– Я отказал Вильямсону, потому что он слишком труслив. Если бы я взял отряд с ним во главе, то мне потребовался бы второй отряд, чтобы охранять первый. Я отказал Дамису, потому что он слишком зол и жаден. Если бы я шел с отрядом с ним во главе, то мне потребовался бы второй отряд, чтобы охранять меня от первого. Петерфинну я отказал, потому что он слишком много врет и сочиняет. Если бы я шел в его отряде, то мне потребовался бы второй, чтобы видеть свет и знать, куда идти. А потом мне было знамение, что вести меня должен некто Каспар, и я стал дожидаться его возвращения.
– Что за знамение? – спросил Дамис.
– Звезды подсказали, – соврал Паласар.
– И что ж это за звезды? – упорствовал Дамис.
– А ты поймешь мой ответ? – не уступал Паласар.
– А чего ж нет?
– А чему ж нынче равен параллакс субсолярной эклиптики Альдебарана? – ввернул Паласар. – А коли не знаешь, то что тебе до звезд!
– Уел! – признал поражение Дамис, поняв, что если Паласар захочет, то в вопросах наблюдения звезд обведет его вокруг пальца.
Вильямсон выслушал свою отповедь спокойно, но уличенный Петерфинн в гневе вскочил на ноги, как только Дамис закончил свой разговор.
– Это ложь! Я не лгал тебе! – набросился он на Паласара.
Повисло короткое молчание. Паласар раздумывал, что следует ответить. Разбить ли Петерфинна с помощью неопровержимых доказательств из его собственных реплик. Так можно нажить врага. Или сгладить «форму изложения» правды. Смех, которым наемники встретили защиту Петерфинна, избавил Паласара от выбора. Он попал в точку, и никаких доказательств не требовалось. Под общий хохот ирландца усадили обратно. Стараясь перекричать спадающий смех, Дамис пытался привлечь к себе внимание:
– Нет, нет, послушайте! Конечно, он много сочиняет. Но при этом не все, что сочиняет брат Петерфинн, настолько вранье, как полное вранье. Вот один раз, вернувшись из какой-то сомнительной авантюры, он рассказал, что на обратном пути повстречал заколдованный замок, который охранял тролль, который заставлял всех путников играть с ним в шахматы. Тех, кто проигрывал, он, тролль то есть, а не Петерфинн, сжирал, разумеется. Наш герой обыграл его, отчего бедняга так ошалел, что задохнулся и умер, проглотив собственный язык. В замке Петерфинн нашел и ублажил ни много ни мало сорок прекрасных девственниц. Я решил, что это обычные выдумки, не стоящие и кружки эля, но через неделю до меня дошел слух, что на женский монастырь, что днях в нескольких не таких уж многих от перевала, епископ наложил епитимью за то, что какой-то бродяга за игрой в кости подпоил вратников сонным зельем и сорок не сорок, но, видно, от души пожеребил… Сведения о приметах бродяги…
– Это вышло случайно! Я уже покаялся в этом! – подорвался на защиту своей чести Петерфинн.
– Мне-то что. Я просто рассказываю.
– Дьявол завладевает душой на время, а Бог живет в ней вечно!
– Пускай, мне-то что. Я историю рассказал.
– Отступник!
– Трепло!
– Антихрист!
– Враль!
– Гори в аду!
– Зашей рот!
– Тысяча чертей!
– И что?
– Тебе в грызло!
– Кукарекало законопать!
Паласар выслушал перебранку, нашел ее милой и отложил в памяти для будущих времен. Приятно поежась от вечернего холодка, алхимик протянул ноги вплотную к костру. Он казался вполне умиротворенным, хотя забавное словечко «кукарекало» навело его мысли на бедную куру, что ни жива, ни мертва валялась в его мешке в повозке.
– Знатная обувка, – похвалил сапоги Паласара Вильямсон, когда остальные затихли.
– Да, редкость. Сшиты царским сапожником в Киренах из самой необыкновенной кожи на свете. Какой год ношу без сноса.
– Должно быть, это крокодил или бегемот? – предположил Вильямсон, на что Петерфинн неприлично фыркнул.
– У бегемотов нет чешуи, – влез Каспар. – Для змей эта чешуя слишком большая. Это крокодил. Однажды я ходил в караване купца, у которого были крокодиловые перчатки вточь как эти.
– Сказать по правде, – улыбнулся Паласар, – это – дракон. Мои сапоги из шкуры дракона.
– А ты не думал, что тебя надули? – усмехнулся Каспар.
– Зачем меня надувать? – Паласар опять улыбнулся, думая про себя, когда же всюду лезущее всезнание Каспара насытится унижением своего хозяина. – Я сам видел, как плоть чудовища сдирают с остова, как вырезают зубы и когти, как пилят и дробят кости, как вертят в мотки двужильные связки, как собирают в прозрачные сосуды желчь, соки и черную кровь, как запечатывают в кувшины драгоценные органы, как оборачивают в шелка глаза с бездонными щелями. А уж кожи у нас тогда было столько, что достало бы на шатер для ста человек, и никто не ушел без доброго куска. Мой сапожник не стал бы менять ее на крокодила и рисковать головой ради мелкой наживы.
Читать дальше