Григорий Борзенко: Золотой остров. Часть 2

Уолтер надумал разыскать Сэма, тот наверняка должен находиться где-то на одном из здешних островов в незавидном качестве раба сахарных плантаций. Если, конечно, «Паж» не пошел ко дну в ту ужасную бурю. Уолтеру не хотелось об этом думать. Он надеялся, что ураган просто разбросал корабли. И если «Барбару» постигла такая незавидная участь, то «Паж», возможно, пережил бурю и после безуспешных поисков своих компаньонов продолжил путь в надежде встретиться на месте назначения. Но искать сейчас иголку в стоге сена было просто бессмысленно. Нед Пэтмор, которому раньше приходилось бывать в этих местах, уверял, что самая главная местная сахарная колония Англии – остров Барбадос, да ведь это еще ни о чем, как резонно он сам же и заметил, не говорит. Ведь таких островов здесь ох как много. Потому-то все дружно согласились с мнением Уолтера, что разумней будет разузнать побольше в самом Лондоне о последнем плавании «Барбары» и «Пажа» и, главное, о том, какой же конечный маршрут лежал этим кораблям.

Много было сомнений относительно возвращения в Англию. Уот постоянно твердил, что понимает, какой опасности они могут подвергнуться в стране, где фактически поставлены вне закона, и тем не менее просил своих друзей вернуться снова к берегам Родины. Он подробно и без утайки рассказал о том, что случилось с ним в последнее время, признался, что не сможет спать спокойно, пока не разберется в этом загадочном деле, а главное, не разыщет Штейлу и не убедится, что она в безопас-ности, не узнает, что творится на земле, которая принадлежала отцу и родителям Штейлы. Рассказ был столь искренним, что друзья прониклись его переживаниями и решили поддержать Уота, помочь ему.

– Спасибо вам, спасибо… – только и смог проговорить растроганный юноша и поочередно крепко обнял каждого.

Конечно, глупо рисковать, возвращаясь к берегам Англии на судне, несущем на своем борту название, о котором, возможно, там уже наслышаны. Понятно, что не в имени дело, а в той печальной славе, которую снискала себе посудина, носящая его. Усилиями друзей надпись вскоре исчезла (уж поскоблили борта в этом месте на славу), вот только что взамен? Пришлось всем поломать голову, ведь безымянный парусник – это лишние подозрения, а значит, и неприятности. Каждый наперебой предлагал свой вариант, твердо считая, что уж его-то предложение самое подходящее. Кое-что сразу отвергалось, многое взвешивалось, пробовалось едва ли не на зуб, но в конце концов фантазия друзей истощалась, и они разводили руками. Вроде бы и дело-то нехитрое, а вот поди ж ты, столько времени потрачено, а результата нет. В конце концов всем это надоело, и решили согласиться на первое же предложение, каким бы оно ни было. Им стало слово «Эльдорадо», которое предложил Нед. Некоторые удивленно взглянули на него.

– А это что еще за диковинка такая? – удивился Джек Гилл.

Старый моряк улыбнулся.

– Мне часто приходилось слышать от морской братии разговоры о легендарной, сказочно богатой земле, где золото в таком же изобилии, как камни на морском берегу. Удивительно богатая земля, если верить рассказам, подчас даже неправдоподобным.

– Почему неправдоподобная? – вставил свое слово Гарри Грей. – Насколько я осведомлен, один из удачливых наших соотечественников, капитан Рэли, несмотря на непроходимые, размытые дождями джунгли да еще яростное сопротивление индейцев, пытающихся защитить свою вотчину от вторжения, все же отыскал эту землю. Хотя, возможно, она и стоила ему жизни. Не удивлюсь, если со временем подтвердится, что казнили его во дворе Вестминстерского дворца лишь с той целью, чтобы прибрать к своим рукам то, что открыл этот капитан.

– Да какая разница, кто прав в этой истории и что здесь к чему? – встрял в разговор Билли. – Нам главное красиво назвать судно. А «Эльдорадо» – это звучит. Я не против.

– Я тоже, – подхватил Гилл.

Через некоторое время Уот уже кряхтел над буквами. Условия были, прямо скажем, не совсем подходящие, поскольку борт качался на волне, то и дело вздрагивая и норовя помешать руке писца. Для этого его обвязали канатами, опустили на уровень, где должна находиться надпись, и Уот начал орудовать кистью, по которой, оказывается, порядочно истосковался. Конечно, не такой грубой, но все же. Еще с детства увлекался он рисованием, и если Штейла творила из красок всевозможные цветы, птиц, зверей, то Уот создавал портреты. Его вдохновляли лица – печальные, веселые, добрые, сердитые. Отец понимал страсть сына и при скудных достатках шел на уступки, поощряя отпрыска то тюбиком краски, то новой кистью. Однажды на довольно-таки большом по его меркам холсте Уот нарисовал портрет Штейлы. Девушка была поражена. Вот, казалось бы, один к одному ее лицо. Но что-то такое было в этом портрете, что ее удивляло, заставило по-новому посмотреть на их отношения. Может быть, какой-то по-настоящему живой блеск в ее нарисованных глазах. Возможно, именно тогда Штейла впервые поняла, что должен был испытывать автор, вот так передав казалось бы простое сходство. Она почувствовала, что они уже не дети, и что дружба между ними – теперь не просто дружба, привязанность, а что-то большее. Ох, как давно это было! Как будто бы в другом времени, в другом измерении.