Константин Шахматский - Ворона кайская

Гурдин, упершись другим боком, постарался дотянуться высвобожденной рукою до деревянной лопаты, стоящей у стены.

– Вот зараза! Знал бы заранее, что так получится, ни за чтоб не поддался на твою агитацию: поехали, мол, не деньгами, так сеном оброк возьмем!

– Так, значит, я виноват, да?!

– А кто?! – вопил Гурднин.

– Нет уж, дудки! Мужики тебя побьют, а я представитель власти. Меня и пальцем не тронут.

– Как же! Плевать им на твою власть! Не видишь, – это бунт!

Толпа снаружи отлегла и все стихло. Бунтовщики отошли в сторону и стали держать совет. До укрывшихся в сарае доносились лишь отдельные фразы, но целого разговора было не разобрать. Впрочем, планы охочих до расправы крестьян были понятны без слов.

– Совещаются, – прошептал пристав, – Что-то будет.

Гурдин, прищурившись одним глазом, пытался разглядеть хоть что-нибудь через узкую щель меж досок, но дальше сажени не видел. Из толпы зевак, состоящей так же из деревенских баб и ребятишек различного возраста, отделился семилетний пострел, подбежал к сараю и плюнул в то самое место, откуда выглядывал Иван Дмитрич. Городской голова резко отпрянул от ворот, ударился затылком о невысокую балку, и сел на пол.

– Падлюка-а-а! – простонал он, вытирая глаз.

– Это только начало, – злорадно усмехнулся пристав.

– Молчи лучше! – огрызнулся Гурдин.

– Эй, вы! – донеслось снаружи, – Выходите оба! Иначе сожгем сараюшку!

– Зачем жечь-то! – прошептал голова, поспешно поднимаясь на ноги.

Перспектива оказаться поджаренным за три осьмушки сена его не устраивала.

– Здесь люди, православны-я-а! – завопил он не своим голосом, – Не губите, Христа ради-и!

Голенищев от крика вздрогнул. Он понимал, что мужики вряд ли решаться на поджог, иначе всю деревню спалить можно, а вот угроза физической расправы и кровавого беспредела перед ним красочно замаячила. По большому счету – черт с ним, с Гурдиным! – рассуждал пристав, – Возмещение оброка – его проблема! Мне бы самому выпутаться. И единственным шансом для спасения, хотя, довольно призрачным, оставался факт присутствия среди бунтовщиков сына деревенского батюшки Ильи Поклонова. С ним он водил некое подобие дружбы, и неоднократно пил водку в городе.

А Гурдин, прильнув к воротам, продолжал вопить:

– Бес попутал, граждане мужики! Я оброк с вас теперича не требую и от арендных земель отказываюсь! Смилуйтесь, любезны-я-а!

– Ну, да! – раздалось в ответ, – Заливай, да меру знай! На что надеялся, злыдень? Одних подвод пригнал дюжину! Хотел чужим сеном грузить? Мы их тоже спалим! Будет тебе потеря!

Гурдин, выслушав мужиков, снова открыл рот, но Голенищев схватил его за рубаху и оттащил вглубь сарая, отстранив, таким образом, от переговоров.

– Илья! Ты что ли тут командуешь?! – закричал пристав.

– Я! – последовал ответ.

– Узнаешь?

– Василич? – раздалось неуверенно.

– Да, Илья! Собственной персоной!

– А я думал, померещилось мне! – в голосе ответчика прозвучал сарказм.

– Пьяный ты что ли?

– Не-а! Трезв как стеклышко!

– Тогда выпусти!

– Так выходи, кто тебя держит!

– Ага! Вы меня бить будете! – ответ пристава прозорливо отвергал другие варианты развития событий.

Тишина. Через какое-то время незнакомый голос, и уже явно не Ильи Поклонова, отвечал становому фальцетом:

– Ну, для порядку …разве! Поколотим маненько.

– Понятное дело, – хмыкнул Голенищев, – такой случай подвернулся.

Становой повернулся к Гурдину. Голова сидел на ворохе сена и вытирал со лба пот. Его вид был плачевен. Шелковая рубаха порвана; бархатная жилетка, до того чистая и перетянутая поперек пуза серебряною цепочкою – заляпана грязью; атласные шаровары разорваны с боку от колена до самого низу; хромовые сапоги топорщились гармошкой и походили на чумазые самовары.

– Что, брат, сдаваться будем? Надеюсь, до смерти не забьют.

Гурдин устало пожал плечами и даже не взглянул на пристава.

– Эй, Илья! Поди, че скажу-то! – позвал Голенищев.

Тут же из-под самых дверей раздался голос молодого Поклонова:

– Говори, Василич.

– Ты, …это, – начал пристав, – ежели меня пальцем тронете, я вам припомню.

– Тут такое дело, – неуверенно отвечал Поклонов, – мужикам пар надо выпустить. Накипело. Ты уж не серчай, но я поперек народу не пойду. Извиняй, ежели что.

– Илья, …сучий потрох! – закричал Голенищев, срывая ногти о деревянный засов.

Поздно. Поклонов отошел от ворот и командовал толпе:

– Давай, мужики! Выноси ворота!