно ему обязательно захочется все отдать, а отдать будет нечего. И вот тогда-то и начнется тихий ужас: ты думаешь кто-то ему поверит? Поверит, что нихера нет, когда все знают, что все было! И его будут рвать до последнего кусочка, до кровавых соплей, а потом эти его сопли размажут по стенке. Это ж такой облом, когда клиент прав!!

Улучшив минуту, Мокров все же высвободился из-под родственной десницы. Заметив маячившую у края стола двойняшку, он хотел было приказать жене отослать детей спать. Мыслимое ли дело, время к полночи, а малыши за столом, точнее, под, да еще при такой вульгарной сцене!

Но вид пьяных родственников был настолько омерзителен, что он тут же напрочь забыл про всякую мелочь и сосредоточился на главном.

— Ты… это… че, Шариков, — бесстрашно ткнув пальцем в занявший все жизненное пространство дурной живот, крикнул Мокров, — чужое делить сюда приперся? Не я тебя породил, не тебе и меня… На-кася, выкуси! Заработай сперва, а потом дели! А ты, Лейкин, перед тем, как ко мне явиться, небось с папой-коммунякой посоветовался, как лучше частную собственность прикомуниздить? Кусочник! Хорош! Проехали!

И смешно вскинув кулак над головой голосом патриарха всея Руси погрозил:

— Не будет вам, черти, на то моего благословения!

И уж потом совсем по-детски, кривляясь:

— Забирайте, сволочи, свои игрушки и выметайтесь с моей песочницы!

От неожиданности голова фотокора крутанулась вокруг своей оси, как при появлении суперэффектной «нюшки».

— Ты это… че?! — бестолково замахал руками он. — Мы ж ничего такого! Просто зашли… проведать. Верно, Витек? Ты же теперь знаменитость! Как фотомодель! Меня все мои молят с тобой познакомить! А они, суки, знаешь какие… привередливые! А я им — ок! Только это дорогого стоит: натура плюс миллион сверху! Бабло, конечно — пополам, а «нюшек» тебе в придачу! А ты!.. Я чет, Витек, не догнал: мы, значит, сюда с добром, а нас… этим самым…ведром?!

— Ша! — по-боцмански прикрикнул на него Витек и двумя пальцами рванул тельняшку на груди. Рвануть по-настоящему, как красные матросы перед расстрелом, мешала куртка и сухопутное воспитание. Тельняшка затрещала по швам, но не подалась. — Дорогой наш Макарыч! Штоб ты сдох… в девяносто лет! Ты не злись, ты рассуди! Такую золотую рыбищу тебе одному из воды вовек не вытащить! Живот надорвешь! А, главное, уже завтра к тебе на помощь сбегутся все, кому тебя не жаль! Звать не будешь, а прибегут! Уж больно блестит, стерва… возбуждающе! А у нас, сам знаешь, одного, то есть, тебя с твоею старухой, прошу прощения, тещенька, только за смертью вперед пропустят. А за всем остальным — только скопом!

Витек обвел присутствующим всевидящим оком. Кажется, все слушали его с неподдельным интересом. Даже старая-престарая и потому особенно напряженная теща Мокрова не выказывала никакого желания идти спать, не перебивала и, вообще, изо всех сил вслушивалась в разговор.

Взор Витька наливался подлинным ликованием, как у Моисея по мере расшифровки божьих заповедей.

— Макарыч! — неуловимым движением руки он ухватил генерального директора и притянул к себе. — Ты даже не представляешь, до чего я тебя!.. Если бы не это, да пропади ты пропадом вместе с твоей золотой килькой! А раз так, то конечно! По этому случаю у меня к тебе есть эксклюзивное предложение! Но принять ты его должен прямо счас, не сходя с этого места. И шоб безо всякого там подвоха! А то я тебя имел… ввиду!