Владимир Волкович - От любви до судьбы

Капитан подошёл незаметно, и пригласил:

– Разрешите.

Она, неожиданно для себя, согласно кивнула головой. Они танцевали медленный фокстрот. Узнали, как зовут друг друга, и капитан начал рассказывать истории из своей, ещё довоенной жизни. Аля чувствовала запах мужского тела, он перебивал запах хозяйственного мыла, которым мылись раненые. И этот запах волновал её, она уже отвыкла от него. Они станцевали несколько танцев, Аля почти всё время молчала, говорил капитан. Он оказался неплохим рассказчиком.

Потом вышли на веранду подышать свежим воздухом. Капитан достал мятую пачку папирос, но, видимо, раздумав курить, положил её обратно в карман. Они стояли близко, Аля чувствовала рядом тепло его тела. Капитан положил руку ей на плечо, развернул, прижал к себе, и впился губами в её губы. Аля попробовала вырваться, но капитан держал крепко, другая его рука уже шарила по её телу, залезла под платье, скользнула по упругой попке, между ног. Аля напряглась всем телом, чуть отодвинулась, и со всей силы ударила его кулаком в лицо. От неожиданности и боли, капитан опустил руки, Аля отскочила к стене, обхватила руками живот, тихо охнула и сползла на пол. Теперь он боялся к ней приблизиться. Она справилась с собой, с трудом, раскорячась, поднялась и, молча, смотрела на капитана. Тот, держась за разбитую скулу, выдавил из себя:

– Простите.

И тогда она выпалила:

– У меня муж на фронте, – и добавила, чуть погодя, – и я жду ребёнка.

От этой последней фразы капитан вздрогнул и сжался, как будто снова получил удар:

– Простите… я не знаю, что со мной, я два года не касался женщины… вы так красивы.

Он достал ту самую, мятую пачку «Беломора», щёлкнул зажигалкой и выпустил клуб дыма, – а мои дети погибли, во рве лежат…

Но Аля уже повернулась к нему спиной и пошла, а он всё бормотал ей вслед:

– Простите…

Подходил к концу сентябрь, приближалось время рожать. Аля много наслушалась рассказов об этом процессе, но всё равно боялась. В большой пятиэтажной больнице родильного отделения не было, она вся была отдана под госпиталь. Гражданские в эти годы болели редко, а если и заболевали, лечились дома народными средствами. Но гинеколог был всегда загружен, от непосильной работы, простуд, плохого питания и переживаний, многие женщины болели.

Осень постепенно вступала в свои права, желтели и опадали листья, и шуршали под ногами, когда Аля выбиралась в недалёкий лес. Стояла чудная погода – «бабье лето». Аля не работала уже, и это блаженное состояние, согретое природой и взволнованными письмами Бориса, очень помогало ей перед родами.

Вот-вот, должны были начаться схватки, и доктор предложил ей лечь в больницу, чтобы не нервничать, и не бегать по улице, когда роды уже подойдут. В больнице ей отвели маленькую коморку рядом с туалетом, и она редко выходила оттуда, боясь встретиться с кем-нибудь из фронтовиков. Случай с капитаном-лётчиком не выходил из памяти. Девчонки передали ей, что он уже выписался и уехал на фронт.

Роды начались ночью, доктора вызвали из дома, и он прибежал весь заспанный и взлохмаченный, но в хорошем настроении, и сразу приступил к делу. Всё прошло легко, и Аля даже не поняла ничего, когда доктор поднёс к её лицу розоватого цвета младенца и весело закричал:

– Дочь у тебя, дочь!

Заботы о дочке полностью захватили Алю, она даже Борису стала реже писать. Самое главное, что у неё было молоко, и вначале этого было достаточно. Соседи и рабочие с завода старались проведать её, принести чего-нибудь съестного.

Долго тянуть с выбором имени она не могла, надо было регистрировать ребёнка, а обсудить это с Борисом никак не получалось. И тогда она выбрала имя сама. Имя, каких в этом городе отродясь не давали детям. Имя, напоминающее о далёкой, жаркой стране на берегу тёплого моря, о диковинных плодах, которые она никогда в своей жизни не пробовала.

Аля назвала свою дочь Оливией.

Она с тревогой ожидала, как воспримет Борис рождение дочери, ведь он так хотел сына. Но он даже обрадовался, дочь вносила какую-то нежность и таинственность в его представление о детях. Зима кончилась, и победная весна стучалась в заклеенные окна. Борис писал, что они уже идут по Германии. В один из таких тёплых солнечных дней, случилось то, что разделило её жизнь на две неравные части.

Пожилая почтальонша, которая всегда приносила ей письма от Бориса, в этот раз как-то неуклюже, зацепив стойку, протиснулась в ворота, и не глядя в лицо, вручила конверт. Потом согнувшись, поправив на плече тяжёлую сумку, быстро, быстро ушла. Аля поблагодарила, взяла письмо и даже не посмотрела на него, на руках крутилась и капризничала дочка. Наконец, успокоив дочь, воткнула ей в рот соску-пустышку, посадила на скамейку, и только тогда взглянула на письмо. Сердце бешено заколотилось, вместо треугольника – конверт, незнакомый почерк. Она трясущимися руками разорвала непослушную бумагу. Строчки запрыгали перед глазами: – «Ваш муж Борис Шаталов… погиб».