Ричард Брук - Чёрный атаман. История малоросского Робин Гуда и его леди Марианн

Кости точно истаяли, превратились в желе, но едва она слабо пошевелилась, чтобы перелечь, он сразу вскинулся:

– Куда, голубка? Ще ночь. Поспи со мною трохи.

Рассудок нашептывал, что пора бы протрезветь, очнуться от наваждения, и если уж не прогнать Махно прочь (он здесь был хозяином, а она лишь пленницей), то хотя бы встать, раздеться, помыться… и отыскать свои вещи, с утра отобранные Дуняшей. Но как встанешь, пока он так держит?.. Попроситься по нужде?.. Наверное, тогда отпустит, но у нее язык не повернулся, несмотря на то, что любые игры в женскую стыдливость теперь выглядели глупейшим жеманством.

Нестор точно мысли ее прочитал, хмыкнул, ослабил хватку, скатился с нее, перелег на спину, вытянулся:

– Тебе, може, треба куда? Так иди, якщо треба…

Саша неопределенно покачала головой – полученное дозволение могло еще и пригодиться – и решилась спросить:

– А… вам… вам, Нестор Иванович, уходить не пора? Поздно ведь…

Рука с жилистым запястьем, прикрывавшая зевок, замерла, опустилась… по губам Махно скользнула не то усмешка, не то гримаса:

– Вот те на… Гонишь меня, любушка, або що?

– Я не гоню… – на всякий случай пояснила Саша, и тут же не стерпела, вспыхнула от обиды, накопившейся за день, и – как снежок в лицо метнула:

– Вас, наверное, супруга ждет-не дождется… ищет повсюду, переживает, а вы здесь.

Она ждала, что он рявкнет в ответ, и хорошо, если за косу не схватит, за то, что посмела всуе помянуть «морганатическую», но Махно только проворчал:

– Яка ще «супруга», не разумею? – с таким удивлением, словно и вправду «не разумел».

– Галина Андреевна… Разве она не твоя жена? – Саша решила, что пойдет до конца, раз уж затеяла этот опасный – и совершенно лишний – разговор.

Несторовы свирепые глаза закатились под веки, руки сложились на груди, как у покойника… она на секунду обмерла, и вдруг поняла, что ему весело.

Не ошиблась – он уже нахально скалил зубы в самодовольной усмешке:

– Эвона что… Она за ним сохнет, а он и не охнет!

– Ты не ответил!

– Кошка ты дика…

Саша разозлилась, как, бывало, злилась на мужа, когда подходила к нему с чем-то важным, трудным, волнующим до слез, а он все сводил на шутку. Еще больше разозлилась на собственную глупость, на попытку затеять светский разговор с этим диким зверем, самцом, окруженным гаремом самок, податливых и подобострастных с ним – но готовых сожрать друг друга за случку вне очереди… Отвратительная картина.

«А тон?… Боже, я взяла такой тон, словно и впрямь обижаюсь, ревную, словно имею на него права! Какая пошлость…»

Наверное, Нестора Махно это и позабавило, как сцена из водевиля в провинциальном театрике.

– Любушка моя… – он потянулся обнять, Саша инстинктивно уперлась ладонями ему в грудь, отталкивая соблазн, но Нестор не уступил, атаковал снова, смял сопротивление, опрокинул, навис сверху, снова засмеялся – с торжеством, хотел поцеловать в губы.

– Нет! – она отвернулась, его губы скользнули по щеке… Махно фыркнул сердито, прижал сильнее, но к поцелую принуждать не стал. Тело атамана под расстегнутой гимнастеркой было горячим, пахло табаком и порохом, горьким медом, ночными сладкими травами и острым мускусом – это сочетание сводило с ума, пробуждало стыдные желания, за секунды превращало благовоспитанную, сдержанную женщину в дикую кошку… в самку…

Она снова была в жару…

Надо бороться, оттолкнуть, прекратить это все, закончить раз и навсегда – но Саша, точно околдованная, обняла, прильнула, обвилась вьюнком: хотела ощутить его силу.

А ему словно мало казалось ее бесстыдства, хотел усмирить, подчинить полностью, чтобы знала, кто тут хозяин. Могучая, страшная сила таилась в нем, густо замешанная на пролитой крови… Страсть в нем горела жарко, как пожар в степи, и Саша с веселым ужасом понимала, что пропадет в этом пожаре.

Нестор начал раздевать ее, целуя, она взялась стаскивать с него гимнастерку, коснулась ладонями голого живота, впалого, твердого, как железо, и он дрогнул со стоном, точно схватил пулю, и вспыхнул как порох… член вздыбился норовистым жеребцом. Влажно, напористо толкнулся в нее, но не вошел глубоко, и Саша – ничего не могла с собой поделать – обхватила его за бедра и громко, по-бабьи, всхлипнула, когда твердый стержень вдруг покинул ее тело, и оставил ноющую, голодную пустоту:

– Не уходи!..

От этого зова он задрожал, взгляд сделался – страшным, и зарычал атаман раненым зверем:

– Оххх, засадить бы тебе до самого серця! Дюже хочу, но не можно… иди до мене, коханка, ближче! Да не бойся!